Геннадий Аксенов - Вернадский

• Название: Вернадский
• Автор: Геннадий Аксенов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03306-1

Жизнь великого русского ученого Владимира Ивановича Вернадского (1863–1945) прекрасна и удивительна, представляет собой образец цельности, насыщенности высшими духовными интересами, нравственной ответственности. Его умная деятельность связывает разные эпохи в истории России. Он мощно двинул вперед все науки о Земле, что привело к новому пониманию общества и личности. Он создал учение о биосфере и о разуме в природе, дал новое представление о времени и пространстве и, следовательно, открыл новое естествознание, которое только сегодня становится внятно мировому научному мышлению. Его время пришло. В новом тысячелетии мы как никогда нуждаемся в его необычайных идеях о вечности жизни и о силах свободной человеческой личности.

Подводя итог жизни, он сказал: «Я сделал все, что мог, и не сделал никого несчастным».

Книга снабжена научным аппаратом.

Издание второе, исправленное и дополненное

---

Письма к Наталии Егоровне полны не только научных наблюдений, описаний встреч с людьми, с местными деятелями и начальством, с крестьянами, но и привлекают порой настоящими поэтическими страницами.

«Но иногда степь и теперь хороша. Хороша она утром при восходе солнца, когда солнце низко над горизонтом, когда все предметы дают странные тени, когда солнечные лучи как бы лишь касаются конца видимого пространства. Тогда просыпается жизнь. И ближе всмотревшись, ты ее всюду, всюду видишь. Летают и кричат чайки, встречаешь “черногузов” (аисты. — Г. А.), молча и важно шлепающих своими длинными лапами. Их мясо так скверно, что даже неприхотливый вкус крестьянина ими не прельщается. А внизу на земле какое богатство форм, богатство особей, богатство жизни, борьбы — личинки, жуки, мухи всюду лазают, ползают, торопятся — наступаешь на них, давишь их, а они все-таки так и кишат своим многообразием, своей многочисленностью. Чувствуешь, что эта малая жизнь и сильней тебя, и что ты ее произвольно не изменишь!

Ведь в этой жизни есть красота: есть она в формах, в красках, есть она и в самом своем ходе, в вечном изменении. Но не такова ли жизнь массы людей, отчего же нам так жутко чувствовать себя звеньями этой массовой жизни? Может быть, и массовая жизнь человечества явилась бы красивой для каких-нибудь существ выше нас? Да ведь и для нас она красива в песнях, сказках, пословицах, созданиях зодчества и искусства. А между тем нельзя удовлетвориться своим бесследным исчезновением и временным существованием в качестве звена этой цепи — без конца и начала?»5

Заехав в заброшенный в степи хутор, ученый увидел убогое кладбище и остановился. Поразила мысль о шедшей здесь веками тихой, незаметной, какой-то глухой жизни крестьян. Покосились кресты. Кто здесь похоронен? Сопровождающий пожимает плечами. Никто уже не помнит. «Все йде та минае…» Сколько лет стоит крест — 50? 60? Потом падает, могила зарастает, хоронят рядом новых, так годами, десятилетиями, столетиями. Какая скудная жизнь! Нет памяти о прошлом, нет событий. Что считается здесь событием? Рождение, смерть? Что же такое история людей?

Иногда на пути попадаются крепостные валы, правильные насыпи и курганы. В этом углу уезда явные признаки прошлой жизни. Но если нет письменных свидетельств, нынешним жителям невнятны эти следы. Какие племена оставили эти могилы? Века пролетели над ними, и лишь седой ковыль все так же колышется на склонах курганов.

Нет, нельзя удовлетвориться растительным существованием, думает он. Человечество — не ковыль. От него должна оставаться историческая память, а не природная. «Только в минуту глубокого отчаяния могли Руссо и последователи мечтать о возвращении в золотое, природное состояние, мог Паскаль вполне уйти в религию. Нельзя уйти ни туда, ни сюда, пока есть Сомнение — сомнение в том, что, может быть, Мысль — основа личности — бессмертие, и что она создатель гармонии в мировом хаосе, что она сама себе господин, что она не связана неразрывно с веществом, как не связаны колебания эфира?..»6

А работа почвоведа — не только наблюдение. Работа тяжелая. Надо собирать образцы почв, наполнять мешочки, надписывать каждый. 20 июля, через неделю после начала путешествия, Вернадский привозит в музей шесть пудов образчиков почв.

До 2 сентября он путешествует в треугольнике: Полтава — Кременчуг — Градижск. Вся семья Старицких буквально оживает, когда зять появляется в Полтаве. С нетерпением ждет разговоров с ним Егор Павлович. Сын его Павел Егорович, с которым Вернадский особенно близко сошелся, писал в это время сестре: «Владимир, которого мы увидели благодаря поломке бура, страшно загорел и имеет очень здоровый вид. Я был страшно рад его видеть — близкого, дорогого. Он всюду вносит свет и теплоту. Мамочка не может говорить об нем без умиления»7.

И действительно, несмотря на египетскую жару того лета, молодой исследователь с большим удовольствием экскурсирует по степи. Его письма и дневники полны энергии, наслаждения работой, вкусом к жизни и всем ее проявлениям.

Из-за правительственных ограничений земство не могло больше оплачивать докучаевскую экспедицию, и в самый разгар работа оказалась под вопросом. Но на следующее лето Вернадский на собственные средства приехал в Кременчуг и закончил экскурсию. И только потом написал большую брошюру «Кременчугский уезд», вошедшую в большой отчет В. В. Докучаева8. Она показала способность молодого ученого к самостоятельному труду натуралиста.

Глава шестая «ЗДЕСЬ ВСЯ СИЛА ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ»

Город «хуже Полтавы». — «Камни заговорили». — Странная описательная минералогия. — «Суть сутей исторической жизни». — Столица интеллигенции. — Братство переехало. — Голод надвигается. — Ночная клятва. — Диссертация. — Столовые вокруг Вернадовки. — Абсолют выше людей

Восьмого сентября 1890 года Вернадский приехал в Москву, с которой будет отныне связан прочно и навсегда. Остановился пока в гостинице «Петергоф» на Моховой в двух шагах от университета. Первый визит нанес, естественно, Павловым. Супруги тепло встретили, можно сказать, обласкали своего протеже. Алексей Петрович наговорил ему комплиментов и заверил молодого минералога, что он для университета — находка. Предстояли, конечно, хлопоты по назначению на должность приват-доцента, то есть вольного преподавателя, не состоящего в штате. Пока он не защитит диссертацию на степень магистра, а затем доктора наук, когда ему будет присвоено звание профессора, он не числится в штате и не получает содержания. Только оплату за лекции.

По заведенному издревле порядку начинающий преподаватель должен прочитать две пробные лекции. Тему одной он выбирает сам, другую назначает факультет. После чего состоится утверждение.

Вернадский определил тему своей лекции — «О полиморфизме как общем свойстве материи», намереваясь обобщить новые знания, вывезенные им из Европы. Почти каждый день пишет обо всем Наталии Егоровне в Полтаву, где она ждет его вызова.

После ровных геометрических улиц Васильевского острова, после аккуратной чистенькой Европы хаотическая, разбросанная, златоглавая Москва и удивила его, и огорчила. Поскольку он подыскивал хорошую квартиру с кабинетом, детской, с комнатами для бонны и прислуги, он обращает внимание на гигиенические условия. Москва не может тут похвастаться. Канализации нигде почти нет. Город вообще очень грязный. «Хуже Полтавы», — сообщает жене.

Правда, внешний вид полон своеобразия. Прежде всего, могучие стены Кремля, праздничные маковки церквей, дворцы знати. В отличие от Петербурга, где все дома почти ровесники, Москва застроена причудливо, исторически и хаотически. В ней много усадеб почти деревенских. Полны очарования и неожиданных видов московские холмы. И постепенно с годами Вернадский будет все больше ценить эту красоту. А в конце жизни обмолвится, что самыми красивыми городами мира считал Париж, Москву, Прагу. Именно в таком порядке.

Квартиру удалось найти относительно чистую и недорогую во флигеле дома на Малой Никитской улице. Этот район позади университета — Московский Латинский квартал — отныне и навсегда станет ареалом его обитания. В кварталах от Моховой до Садовой и Смоленской, и от Пречистенки до Тверской со времен основания университета селилась профессура, а за ней и вся интеллигенция: адвокаты, врачи, художники, артисты, вообще люди свободных профессий. Это Белый город — самая чистая часть Первопрестольной.

Лекция его назначена на 28 сентября. Готовясь к ней, он не заметил, как перерос рамки учебной лекции и превратил ее в серьезный научный доклад с новой проблемной темой. Обнаружилось это уже в аудитории. Пришли не только студенты. Весь физико-математический факультет, движимый любопытством, явился посмотреть на молодого минералога, который, не имея еще магистерской степени, назначается на место профессора Толстопятова.

Вернадский поднялся на кафедру, развернул свои таблицы. Вот что он писал жене в тот же день вечером: «Лекция, говорят, сошла хорошо. Павлов говорил, что весь факультет остался очень доволен, и другие поздравляли с успехом, Тимирязев, с которым познакомился. Народу была масса… Я не рассчитал времени и скомкал весь конец, еще задержал их минут на десять. Чувствовал себя на кафедре очень плохо, так только и думалось, когда же минует чаша сия. А после, когда раздались аплодисменты, я, верно, имел вид очень жалкий, и еще, как ушел весь факультет и я начал снимать таблицы, к моему смущению, раздались снова аплодисменты, и я кое-как выскочил»1.

«Сошла хорошо»? Тимирязев, оказывается, сказал ему, что для них всех, биологов и физиологов, специально не следящих за кристаллографией, лекция оказалась настоящим откровением, поскольку прочитана с подлинно широким взглядом на проблему. А Павлов, который тоже в некотором смысле экзаменовался в тот день, вполне серьезно советовал ему сделать из лекции статью для «Русской мысли». Уж во всяком случае, он сам представит ее для опубликования в университетских ученых записках. Вскоре она там и появилась.