Нина Аленникова - Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные

• Название: Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные
• Автор: Нина Аленникова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-595244799-8

Книга открывает одну из страниц трагической истории вынужденной русской эмиграции. Из исторических глубин двух столетий – конца XIX и большей части XX – мемуаристка доносит до читателя бесценные живые свидетельства былого. Поместный быт из детства автора, Павловский институт, школа сценического мастерства в Санкт-Петербурге, первые актерские опыты, счастливое начало семейной жизни – все, что было беспощадно сметено масштабным сломом российской жизни в 1917-м. Автор воссоздает и реалии русской трагедии XX века: нелегкие пути спасения семьи морского офицера и его окружения в охваченной революционным хаосом России, невосполнимые потери и невозвратные эмигрантские дороги из Керчи через Бизерту в Марсель и Париж, мучительное освоение жизненного пространства в чужой стране.

Мемуары Н.С. Аленниковой дополнены послесловием и комментариями сына автора, Ростислава Всеволодовича Дона, ставшего крупным французским дипломатом.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся отечественной историей, краеведов, гидов, генеалогов, исследователей историко-культурного аспекта русского зарубежья, а также на государственных и общественно-политических деятелей, ученых, причастных к формированию новых духовных ценностей возрождающейся России.

---

После ужина мы все собрались в их уютной спальне. Дамы с работой, мужчины с папиросами. Жан Романо захватил револьвер, он хвастался, что выстрелит в духа и тот повалится. Он абсолютно не верил ни в каких духов, предполагая, что кто-то строит козни хозяевам. Саше Зубову с трудом объяснили, что происходит, будучи глухонемым, он не всегда улавливал, что происходит вокруг него.

В спальне мы все расселись как могли, некоторые на полу, покрытом ковром, иные на подушках. Дети, конечно, не участвовали, их послали спать пораньше. Наша старая няня ворчала, уверяя, что дух обозлится и тогда беды не миновать. До полуночи все громко болтали, смеялись, но потом притихли. Дверь закрыли на ключ.

Немного после полуночи послышались шаги, приближавшиеся к нашей двери. Мы все замерли. Жан вытащил свой револьвер. Неожиданно дверь распахнулась, но никто не появился. Однако мы ясно слышали, как кто-то невидимый шагнул к нам, казалось, что этот субъект в ночных туфлях. Жан вскочил и выстрелил в открытую дверь. Сразу же послышались шаги по соседству в будуаре, затем с совершенно другим звуком по кафельному полу ванной комнаты. Жан, муж Анжелики, Саша – все бросились догонять этот несносный призрак, но он продолжал отчетливо шлепать дальше. Поднялся в башню, но когда мы все по очереди вошли в это маленькое помещение, то абсолютно ничего не обнаружили.

Была неподвижная тишина ночи; из маленьких цветных окон круглого помещения виднелись бесчисленные звезды, столь яркие на синем украинском небе. Возбужденные, вернулись мы в спальню и долго обсуждали это странное явление. Бедная Нина была ни жива ни мертва от страха. Так как мы с ней спали в одной комнате, она ни минуты не дала мне уснуть. Эта ночь для всех пропала. Жан спорил со своим шурином, уверяя того, что это все-таки какая-то скверная шутка, но молодой адвокат казался озабоченным, как будто бы стеснялся высказать свое мнение, которого, быть может, он вовсе не имел. Кстати, Ули с нами не было, она уехала гостить к Ламзиным. Главу семьи перевели в Москву, и они все проводили лето на подмосковной даче.

Отец часто уезжал. Он собирался купить имение в Пензенской губернии, очень доходное, с винокуренным заводом и большим лесом на берегу Суры. Галиевку он предполагал сохранить для летних каникул, хотя часто высказывал, что эти ночные посещения начинают ему надоедать. Клеопатра Михайловна смеялась и уверяла, что это ее нисколько не беспокоит. «Пусть шляется, – говорила она, – он зла никому не причиняет». Но отец возражал, что можно построить прекрасную усадьбу в пензенском имении и там обосноваться.

Посредине лета произошло приключение, сильно взволновавшее и рассердившее отца. В один прекрасный день Луня и новый, недавно нанятый конюх исчезли, как будто их и не было. С большим трудом нашли другую кухарку, но, конечно, она не могла заменить Дуню. Она умела готовить только малороссийские блюда, и то очень примитивно. Отец неистово ругался и написал Дуниной матери, чтобы Дуня не показывалась больше ему на глаза.

Возвращаясь в институт, покидая Галиевку, я твердо решила на будущее лето уехать снова в Херсонщину, к дедушке или к Савицким.

Наш последний год в институте был еще более веселым и приятным, чем предыдущий. Родители, как предполагали, поселились в Одессе. Дядя Жорж приходил в четверг и воскресенье, тем более что и дочь его Тамара тоже была в младшем классе. Он не только нам приносил всяких сладостей, но и всему моему классу. В день нашего причастия он прислал огромный букет цветов. По воскресеньям иногда приходили к нам Саша и Коля, которые всегда освобождались в конце недели.

14 ноября, как и в предыдущие годы, состоялся наш традиционный бал. Володя Глиндеман привел Тухачевского, Толмачева, а Шестаков – товарищей гардемаринов.

Предстояло большое веселье. Дядя Жорж привел Алешу Бжежицкого и начал меня упрашивать оказать ему хоть немного внимания. Не знаю почему, но я ясно почувствовала, что контакт с ним порван. Наша прежняя дружба куда-то испарилась; мне самой это было досадно. Мы ограничились двумя турами вальса, затем я закружилась в вихре других приглашений, и это был последний раз, когда я его видела.

В течение зимы у нас произошла катастрофа, сильно повлиявшая на весь состав института. Не только на персонал, но особенно на всех детей.

Как во всех закрытых учреждениях, у нас также существовали «обожания». Очень часто младшие возгорались любовью к старшим и, когда могли, высказывали им свое восхищение. Моя подруга Леночка Матушевская имела такую поклонницу, на два класса моложе нас. Очень бойкую, оригинальную девочку; звали ее Таня Македон, а прозвище было Стенька Разин. Она была жгучей брюнеткой с совершенно зелеными глазами, со смуглым, но свежим цветом лица. Была всегда крайне возбуждена, пела, громко смеялась. В саду на прогулке выкидывала такие номера, что приводила в ужас классных дам. На гигантских шагах летала так высоко, что подвергалась опасности убиться, а с ледяных гор слетала на коньках, чего никто никогда не делал. Словом, всех пугала своей чрезмерной отважностью. Она постоянно ловила Леночку во время переменок и умела ее уговорить с ней пройтись и поболтать. Когда они были вместе, мы ими любовались. Леночка, светлая блондинка, голубоглазая, рядом Таня, с монгольскими чертами продолговатого лица, лихими манерами и вечным смехом, который давал возможность любоваться ее ровными, белыми, но какими-то хищными зубами. От нее веяло примитивной дикостью, чем-то непривычным и любопытным.

Через несколько месяцев этой дружбы Леночка начала тяготиться ею и стала ее избегать. Она мне как-то сказала: «Таня мне действует на нервы». Особенно потому, что наступал период серьезных занятий. Ведь мы приближались к экзаменам на аттестат зрелости. Нельзя было терять время по пустякам. Леночка шла на шифр[18]; она была первой ученицей и много трудилась.

Драма произошла так неожиданно, что никто не успел опомниться. Обыкновенно по окончании классов перед ужином был большой перерыв. Леночка на вызов Тани отказалась наотрез и не вышла на прогулку, ссылаясь на уроки. В сильном возбуждении Таня побежала в свой класс. Там первой попавшейся ей подруге она сказала, что решила покончить с собой, и затем выбежала из класса. Подруга Маруся выскочила за ней следом, чтобы ее успокоить. Таня бросилась по черной лестнице наверх на пятый этаж и перелезла через перила. Маруся ухватила ее за юбку, начала громко кричать, но было поздно, удержать ее она не смогла. Таня упала на каменный пол, ведший в подвал. Когда ее подобрали и унесли в наш лазарет, она была еще жива. Вызвали нашего милого батюшку, отца Виктора. Взволнованный, переполошенный явился он, наш доктор и сестры милосердия. «Что ты наделала, безумное дитя», – сказал отец Виктор. Она тихо промолвила: «Простите, батюшка». Со слезами он ее благословил, и она скончалась. Ее голова была совершенно разбита, и никакой надежды на спасение не было.

Атмосфера ужаса неотвратимого несчастья нависла над всем институтом. За Леночкой приехали ее дядя и тетя и с разрешения начальства забрали ее домой. Она была в ужасном состоянии нервной депрессии.

Отпевание Тани было печальным событием в нашей однообразной жизни. Регентшу Леночку заменила Женя Мезенцева. Таня лежала в гробу как живая. Ее лицо, словно восковое, не отражало тех страданий, которые она перенесла. Отец Виктор служил спокойно и вдохновенно, но его голос иногда срывался и дрожал. Тогда мы все чувствовали, что он глубоко взволнован и тяжело переживает трагическую смерть Тани. Мать Тани была актриса, ее вызвали телеграммой. Во время отпевания она горько плакала.

В эти тяжелые моменты мы все поняли, что жизнь Тани не была похожа на нашу, то есть, вернее, ни на чью. Мать никогда ее не брала домой. Летом она ездила с институтом на берег моря, куда обыкновенно забирали тех сирот, которым некуда было деться. Мы, старшие, почувствовали, что произошла большая драма у бедной девочки, в сущности брошенной и одинокой.

Жизнь всегда берет свое; скоро все успокоилось, утихло, дни потекли за днями, однообразно. Еще другое событие произошло в ту зиму, взволновавшее наш класс. С нами учились две сестры-близнецы, магометанки из Туркестана. Обе совершенно разные. Рабига была очень красива, той азиатской красотой, которая резко отличается от европейской. Но она была надменна, холодна и ни с кем не дружила. Ее сестра, Райхан, была совершенная противоположность. Высокая, немного грузная, чересчур смуглая, с приплюснутым носом. Когда она смеялась, рот был до ушей, а по характеру это был настоящий рубаха-парень. Во всех проказах она участвовала, со всеми дружила, и ее все любили.

Отец Виктор приходил к нам три раза в неделю на уроки Закона Божьего. На этих уроках инославные не присутствовали. К католичкам приходил ксендз, а к протестанткам – пастор. По воскресеньям их водили в их храмы. Наши магометанки почему-то уроков религии не брали. Райханка стала иногда проникать на уроки отца Виктора и заинтересовалась православием. Мы наивно решили, что сделаем большое дело, если обратим ее в нашу религию, и стали всячески знакомить ее с ней. Но нашему плану не суждено было осуществиться. Отец Виктор скоро заметил, что Райханка приходит на уроки Закона Божьего, и забеспокоился. Мы ему объяснили, что она хочет перейти в православие. Он очень строго нам сказал: «А вы подумали о том, что ее родители так далеко? Мы никакого права не имеем тайком от ее родителей отрывать ее от обычных ей традиций, это нечестно. Господь один для всего мира, религий много, но мы обязаны уважать веру каждого человека». Райханка заплакала и подошла к отцу Виктору, который ее благословил. Он ей сказал: «Христос велел нам любить всех, мы тебя очень любим, но ты не должна ничего менять в своей вере без согласия родных».