Нина Аленникова - Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные

• Название: Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные
• Автор: Нина Аленникова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-595244799-8

Книга открывает одну из страниц трагической истории вынужденной русской эмиграции. Из исторических глубин двух столетий – конца XIX и большей части XX – мемуаристка доносит до читателя бесценные живые свидетельства былого. Поместный быт из детства автора, Павловский институт, школа сценического мастерства в Санкт-Петербурге, первые актерские опыты, счастливое начало семейной жизни – все, что было беспощадно сметено масштабным сломом российской жизни в 1917-м. Автор воссоздает и реалии русской трагедии XX века: нелегкие пути спасения семьи морского офицера и его окружения в охваченной революционным хаосом России, невосполнимые потери и невозвратные эмигрантские дороги из Керчи через Бизерту в Марсель и Париж, мучительное освоение жизненного пространства в чужой стране.

Мемуары Н.С. Аленниковой дополнены послесловием и комментариями сына автора, Ростислава Всеволодовича Дона, ставшего крупным французским дипломатом.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся отечественной историей, краеведов, гидов, генеалогов, исследователей историко-культурного аспекта русского зарубежья, а также на государственных и общественно-политических деятелей, ученых, причастных к формированию новых духовных ценностей возрождающейся России.

---

Началась беготня по магазинам. Мне надо было накупить игрушек Геле и Сереже, а также девочкам дяди Ахиллеса. Отец щедро меня наградил деньгами за благополучное окончание института. В Петербурге всего было вдоволь. Гостиный Двор блистал своими товарами. На Невском было столько красивых, нарядных магазинов, что я впадала в затруднение, тратила массу времени на поиски, хотя выбор был очень большой. Несмотря на то что был только конец мая, жара уже началась. Мы часто ездили на острова, где зрелище было совершенно волшебное. Белые ночи пленяли своей волшебной красотой. Тогда и спать не хотелось, тянуло на природу, которая вся тонула в этой голубоватой мгле.

Однако надо было ехать в Одессу, где нас ждали маленькие дети и Уля. Выехали рано утром; по старой традиции посидели, перекрестились и отправились на вокзал. До самой Москвы поезд нас мчал среди густого, непроходимого леса, даже темно было в вагонах. После Москвы лес начинал редеть. Проехав Харьков, мы видели украинские деревушки, жиденькие леса, реки, а когда миновали Синельниково, нашим взорам представилась совершенно гладкая степь; это было родное зрелище.

Дети встретили нас шумно и радостно; игрушки пришлись по вкусу. Меня удивили роскошь и уют квартиры. Отец, видимо, приложил много усилий; он всегда любил сам все организовывать. Надо отдать справедливость – у него было много вкуса к хорошей меблировке, все было сделано на заказ, был полный комфорт. Квартира находилась на Херсонской улице, рядом с театром Сибирякова, где обычно выступали опереточные артисты, приезжавшие на гастроли из Петербурга или Москвы.

Весна в Одессе, так же как и осень, самое лучшее время. Веселая, нарядная публика разгуливает всюду. На каждом шагу девочки предлагают цветы, набережная – самое лучшее место для отдыха. Там, напротив «Лондонской» гостиницы, выставлены бесчисленные столики. Приятно сидеть, освежаясь каким-нибудь напитком, любоваться красотой безбрежного моря, усеянного белыми парусниками и большими пароходами на якорях. Пестрая разнообразная толпа, начиная с морских форм, в белое одетых дам, малороссийских нарядов. Парни с гармонями, играющие на ходу, девушки в монистах, безостановочно лузгающие семечки, старые цыганки в ярких платках с бахромой, пристающие ко всем с гаданием, – все это создавало картину кипучей южной жизни.

Мы с Клеопатрой Михайловной зачастили туда и обо многом говорили, я не боялась с ней откровенничать. Она была очень довольна, что я собралась к моим близким, главное, что я не буду вечно сталкиваться с отцом и Улей. На нее она мне тоже пожаловалась. Ее вечное вмешательство во все дела, совершенно ее не касающиеся, влияние на отца – все это было ей неприятно. Я вспомнила слова тети Саши перед смертью, как она не одобряла водворение в нашу семью этой девочки, невоспитанной и с характером интриганки.

Незадолго до моего отъезда произошло событие, смешное, но характерное для нашего быта. У родителей были две прислуги, хорошенькие молоденькие девицы, сестры. Одна из них занималась кухней, другая квартирой. У детей была гувернантка-немка, калужская няня вернулась к себе из-за болезни матери. Дети уже свободно объяснялись по-немецки. Клеопатра Михайловна сама занималась с ними по-французски.

Услышав как-то звонок в прихожей, я вышла и открыла дверь. К моему большому изумлению, я увидела нашу Дуню, в ярком платке, с огромным мешком. Она вошла как ни в чем не бывало, все такая же веселая и шумная. Вышедший на шум отец нахмурился и спросил ее, чего она явилась. Ведь он давно предупредил, чтобы ноги ее у нас не было. «Где же твой кавалер»? – строго спросил он. Дуня пожала плечами и отчетливо ответила: «На що вин мени сдався, цый смердыло». Что по-русски обозначало: «На что мне эта вонючка». «О це я приихала», – прибавила она категорически.

После длинных перепалок Дуня все же оказалась в кухне, и помещение ей тоже нашлось. Отец сказал: «Ну уж раз явилась, пусть устраивается с сестрами как хочет». У сестер были отдельные комнаты, но старшая Соня решила поселиться с Дуней, так как не ладила с сестрой, они вечно ссорились. Конечно, водворение Дуни многое переменило, питаться мы стали безукоризненно, но и шуму тоже прибавилось. Появились по вечерам полицейские, матросы с гармошками, благо кухня была очень просторная. По воскресеньям веселье шло вовсю, но зато ухажеры охотно приходили натирать полы и трясти большие ковры во дворе.

Клеопатра Михайловна смеялась, но в душе она была довольна, так как Дуня, опытная во всех хозяйственных делах, была полезнейшим человеком. Она попробовала заметить отцу, что, быть может, следует отправить одну из сестер домой, но он ей на это ответил, что в такой большой квартире всем работа найдется и так как впоследствии предполагалось возвращение в Петербург, то лучше сохранить обеих сестер, так как Луня туда ни за что не поедет.

Клеопатра Михайловна была необыкновенно добрая женщина, на все она улыбалась, если что-нибудь было не так сделано или побита посуда, она махала рукой и спокойно выражала надежду, что это не повторится.

Был светлый летний день, когда я прибыла на станцию Латовка, где меня встретил дядя Ахиллес[21]. «Ну уж никак не представлял себе, что ты такая большая. У меня оставалась в памяти маленькая девчушка», – сказал он при нашей встрече и расцеловал меня так сердечно и дружески, что я сразу почувствовала прилив полного доверия и теплоты душевной.

Дядя был среднего роста, мне он показался красивым с его светло-каштановыми волосами и темно-синими глазами. Лицо его было очень загорелое, сказывались полевые работы, на которых он, как и мой отец, всегда присутствовал. Их имение было очень скромное, совсем не похожее ни на Галиевку, ни на Раздол. Жена дяди, Ядвига, встретила меня радушно. С ними жила ее мама, полячка, еле говорящая по-русски, милая, добрая, она сразу меня покорила. Две хорошенькие белокурые девочки рассматривали меня с большим любопытством; они очень обрадовались подаркам. Ядвига повела меня в небольшую уютную комнату и сказала: «Умойся, переоденься, тогда пойдем к бабушке, вон их дом», – указала она мне в окно.

Приблизительно в ста метрах от нас был на возвышении виден старенький дом с большой террасой. У меня сильно билось сердце, когда я подходила к этому дому. Дедушка и бабушка оба меня обняли и сразу же заявили, что до осени меня не отпустят. Я вспомнила их сразу; старик не изменился, такой же сухощавый, седой и полный той жизненной силы, которая чувствуется у некоторых с первого же контакта. Бабушка очень располнела и совершенно оглохла, хотя была намного моложе его. У нее был аппарат, с помощью которого она могла разговаривать. Несмотря на свою глухоту, она была все такая же веселая, любила молодежь и каждый день приходила к нам после обеда. Приносила с собой коробку гильз, табак и машинку, с помощью которой она набивала гильзы, и курила без конца. Вспомнила я, что перед моим отъездом к ним отец мне сказал: «Смотри, не научись там курить, твоя бабка, да и все там курят».

Жизнь у них была сплошным удовольствием. На другом берегу Ингульца жили братья бабушки. Старший, Василий Васильевич, имел поместье напротив; надо было переплыть на лодке – и очутишься на его земле. Другой брат, Андрей Васильевич, находился в пяти верстах, тоже на самом берегу Ингульца. Третий брат, Виктор Васильевич, оказался в таком же положении, как бабушка. Он жил поодаль от Ингульца, на другой стороне, и никакой руды у него не оказалось, а семья была тоже многочисленная. Вся молодежь собиралась чаще всего у Василия Васильевича в Латовке, имение его называлось так же, как и станция. Жена его, Юлия Михайловна, любила собирать молодежь и устраивать вечеринки. Кроме того, у них, как у моего отца, всегда гостили знакомые из городов. У Василия Васильевича были сын и дочь. Сын, женившись рано, также рано овдовел; дочь была замужем за очень состоятельным помещиком в Харькове. Она иногда приезжала гостить к родителям без мужа, который слыл за чудака и был нелюдим.

Александра Васильевна, тетя Саша, мне очень понравилась. Она сразу же меня пригласила к себе в Харьков, по пути в Питер. Она была красивая, стройная брюнетка, смуглая, и во всем ее облике было что-то цыганское, бесшабашное. В то лето у них гостила девица Маня. Она была круглая сирота, воспитывалась в Одессе у теток. Юлия Михайловна, знавшая одну из ее теток, очень ей покровительствовала. Маня была очень милая, веселая девушка, но также очень скромная, даже застенчивая.

Очень скоро по прибытии в Латовку у нее завелся флирт с телеграфистом, служившим на станции. Это был очень приятный юноша, хорошо воспитанный, но ввиду его слишком скромного положения все в Латовке отговаривали Маню принимать всерьез его ухаживания. Мы с Маней быстро подружились. Часто назначали друг другу свидания на реке и много вместе купались. Она часто прибегала к нам, и бабушка ее очень полюбила.

Дедушка вообще был очень строг. Он не очень охотно отпускал меня к Добровольским (фамилия братьев бабушки и ее урожденная). Он часто применял французскую поговорку: «Le cousinage est un dangereux voisinage»[22]. Но дядя Ахиллес и его жена мне всячески покровительствовали. Часто, вечером, мы спускались по реке к Андрею Васильевичу, где веселье иногда продолжалось целую ночь. Танцы, прогулки в большом парке и обильный ужин; как обычно, старики играли в карты до рассвета. Но из-за меня надо было непременно вернуться до шести часов утра, так как дедушка каждое утро, регулярно, приходил к шести часам купаться в речке, и не дай бог на него напасть.