Вера Шапошникова - Ярославичи

• Название: Ярославичи
• Автор: Вера Шапошникова
• Издательство: «Советская Россия»
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1984

Книга писательницы В. Шапошниковой посвящена Ярославской земле, ее людям, их заботам. Автор рассказывает о древних городах: Ярославле с его современной промышленностью и уникальными памятниками старины, с первым в России театром, созданным Федором Волковым; Ростове Великом с его выдающимися произведениями зодчества XVI—XVII веков, со знаменитой фабрикой русской эмали — финифти; Угличе, который известен не только древними храмами, но и прекрасными сырами, а также ручными часами фирмы «Чайка»; Андропове — городе машиностроителей; Переславле-Залесском на Плещеевом озере — родине Александра Невского.

---

Мы шли, разговаривая о тайнах гармонии, об образах и законах прекрасного, которое на протяжении многих эпох особенно способно волновать чистотой своих форм, неповторимой их красотой и гармонией.

Булыжная мостовая, бревенчатый мостик через заросшую чередой и осокой речушку. Автобусная станция, где толпились с узлами и сумками люди, уезжающие в селения двадцати семи хозяйств района, дорога, по которой с грохотом проносились грузовики, озабоченные хозяйки, выходившие с сумками из магазина, — все так обыденно и привычно.

— А сейчас мы увидим необыденное — одно из прекраснейших угличских сооружений, — пообещала Елена Ивановна. — Образец созидательных возможностей человека, понимания гармонии форм угличанами. В каждую эпоху все это проявляется по-своему. Церковь, которую мы сейчас увидим, называют Дивной. Вообще многие ярославские храмы причисляют к памятникам мирового значения. Ярославль особенно богат, но Дивная, по-моему, самое прекрасное создание из всех храмов. Вот, смотрите...

Из зелени выступили три узких восьмигранных шатра — средний, высокий, и с боков, как бы прильнувшие к нему два отрока, единые с главным шатром, но в то же время самостоятельные своей выразительностью, трогательные в своем изяществе, пропорциональности форм, создающие ощущение воздушной легкости, юности и чистоты. Грани, сходящиеся у верхних поясков всех трех, переходили в тонкие девичьи шейки, завершающиеся чешуйчатыми головками.

Успенская Триединая церковь Алексеевского монастыря была поставлена в память трагедии времени интервенции, когда пятьсот жителей города и окрестных сел вместе с монахами укрылись в стенах монастыря и стойко отражали атаки интервентов. Силы были неравны, интервенты подожгли монастырь, ворвались на его территорию и убили всех или засыпали живыми в подвалах.

Летописец оставил об этой трагедии запись. Вести о ней передавались из уст в уста, из поколения в поколение. Стойкость и преданность родине безвинно погибших стали мерилом высокой нравственности, нашедшей отражение в памятнике эпохи. Высокие чувства руководили его создателями — прославленными ярославскими мастерами. Они вложили в свое творение любовь к родной земле и преклонение перед мужеством тех, кто погиб, ее защищая.

Взгляд невольно тянулся ввысь, к чистоте июньского неба, остро пахли свежескошенные травы, звенели детские голоса, где-то в проемах узких оконцев ворковали горлицы. Рядом, у деревянных домиков в палисадах, цвели пионы и маки. Обнаженный по пояс мужчина, размахивая косой, срезал поспевшую траву. И на все это, повторяющееся веками, взирали чешуйчатые луковки куполов, поднявшиеся на тонких шейках.

— Здесь всегда увидишь художников, — ширина показала на двух сидящих у подрамников мужчин.

Что их влечет сюда? Постижение гармонии? Чистоты форм? Или подвиг защитников родины? Люди искусства своей обнаженностью чувств с особенной остротой воспринимают прекрасное во всех его выражениях.

Несколько раз мы обошли церковь. Отовсюду она смотрелась прекрасно — мастерство создателей было велико.

Возле пятиглавого приземистого собора Елена Ивановна задержалась, показала на фигурные решетки в проемах окон.

— А тут, в подземелье, Петр Первый держал стрельцов.

Пахнуло живым ощущением истории, ее кровавых событий.

— Ну а теперь пойдите в картинную галерею.

Цирина показала на желтое здание тут же, на территории бывшего Алексеевского монастыря.

Галерея носит имя художника-угличанина Петра Дмитриевича Бучкина. Он преподнес в дар городу сто тридцать своих работ, они и послужили основой галереи, накопившей уже значительные ценности — работы современных художников и живших в прошлом на Ярославской земле.

В биографическом очерке, помещенном в каталоге, говорилось, что родился Бучкин в одной из деревень соседней Тверской губернии. Трудовое деревенское детство, плодотворное для души, атмосфера повседневного деревенского творчества заложили в нем основы понимания прекрасного, развившиеся впоследствии в большое дарование.

В Углич Бучкин приехал с родителями, здесь прошли его детские, юношеские годы. Благодарная память о них обрела форму дара, возвращения материализованных духовных богатств, которыми одарил его и сам город, несущий в себе бесценные исторические накопления поколений, и носители этого — деревенские плотники, мастера народной игрушки, иконописцы.

О «богомазах» художник вспоминает с особым теплом, как он сидел часами, наблюдая за их работой, постигая секреты мастерства. В Угличе его заметил известный художник Василий Мешков. Он направил творчество мальчика, последовали городское училище в Угличе, училище Штиглица в Петербурге. Там же Академия художеств. А затем — работа, работа, работа. «Обращение Кузьмы Минина к русскому народу», «Деревенский праздник», «Сельский сход», «Неунывающие россияне», сотни этюдов, набросков, портретов своих современников — Шаляпина, Репина, Шостаковича, Корнея Чуковского.

Бучкин — один из создателей детского издательства «Радуга», где сам выступает как иллюстратор. Большую ценность представляют его натурные зарисовки Ленина, позволившие художнику уже в сорок восьмом году создать полотно «Ходоки у Ленина»,

Так из заложенного природой зерна при заботливом уходе вырастает прекрасное плодоносящее дерево. Талант художника зародился и позже окреп на благодатной угличской почве...

В комнате за сдвинутыми столами работали два молодых сотрудника: углубленный в материалы, бледный, худощавый мужчина с тонким, вдохновенно-нервным лицом и женщина, чем-то похожая на него, может быть, тем же выражением живого чувства, вызванного интересом открытия не известного доселе, но важного, одухотворяющего.

Это были искусствоведы Анатолий Николаевич Горстка и Светлана Владимировна Кистенева. Интерес к накоплениям предков привлек их сюда, в богатейшую и еще не раскрытую полностью кладовую, и каждый день одаривает их открытиями. По крайней мере, так определила Светлана Владимировна свою работу.

Помещение действительно походило на кладовую: почти половина его была занята составленными у стен портретами, прислоненными друг к другу. Это были портреты угличан прошлых веков. Светлана Владимировна брала одно за другим полотна, поворачивала изображением к свету. С них глядели люди, определявшие в свое время направление экономического развития города, — типические характеры и образы их.

— Вот это супруги Зимины, — Светлана Владимировна поставила рядом два портрета. На них были изображены муж и жена. Нынче мы, пожалуй, назвали бы их молодыми, лет им было не более тридцати пяти — сорока. Но сколько значительности было в их лицах, в позах. Взгляда было достаточно, чтобы определить их состоятельность, значение в обществе, их богатство и уверенность в силе денег.

Смотрите, сколько навешала на себя драгоценностей эта женщина. Все дорогое и все напоказ. А какое дородство! Образ Островского, не правда ли? Но вообще-то Островского часто понимают несколько однобоко. Все развивалось гораздо сложнее. Смотрите, сколько лиц, страстей, характеров! — Она поворачивала портреты, с них смотрели люди не только спесивые, кичащиеся богатством, — те, что били зеркала в ресторанах, но и умные, тонкие, всепонимающие, деятельные, страдающие от того, что только к торговле имели возможность приложить свои творческие силы, веселые, бесшабашные, — вот эти действительно крушили, спускали нажитое отцами или строгими бережливыми дедами в суконных поддевках и жестких картузах.

— Когда начинаешь углубляться в материалы, многое открывается иными чертами. Я говорю о конкретных людях, отнюдь не расширительно. Вот, скажем, Кожевников Александр Васильевич. — Она поставила на сиденье стула еще один портрет, прислонив его к спинке. — Зеркал в ресторанах не бил и много средств отпускал на реставрацию памятников. А он совсем не исключение. Но дело не в этом. За последнее время усилился интерес к портрету. Тут столько у нас открытий! И самых, заметьте, неожиданных. Есть просто прекрасные работы. Кто тут изображен? Вот мы и пытаемся это установить, Роемся в старых книгах. — Она кивнула на толстый, в кожаном переплете том, открытый, с пожелтевшими страницами. — В них все записано, кто в Угличе жил и чем занимался. Увлекательная работа. С иного портрета смотрит суровый, сухой человек, и сразу вспомнишь Островского. И вдруг открывается большая судьба, недюжинный, государственный ум, благожелательный и практичный. Настало время — мысль повернулась к массовой культуре, — с удовлетворением повторила Кистенева. — Богатства поразительны. Нужно их сохранять и преумножать, возвращая народу.

Кистенева показала еще несколько портретов. Прошлое, целая эпоха жизни российской, смотрело с них требовательно и строго. Темный фон, потрескавшаяся краска, но живые своими характерами лица. Кто они? Сколько же тут таких неопознанных работ, доживших до наших дней? Сколько ушло в небытие?