Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

• Название: Варфоломеевская ночь
• Автор: Проспер Мериме
• Издательство: Новая книга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-8474-0204-X

Книга посвящена трагическим событиям ночи на 24 августа 1572 года (праздник святого Варфоломея по католическому календарю), когда в Париже была совершена массовая резня гугенотов, организованная королевой Екатериной Медичи и могущественным аристократическим родом Гизов.

---

Вот чем кончилось наше длинное путешествие, все наши надежды и ожидания рыцарских подвигов!

— Ну, теперь вы, может быть, выслушаете меня, — продолжал он мягко, — и тогда узнаете, как я хочу поступить с вами. Я продержу вас здесь, молодые господа, пока вы не понадобитесь мне, чтобы исполнить мое поручение к мадемуазель, вашей кузине, и сообщить от меня известие, насчет ее жениха. Я не заставлю вас долго дожидаться, — прибавил он со зверской улыбкой. — Вы приехали в Париж как раз вовремя. Здесь предполагается… одним словом, сегодня ночью приведется в исполнение — и как это вышло для вас удачно! — один маленький план, с целью устранения нескольких неудобных людей, в числе которых могут случиться и наши знакомые, месье Ан. Вот и все. Вы услышите выстрелы, шум, пожалуй, и вопли. Но не обращайте внимания. Вам не грозит опасность. Что касается до месье де Павана, — продолжал он, понижая голос, — то, пожалуй, к утру я в состоянии буду сообщить вам некоторые известия о нем, чтобы передать от меня в Кайлю, мадемуазель, вы понимаете, что.

Маска упала на один момент. На лице его блеснула улыбка торжества, губы его зашевелились, он как будто предвкушал сладость и видел пред собою картину ожидаемого мщения. Я так сильно проникся этой мыслью, что, содрогаясь, отступил несколько шагов назад; взглянув на лицо Круазета, я убедился, что та же самая мысль, вместе с поздним раскаянием, преследовала и его. Я был до того потрясен злобным выражением лица Безера, адскою радостью, сверкавшей в его глазах, что мне на мгновение показалось, будто я вижу перед собою воплощение самого дьявола.

Но его обычное хладнокровие скоро возвратилось к нему и, повернувшись к двери, он сказал небрежно:

— Если вы последуете за мной, то я позабочусь о вашем ночлеге. Может быть, помещение будет вам не совсем по вкусу, — мне некогда думать о гостеприимстве сегодня вечером.

Он отдернул занавес и вошел в следующую комнату, нисколько не помышляя, о том, что мы могли поразить его сзади. В нем временами обнаруживались черты, по-видимому, не имеющие ничего общего с тем понятием, которое мы составили о нем.

Мы вошли в длинную, узкую комнату, освещенную серебряными лампами, стены которой были увешаны коврами. Драгоценное серебро с чеканкою — работы знаменитого флорентинца Челлини, как я узнал потом, только что умершего в этом году, — богатое венецианское стекло и множество другой посуды, с разными блюдами и напитками покрывали стол, имевший такой вид, как будто за ним только что пировало многочисленное общество. Но, кроме двух лакеев у буфета и какого-то духовного лица за дальним концом стола, в комнате никого не было.

Монах встал, когда мы вошли, и Видам поклонился ему, как будто они только что увиделись.

— Добро пожаловать, месье, — приветствовал он его довольно холодно. Они посмотрели друг на друга не особенно дружелюбно, напоминая, скорее, двух хищных птиц, готовых вступить в драку из-за добычи, чем гостя и хозяина. Может быть, на это сравнение наводили меня сверкающие глаза и, похожий на птичий клюв, нос монаха.

— Ха, ха! — воскликнул монах, пронизывая нас своим взглядом. Вероятно, после дороги мы представляли собою довольно жалкое зрелище. — Кто они такие? Уж не первая ли добыча сегодняшней ночи?

Видам мрачно посмотрел на него.

— Нет, — отвечал он грубо. — Как вам известно, я не особенно стесняюсь на улице, но они в моем доме и будут ужинать. Может быть, для вас и непонятна эта разница; но она существует для меня, — добавил он ядовитым тоном.

Монах не сводил с нас взгляда, и угнетал меня; все это, вместе с душившей меня злобой, возбудило во мне такое отвращение, что когда Безер пригласил меня знаком сесть за стол, я отшатнулся и отвечал с нахмуренным, почти детски строптивым видом:

— Я не стану есть вместе с вами.

Мне в голову не приходило, что эти слова могут пронять толстую шкуру Видама. Но при этом лишь легкая краска пробежала по его мрачному лицу и жилы надулись на висках, хотя в его взглядах и была не одна злоба. Все это продолжалось один момент.

— Арман, — сказал он спокойным тоном слуге, — эти господа не будут ужинать вместе со мной. Накрой им на другом конце стола.

Мы ели в молчании, даже после того как Круазетт, схватив мою руку под столом, просил меня не судить его слишком строго. Два компаньона наших на другом конце стола быстро говорили о чем-то; но из долетавших до меня отрывков из разговора, я мог только заключить, что монах старался что-то внушить своему хозяину. Внезапно Безер возвысил голос.

— У меня своя цель, — гневно воскликнул он, — и я буду служить ей. Далее этого я не пойду. У вас своя задача. Хорошо, служите ей, но не толкуйте мне о святом деле! Святое дело? Пусть оно провалится к черту! У меня своя цель, также как и у вас свои цели. И вы меня не убедите, что есть какое-то другое дело, которому вы служите!

— Дело короля? — сказал монах с кислою улыбкой.

— Скажите лучше, — итальянки! — отвечал презрительно Безер, подразумевая, вероятно, королеву мать, Екатерину Медичи.

— Дело католической церкви, наконец? — настаивал монах.

— Католической церкви? Это ваше собственное, мой друг! — добавил Безер, похлопав фамильярно по груди своего собеседника, крестившегося в это время. — Католической церкви? — продолжал он. — Нет, нет, мой друг. Вот что я вам скажу. Вы хотите, чтобы я пособил вам избавиться от пугала и предлагаете мне свою помощь в борьбе с моим… тогда, говорите вы, над нами никого не останется. Но поймите вы раз навсегда, — и тут Безер стукнул кулаком по столу, — я не допущу, господин церковник, чтобы кто-нибудь вмешивался в мои дела! Никого! Слышите ли? Ваше же дело меня совсем не касается. Кажется теперь ясно?

Рука монаха затряслась в то время, как он подносил рюмку к своим губам, но он не сказал ни одного слова; и Видам, увидев, что мы кончили свой ужин, встал с своего места.

— Арман! — закричал он и лицо его было мрачно, — проведи этих господ в их комнату.

Мы церемонно ответили на его поклон, монах при этом не обратил на нас никакого внимания, и пошли вслед за слугой. Пока мы шли по длинному коридору и поднимались по крутой лестнице, стало ясно, что всякое сопротивление теперь будет бесполезно. При нашем приближении по сторонам коридора открывались двери, из которых выглядывали вооруженные люди в кирасах. Нас преследовал звон оружия и людской говор; и проходя мимо окна мы слышали бряцанье уздечек и удары лошадиных копыт об камни, которыми был вымощен двор… Дом, видимо, представлял из себя временную крепость. Все это удивляло меня. Разве это не было в Париже, с его ночною стражею и крепкими воротами и к тому же, это была краткая августовская ночь!

Конечно, все это возбуждало наши подозрения и особенно Круазета. Когда мы подымались по узенькой лестнице, я услышал позади себя, что он остановился и быстро побежал назад. Ничего не понимая и пробормотав несколько слов Мари, я бросился вслед за ним. Добежав до конца лестницы, я оглянулся назад. Мари со слугой остановились в нерешительности на прежнем месте и я слышал, как слуга требовал, чтобы мы вернулись.

Этим временем Круазет уже был в конце коридора. Успокоив жестом нашего провожатого, я поспешил за ним. Очутившись в дверях той самой комнаты, где мы только что ужинали, я остановился, как пригвожденный к месту; гордость не позволяла мне принять участие в том, что я увидел.

Посредине комнаты стоял Безер рядом с ужасным монахом. Перед ним склонился Круазет, протягивая к нему свои руки, с умоляющим видом.

— Но, месье де Видам! Лучше сразу убить ее, чем разбивать ее сердце! Имейте жалость! Убить его — будет та же смерть для нее!

Видам хранил молчание, устремив гневный взгляд на мальчика. Монах издевался над ним.

— Сердца скоро заживают, особенно женские, — сказал он.

— Но не у Кит, — воскликнул с горячностью Круазет, до тех пор не обращавший на него внимания. — Не у Кит, Видам! Видам! Вы не знаете ее!

Эти слова были некстати. Гневная судорога пробежала по лицу Видама.

— Вставай, мальчик! — крикнул он, — я написал мадемуазель, что я сделаю, и я исполню это. Безер держит свое слово. Клянусь именем Бога, хотя в эту дьявольскую ночь я сомневаюсь даже в Его бытии, что я сдержу свое слово! Иди!

Его лицо перекосилось от ярости. Глаза были устремлены вверх, как будто он призывал свидетелем своей клятвы Того, чье имя только что готов был отвергнуть. Я отошел от двери и прокрался той же дорогой назад; я слышал, что Круазет следовал за мною.

Эта сцена была последним ударом для меня. Я ничего не замечал, что делалось вокруг и только скрип ключа, поворачиваемого в замке нашим тюремщиком, пробудил меня и я видел, что мы заперты одни в маленькой комнате под самою черепицей крыши. На полу был оставлен подсвечник, и мы все трое стояли вокруг него. Кроме нашей длинной тени, отбрасываемой на стене, и двух соломенных тюфяков, брошенных в углу, в комнате было совершенно пусто. Я бросился на тюфяк и, повернувшись лицом к стене, в отчаянии стал думать об наших рушившихся планах и торжестве Видама, я проклинал в душе Круа за то последнее унижение, которому он был причиной. Потом гнев мой стал утихать, и я перенесся мыслями к Кит, в Кайлю, находившейся так далеко от нас — бедной Кит с ее бледным, кротким лицом. И понемногу я простил Круазета. Ведь он просил не за нас… он унизился только ради нее.