Геннадий Аксенов - Вернадский

• Название: Вернадский
• Автор: Геннадий Аксенов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03306-1

Жизнь великого русского ученого Владимира Ивановича Вернадского (1863–1945) прекрасна и удивительна, представляет собой образец цельности, насыщенности высшими духовными интересами, нравственной ответственности. Его умная деятельность связывает разные эпохи в истории России. Он мощно двинул вперед все науки о Земле, что привело к новому пониманию общества и личности. Он создал учение о биосфере и о разуме в природе, дал новое представление о времени и пространстве и, следовательно, открыл новое естествознание, которое только сегодня становится внятно мировому научному мышлению. Его время пришло. В новом тысячелетии мы как никогда нуждаемся в его необычайных идеях о вечности жизни и о силах свободной человеческой личности.

Подводя итог жизни, он сказал: «Я сделал все, что мог, и не сделал никого несчастным».

Книга снабжена научным аппаратом.

Издание второе, исправленное и дополненное

---

Предыстория поездки к Энгельгардту такова. В 1884 году тот обнаружил в одном из имений Рославльского уезда залежи фосфоритов, начал использовать удобрения и получать большие урожаи. Вернадский должен был описать месторождение, то есть определить его простирание и глубину залежей, оценить их величину и содержание фосфоритов. Докучаев придавал большое значение его исследованию, во-первых, потому, что оно входило в его и Вольного экономического общества обширные планы как часть исследований природы России, а во-вторых, надеялся, что его ученик сделает на материале экспедиции магистерскую диссертацию.

По дороге со станции в Батищево Вернадскому попался интересный возница, бывший солдат и участник Севастопольской кампании. Он рассказал об Энгельгардте, которого крестьяне очень уважали как рачительного и предусмотрительного хозяина. Подъезжая к Батищеву, увидели явные следы удобрения полей камешком: хозяйская рожь стояла стеной рядом с неудобренной крестьянской.

Александр Николаевич очень ласково встретил молодого минералога. «Я увидел перед собой редкий тип мощного ученого профессора, — писал тот жене, — способного завлекать толпы слушателей, направлять их на все доброе, хорошее, честное; человека, преисполненного редкой энергией, одаренного редкой привлекательностью, живостью ума и отзывчивостью»14. Несмотря на ссылку, он самим фактом своего существования продолжал оказывать заметное влияние на общество.

Хозяин отрядил в помощь и провожатые ему своего сына, молодого выпускника университета. Больше месяца Вернадский и молодой Энгельгардт колесили вокруг Рославля, Несонова, Брянска. Они проехали и прошли пешком сотни километров, излазили множество оврагов. Вернадский собирал образцы, и постепенно у него стала складываться общая картина и форма пояса месторождений.

Работа оказалась простая, ясная. Но чем больше он узнавал, чем больше у него скапливалось материалов, чем яснее вырисовывалась тема работы, тем больше сомнений закрадывалось в душу. Его ли эта тема — фосфориты?

Конечно, практические знания, как сейчас говорят, прикладные, весьма необходимы. Но как далеки они от его юношеских «детских» вопросов: «Что такое жизнь?., и мертва ли та материя?..»

За прошедшие три года наивные вопросы отошли на периферию сознания, но не исчезли совсем из его поля зрения. Просто он не позволял себе увлекаться, чувствуя их грандиозность и свое малознайство. Он лишь приготовишка в великой школе познания природы. Но вопросы живут в нем, затаились и ждут. И для их решения нужно понимать свойства вещества.

О своих сомнениях он, конечно, пишет в Териоки, и становится ясно, какой именно стоял перед ним выбор.

«Мне хотелось поговорить с тобой о моей магистерской теме: брать вопрос о фосфоритах мне не хочется, у меня не так уж сильно лежит к ним душа, гораздо больше она лежит к “схоластическим кристаллам”. Я сознаю полную важность и значение этого вопроса для России (имеются в виду удобрения. — Г. А.) и думаю, что он стоит на очереди, но это вопрос чисто частный и имеющий значение только благодаря своему практическому применению. Если его взять вообще, надо много, конечно, объездить и я взял бы, может быть, его, если бы голова не была полна другими идеями и образами. Ученые — те же фантазеры и художники, они не вольны над своими идеями; они могут хорошо работать, долго работать только над тем, к чему лежит их мысль, к чему влечет их чувство. <…> Есть общие задачи, которые затрагивают основные вопросы, которые затрагивают идеи, над разрешением которых бились умы сотен и сотен лиц разных эпох, народов и поколений. Эти вопросы не кажутся практически важными, а между тем в них вся суть, в них вся надежда к тому, чтобы мы не увлекались ложным каменьем, приняв его за чистой воды бриллиант»15.

Итак, вперед, за мечтой и призванием. Он рисковал, конечно. Главные вопросы, детские вопросы — еще неоформленное, неясное желание. В нем пока больше отрицания: он знал, кем не хочет стать: не хочет превратиться в ученую крысу — в регистратора фактов, набираемых без всякого понимания общего смысла своей деятельности. Он стремился стать ученым, а не научным работником, профессионалом, а не специалистом.

«Мы знаем только малую часть природы, только малую частичку этой непонятной, неясной, всеобъемлющей загадки. И все, что мы ни знаем, мы знаем благодаря мечтам мечтателей, фантазеров и ученых-поэтов; всякий шаг вперед делали они, а массы только прокладывали удобные дорожки по проложенному смелой рукой пути в дремучем лесу незнания. Я вполне сознаю, что только немногим из многих мечтателей удалось чего-нибудь добиться, и потому я говорю, что, может быть, я никуда не гожусь, и почему у меня появляются дни отчаяния, дни, когда я вполне и мучительно больно сознаю свою неспособность, свое неуменье и свое ничтожество»16. И тогда, пишет он, у него появляются мечты о другой, общественной деятельности, но опять же — бурной, яркой и огромной.

В таких честолюбивых борениях и сомнениях никто человеку не поможет. Только его собственная интуиция, голос которой он должен расслышать, подскажет выбор.

Надо пройти по узкому, срединному пути. По одну его сторону высятся воздушные замки, мерцают миражи, созданные воображением пылких мечтателей и ловцов несбыточного, тех, кто превратился в оторванного от всякой почвы фантазера и теоретика. А по другую — руины неосуществившихся замыслов ученых, которые погубили свой талант погоней за сиюминутным, немедленным успехом. Они позабывали свои «детские», задушевные вопросы, изменяли себе и потому останавливались в своем развитии.

* * *

Двенадцатого августа Вернадский уже в Петербурге и торопится, спешит в Териоки, где ожидается великое событие.

Роды проходили трудно. В какой-то миг врачи даже не надеялись сохранить обе жизни. Но все же обошлось. 20 августа появился крепкий малыш, сын. Окрестили его в честь деда-сенатора Георгием. Как выяснилось через много лет, он оказался последним представителем мужской линии своего прапрадеда Ивана Никифоровича, так неосторожно проклявшего свое потомство.

А пока он радовал всех: деда, бабок, многочисленных дядей и тетей, рос здоровым ребенком, получая различные звукоподражательные прозвища Гага, Гагун и т. п. У любимого дитяти много имен. Одно из них — Гуля — закрепилось надолго, чуть не до того времени, как он сам стал профессором.

Здоровье Наталии Егоровны оказалось подорвано родами. Требовалось лечение, лучше всего на заграничных курортах.

Всю осень Вернадский обрабатывал результаты летних походов. А вскоре они с приехавшим Энгельгардтом сделали большой доклад на заседании Вольного экономического общества. Докучаев радовался за своего ученика. Но, увы… Диссертация не состоялась. Она превратилась лишь в большую статью «Фосфориты Смоленской губернии», напечатанную в трудах общества.

Конечно, Докучаев не мог не одобрить выбор Вернадского, его поиск более серьезного и более самостоятельного дела. Он ходатайствовал в совете университета о командировке Вернадского за границу.

Шестнадцатого марта 1888 года поезд увозил хранителя минералов в Вену. Перед Вернадским раскрывал свои двери ученый мир Европы.

Глава пятая «У МЕНЯ ПОЯВЛЯЮТСЯ РУКИ»

Выводок стажеров в Мюнхене. — Большой минералогический круг. — Знакомство с А. П. Павловым. — Париж, Латинский квартал. — Париж, Всемирная выставка. — С Докучаевым по южной степи

Через сутки Вернадский прибыл в Вену. Но, правда, там было уже 29 марта, а не 17-е, как в России. В те времена путешественники вынуждены были переходить с одного календаря на другой при пересечении границы с Европой.

Он наметил ехать в Неаполь, думая устроиться в университет к минералогу Скакки, которого знал по печатным работам. Но, добравшись до Неаполя, обнаружил, что Скакки уже не преподает по старости.

Тогда молодой человек направил стопы в Мюнхенский университет, к светилу европейской кристаллографии профессору Паулю Гроту, обладавшему большим весом среди европейских ученых. Вернадский принят на стажировку. Гроту в его лаборатории для «комплекта» как раз и не хватало русского.

Действительно, путешественник обнаружил полный интернационал стажеров со всех концов Европы. Тут собрались шведы Рамзай и Юргенсон, хорват Юринац, итальянец Бруньялетти, англичанин Абрахоль и немцы из иных земель Германии, которые в Баварии не меньше иностранцы, чем другие. Всегда быстро сходившийся с людьми, Вернадский вскоре подружился с Гансом Дришем, будущим очень известным немецким биологом, и Абрахолем, талантливым, но, к сожалению, рано умершим минералогом.

Грот отдал Вернадского на выучку к прекрасному специалисту Мутману, одному из тех, кто оправдывал звание кристаллографии как науки точной, а славу немецких лабораторий как образцовых. Все, кто хотел научиться точности в работе с кристаллами, новым методам, новым приборам, ехал сюда. Вообще кристаллография очень отвечала немецкой любви к орднунгу. Здесь не очень доверяли воображению. Ценили точность и скрупулезность. Все должно быть доказано инструментально и математически. Вот уж подлинно «схоластические», далекие от практической пользы кристаллы, удовлетворявшие чистую любознательность.