Шейла Фицпатрик - Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России

• Название: Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России
• Автор: Шейла Фицпатрик
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8243-1413-7

Работа Шейлы Фицпатрик, специалиста по советской социальной, политической и культурной истории, посвящена проблемам индивидуальной идентичности в советском обществе, процессам ее «переделки» после революции 1917 г. и их социальным последствиям, а также начальному этапу новой трансформации идентичности после распада Советского Союза.

Книга предназначена для специалистов-историков и для широкого круга читателей, интересующихся советской и российской историей.

---

В каждом обществе и в каждой литературе — свои плуты. В современную эпоху одним из наиболее распространенных вариантов этого типа стал мошенник, прикидывающийся кем-то другим ради собственной выгоды, обычно для того, чтобы вытянуть деньги у легковерных простаков. Его литературные — а также, вполне вероятно, и реальные — архетипы создала Америка[224]. Говорят, будто «американский плут — по преимуществу бродячий торговец»{603}. На самом деле американская литература XIX в. предлагает широкий ассортимент типов мошенников, от харизматичных проповедников до продавцов «змеиного масла». «Мошенник» Германа Мелвила, классическое исследование на данную тему, написанное в 1850-х гг., показывает нам устрашающий легион подобных субъектов, которые орудуют на борту парохода, курсирующего по Миссисипи, и, прибегая ко всевозможным уловкам и личинам, заставляют пассажиров расстаться со своими денежками{604}.

В России литературная и реальная родословная плута имеет свои особенности, в частности акцент на самозванстве[225]. Классическим литературным примером часто считается гоголевский Хлестаков — молодой вертопрах, по пути из Петербурга в имение отца попадающий в небольшой городок, где местные чиновники ошибочно принимают его за правительственного ревизора и всячески стараются задобрить взятками[226]. Более древний образец русского плута-самозванца — самозванцы, выдававшие себя за царей, например Лжедмитрии в начале XVII в. и Пугачев в XVIII в.{605} В. Г. Короленко в конце XIX в. произвел от старого слова новый дериват «самозванщина» для обозначения разного рода мелких жуликов — странствующих святых старцев, самозваных инженеров, судей, чиновников, о чьей криминальной деятельности сообщала в рубрике «Происшествия» бульварная пресса 1890-х годов{606}.

В тот же период, описывая уголовный мир Киева, А. И. Куприн отметил появление нового яркого типа преступника — афериста: «Он одевается у самых шикарных портных, бывает в лучших клубах, носит громкий (и, конечно, вымышленный) титул. Живет в дорогих гостиницах и нередко отличается изящными манерами. Его проделки с ювелирами и банкирскими конторами часто носят на себе печать почти гениальной изобретательности, соединенной с удивительным знанием человеческих слабостей. Ему приходится брать на себя самые разнообразные роли, начиная от посыльного и кончая губернатором, и он исполняет их с искусством, которому позавидовал бы любой первоклассный актер»{607}. Один из приведенных Куприным примеров — Николай Савин, легендарный аферист рубежа XIX-XX вв. Среди его «подвигов» числится получение под именем графа Тулуз-Лотрека крупного займа у парижских банкиров для болгарского правительства. Благодарная нация была готова возвести «графа» на болгарский трон, но тут Савина при турецком дворе разоблачил парикмахер, знавший его в России{608}.[227]

Архетипом мошенника в советской литературе стал Остап Бендер, персонаж сатирических романов И. Ильфа и Е. Петрова[228]. Критик-формалист В. Б. Шкловский прослеживал происхождение Бендера не от русских предшественников, а от героев европейского и американского плутовского романа — лесажевского Жиля Блаза, филдинговского Тома Джонса, марктвеновского Гекльберри Финна{609}. Однако «великий комбинатор» Ильфа и Петрова явно имел предтеч и в русской{610},[229] и в еврейской{611} литературе, а также в лице реальных самозванцев и аферистов, подвизавшихся в России на рубеже веков. Подобно всякому уважающему себя мошеннику, Бендер способен с апломбом исполнять множество разных ролей, мгновенно меняя маски, и выпутываться из неприятностей, ловко импровизируя с помощью «подручных средств». Он завоевывает доверие недовольных «бывших», тоскующих по старому режиму («Двенадцать стульев»), без труда вливается в группу советских писателей, собирающихся освещать открытие Турксиба. Однако главный его талант, при всех мечтах о далеком сказочном Рио-де-Жанейро, — умение совершенно свободно и убедительно «говорить на большевистском языке», а самый испытанный прием, начиная с выступления в амплуа «сына лейтенанта Шмидта» (героя революции 1905 г.), — использование этих лингвистических способностей для того, чтобы убеждать в своей добропорядочности доверчивых провинциалов или воспроизводить повадки советского бюрократа (присваивая заодно его привилегии).

Романы о Бендере не встретили полного одобрения у властей (и, кстати сказать, у интеллигенции) из-за своего легкомысленного характера и отсутствия в них четко выраженной нравственной позиции, зато мгновенно и надолго завоевали популярность у советских читателей{612}. Хотя эпоха огромных тиражей в советском книгоиздании наступила только после 1956 г., эти две книги, печатавшиеся и вместе и по отдельности, выдержали до Второй мировой войны двадцать изданий[230]. За исключением, может быть, несгибаемого и пламенного Павла Корчагина из полуавтобиографического романа Н. А. Островского «Как закалялась сталь» (1932), никто из «положительных героев» социалистического реализма в 1930-е гг. не мог похвастаться такой славой и популярностью, как Остап Бендер, и, конечно, ничьи высказывания не цитировались так часто и не были так быстро усвоены разговорной речью[231].

Рис. 10. Остап Бендер в одиночестве танцует танго, мечтая о Рио-де-Жанейро и прижимая к груди папку, которая, как он надеется, должна принести ему богатство. Рисунок К. Ротова для первой публикации романа «Золотой теленок» в журнале «30 дней» (1931). Репродукция из кн.: Ильф И., Петров Е. Собр. соч. М., 1961. Т. 2. С. 233 

Тема советских мошенников нечасто возникает в работах по советской истории (примечательное исключение — недавнее увлекательное исследование Гольфо Алексопулоса, посвященное крупному мошеннику 1930-х гг., Громову){613}.[232] И очень жаль, потому что в особенности социальным историкам она помогла бы многое узнать. Мошенник на свой лад является проницательным социальным комментатором. Доскональное знание современных ему социальных и бюрократических практик для успеха его замыслов не менее важно, чем способность внушать доверие. Главное оружие ловкачей-махинаторов, о которых рассказывается на следующих страницах, заключается в умении безошибочно лавировать в дебрях советской бюрократии, вечно требующей «бумажки» и принимающей на веру любой официальный бланк с печатью, и манипулировать советскими гражданами, постоянно алчущими дефицитных потребительских товаров и хватающимися за любую возможность приобрести их «левым» путем. Они знают, как добраться до наличности (в советских условиях это означало и товарную «наличность»), осевшей в директорских фондах советских предприятий. Им известны различные каналы, по которым благодаря патронажу и блату циркулируют товары в «первой» и «второй» экономиках. Они разбираются в том, какие должности и статусы дают преимущественный доступ к товарам и услугам и как использовать для личной выгоды распространенные обычаи — например, письменных ходатайств.

Моя цель в данной главе — рассмотреть истории мошенников, реальных и вымышленных, как часть советского дискурса и с их помощью исследовать различные социальные, культурные и бюрократические практики. Источниками мне послужили в первую очередь сообщения центральных и региональных газет о мошенниках и их махинациях, а также некоторые судебные дела, воспоминания и материалы российских государственных и партийных архивов, в том числе одно серьезное дело, о котором много говорилось в донесениях сталинских спецслужб в послевоенный период. Я широко привлекала и литературные источники, поскольку в 1920-е и 1930-е гг. с необычайной интенсивностью шел процесс симбиоза между «реальными» мошенниками (которые известны нам благодаря рассказам журналистов и прокуроров, а в отдельных случаях — их собственным откровениям) и их литературными двойниками: это значит, что на вымышленные истории оказывали влияние отчеты о «реальных» событиях, но и повествования о случаях «из реальной жизни» многим обязаны художественной литературе[233].

Революция и самозванство

Революции среди прочего вызывают кризис идентичности, требующий от граждан пересотворять себя заново{614}. В своих воспоминаниях о времени Гражданской войны на юге писатель Константин Паустовский — уроженец Одессы, так же как Ильф и Петров, — показывает, что грань между подобным пересотворением и мошенничеством очень тонка. В первой главе, озаглавленной «Предки Остапа Бендера», Паустовский описывает, как он сам, растерянный молодой человек, влачивший голодное и бесцельное существование в Одессе в 1920 г., принял участие в чисто бендеровской авантюре группы журналистов, которые, не имея никаких официальных полномочий, объявили себя «информационным отделом» только что созданного советского учреждения под названием Опродкомгуб[234]. Наглость пополам с удачей помогли журналистам легализовать свой «отдел» и попасть в официальный штат служащих учреждения, получающих оклады и пайки{615}. В конце главы (впервые опубликованной уже в советскую эпоху) Паустовский довольно неловко сворачивает рассказ об удачной афере, уверяя, что он и его друзья потом во всем признались своему новому начальнику и тот не только их простил, но и сказал, будто все время знал об обмане{616}. Благодаря подобной развязке государство по-прежнему выглядит всеведущим, как ему и положено, а мошеннический трюк превращается в нечто совершенно иное — классический революционный сюжет об «интеллигентах, пришедших работать на советскую власть».