Вера Галактионова - 5/4 накануне тишины

• Название: 5/4 накануне тишины
• Автор: Вера Галактионова
• Жанр: Современная проза

Роман выходил в журнале «Москва» в сокращённой, журнальной версии. В полном варианте публикуется впервые.

---

Меха — ха — ха — ха — она — сбрасывала — быстро — и — звонила — то — ему — то — футбольному — тренеру — попеременно — каждые — два — часа…

— Ну, уж нет! — возмущается младший Цахилганов. — Люба лучше. С ней спокойней.

— Бедная девочка, — не слушал отец. — Ей придётся жить самой в себе. Работа, книги. Дети, если повезёт… А теплоты понимания ты ей не дашь. Если будет отстаивать себя как женщина, то разрушится. Не будет — ещё хуже дело пойдёт… Для неё — хуже. Долгим же покажется ей век… Почему она редко бывает у нас?

— Потому, что домоседка, — отвечает сын раздражённо. — А что? Это очень даже удобно.

— Понятно, — кивает отец, обуваясь. — Жена-мебель. Но тут ты можешь ошибаться. В молчащих женщинах живёт много тайн. Однажды ты обнаружишь, что совершенно не знал её. Не знал. С кем жил.

391

— …Жена-тайна? — прикидывает младший Цахилганов, закатывая глаза под лоб. — Это не плохо. Не лезет с глупостями, значит — не будет раздражать… Нет, она, конечно, больше тайна, чем мебель!

Или меньше?..

Сын давно выбрал эту манеру — строить из себя полуболвана. Именно такая тональность обеспечивала ему наибольшую материнскую защиту от отца.

— Ой, да о чём с ней говорить?.. — надевает мать кольца перед зеркалом. — Небось, дома ходит в халате… Отдала ей в прошлый раз новый журнал мод, так она его и смотреть не стала. В прихожей забыла… Хорошо, хоть убирается чисто… Пакет не забудьте! Наверно, мне надо сделать перманент. Как ты думаешь, Костя? Вот так мне пойдёт? Если на лоб опустить два завитка, а не один? Мой парикмахер сегодня как раз во второй смене.

Это отец уже не воспринимает никак,

мгновенно превращаясь в человека без глаз, без ушей, без языка,

он отыскивает в шкафу подходящую одежду на ощупь.

— Кто-кто во второй смене? Парикма…? — с непосредственностью дебила переспрашивает сын, словно бы не дослышав.

Но конца слова мать не подсказывает, а отвешивает ему лёгкий шлепок по макушке. Она давно не поддаётся на его сомнительные шуточки,

— заметно — веселея — однако…

— Кстати, почему твоя Люба не заведёт своего портного? — пожимает мать пан-марокиновыми плечами. — Вместо того, чтобы лежать, часами читать и всячески себя расслаблять…

— Рассла… Что? — непонимающе вертит головой сын.

— Рас-сла… Ничто!!!

392

За руль «Волги» отец сел сам.

— Слушать надо всегда — три стороны! И лишь после этого делать вывод, — хмуро проговорил он, включая зажигание. — Запомни: две противоположные и одну нейтральную. Я имею в виду — не только Барыбиной следует верить. Уже пострадавшей, кстати, однажды, в глубокой юности, за свой длинный язык и безумный норов. Как ей удалось выжить, просто невероятно. Я-то ей помог в этом… весьма незначительно, признаться.

Они выехали со двора.

— Мать права в том, что этой медичке повезло, как никому, — говорил он, поглядывая назад и разворачиваясь. — Хранило её провидение.

— Для чего? — осмелел наконец юный Цахилганов. — Какая такая в ней незаменимость?

Стояла осень, и крупную, чёрную пыль Карагана мёл по улицам ленивый низовой ветер,

словно траурную позёмку.

Пыль уже не буйствовала, не поднималась до неба, как летом…

— Барыбина талантливый хирург. Может, для спасённых ею жизней требовалась именно она, с её сверхчуткими нервическими жилистыми пальцами или… с чем там ещё? — весьма спокойно рассуждал отец, поглядывая на далёкие пирамиды террикоников. — А может, для взращивания этого унылого лагерного увальня…Миши. Не исключено, что есть у твоего друга некое высшее предназначенье в будущем. Хотя пока вы с ним только безобразничаете, как последние сволочи… Всё бывает для чего-то. Это, кстати, я говорю тебе как материалист.

Природа рациональна; она лечит сама себя.

Одной ей известными способами.

Иначе бы природы не существовало.

Предопределённость отдельных человеческих судеб и есть один из методов её самолеченья…

393

— Так Мишка остепенился недавно! — словно бы очнулся сын. — Женился окончательно. На этой. На кляузнице,

— поплёлся — в — семейную — жизнь — как — телок — на — верёвке —

представляешь?.. Сошлись они! Характерами.

— Мне известно, как вы женитесь, — ответил отец.

И долго, бесконечно долго пожухлая осенняя степь убегала под колёса машины.

Они объёхали два километровых провала — грунт над бывшими, отработанными, ходами шахт просел, образуя обширные тарелки низин. И наконец Константин Константиныч, тревожно приглядываясь к дальним холмам, поросшим караганником, сбавил ход, а потом и вовсе выключил мотор.

— Смотри, — указал он. — Это Мёртвое поле… Вон там, в тридцать первом году, конвойные остановили этап раскулаченных. До этого гнали их несколько дней по мёрзлой степи, голодными, в буране, а тут — остановили. Да, тут… У тебя есть сигареты?

Сын нехотя достал серебряный антикварный портсигар,

— приобретённый — у — московских — меломанов — за — спичечную — коробку — анаши —

ожидая расследования, откуда вещица. На синем нежном бархате, под шёлковой резинкой, была заложена обойма тонких пахитосок. Каждая — толщиною со спичку. Он скручивал их сам, на занятной старинной машинке, из очень качественной папиросной бумаги,

— так — сигареты — получались — необычные — и — душистые — и — почти — не — вредные —

начинённые «Золотым руном».

394

Отец повертел протянутую пахитоску с недоуменьем, смял — и выбросил в окно машины.

— Ну, так вот, — заговорил он, сосредоточившись. — Тридцать первый год. Начало декабря… Кстати, знаешь, как грудных своих младенцев в ледяных вагонах для скота эти раскулаченные спецпереселенцы сберегали? Пелёнки мокрые на голое тело своё наматывали. Теплом родительским в этой стуже сушили.

Не столько сушили, сколько согревали…

Отец говорил глухо и уводил взгляд в сторону:

— Крестьянам из их отобранных домов разрешалось брать только то, что можно унести с собой… Пригнали, значит, их сюда, где и дров-то на тыщи вёрст нет, не то что брёвен: степь! Здесь — морозы, как в Сибири, но ещё и ветер несусветный… Мороз с ветром, и вся зима впереди, и ни колышка, ни крыши — ничего… Другие этапы — там и там — долбили ножами норы в мёрзлой земле, накрывали их своими зипунами вместо крыши. Зимовали в них семьями, как звери. Получались тут целые посёлки из нор… Утром парни, мужики, старики выползали из-под снега. Шли под конвоем рыть шахты… Вечером, в пургу, многие не находили своих ям, занесённых сугробами. Замерзали в лощинах, не добравшись до места. Потом, уже весной, они всплывали в низинах, по талой воде. Вздутые… Учёных к нам стали пригонять позже. М-да, я отвлёкся… Дай-ка мне всё же пару-тройку твоих самокруток. А в этом этапе… Почти все перемёрли. Сразу! За одну неделю.

Полегли. Здесь. Здесь!..

395

Отец принялся вертеть одну большую «козью ножку», оторвав клочок валявшейся в машине газеты, сноровисто приминая пальцем табак и поглядывая в степь. И у него это как-то враз получилось.

— Тут вокруг всё кулацкие номерные посёлки. Они теперь — отделения совхозов, но их так и зовут по номерам. Вон там — семнадцатый. Там — девятнадцатый… А тот, за холмами, — Литвиновский. Везде в них люди живут, малочисленные потомки тех, пригнанных… Здесь же, на этом месте, смотри: нет никакого посёлка-совхоза! Вовсе — нет. Одна пустая степь осталась.

Эх, отец, отец, разговорившийся непривычно! Стекло бы, что ли, хоть опустил? Ветер-то холодный со степи. Задувает всё-таки…

Константин Константиныч всё молчал, чего-то выжидая. И вдруг сорвался:

— Почему!? Почему не спрашиваешь, отчего посёлок Литвиновский, один, называют не по номеру?!! — В ожесточении он выругался грязно и длинно. — Что, совсем не любопытно?.. Все отделения называются по номерам, а этот — по фамилии начальника охраны!

Младший Цахилганов опешил.

— Ну. Почему? — струхнув, спросил он недовольно. — Откуда мне было знать, что — по имени?..

И — что — от — этого — меняется — если — прошлое — это — то — чего — больше — нет?

— А вот по тому называют, единственно — этот посёлок, именем начальника охраны, что он, офицер Литвинов,

энкавэдэшник, каинова порода,

людям жить давал!..

396

— Самое большое число раскулаченных выжили в голой степи — у Литвинова, — продолжал отец. — Да… Как его не расстреляли за такие послабленья — загадка… Ты что же думаешь, он, Литвинов, не знал, что по краю собственной гибели ходит?.. И что этот его человеческий подвиг никогда,