Сергей Алексеев - Дж. Р. Р. Толкин

• Название: Дж. Р. Р. Толкин
• Автор: Сергей Алексеев
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9533-5142-3

Дж. Р. Р. Толкин — человек-парадокс. Во всем — и в жизни, и в литературе. Поэтому и эта книга — не «обычная» биография, а, скорее, биография творчества на фоне времени, попытка увидеть человека в срезе его исторической эпохи. Какие же задачи ставил перед собой автор подобной биографической книги о Толкине — не филолог, не писатель, не журналист, а всего лишь российский историк культуры? Во-первых, рассмотреть в целом литературное творчество Толкина в ныне доступной полноте через призму его мировоззрения — задача, далеко не всегда успешно решаемая авторами, чье мировоззрение весьма удалено от толкиновского. Во-вторых, показать Толкина как свидетеля и участника событий его чрезвычайно бурной эпохи — задача, специального решения которой, наверное, впору ждать именно от историка. Наконец, в-третьих, — исследовать место Толкина в истории жанра «фэнтези». А через призму его творчества окинуть взором и саму эту историю на ранних стадиях, ещё далеких от нынешнего поточно-шаблонного производства.

---

Толкин, разумеется, думал о себе. Сам он толковал «Лист», опубликованный в 1945 г., а в 1964 г. включенный в сборник «Дерево и лист», как историю о сотворчестве с Творцом, о праве на это и ответственности за результат. «Я попытался показать аллегорически, — писал Толкин, — как оно (сотворчество) может быть принято в Творение в своей истории о «чистилище» «Аист работы Ниггля». Это действительно главный смысл, который он видел в притче, хотя в другом месте отметил, что она не столько «аллегорична», сколько «мифологична» и что она отражает его собственные заботы того времени: «Я тревожился о собственном внутреннем Древе, «Властелине Колец». Это всё, однако, он считал второстепенным — будучи и прав, и не прав. «Лист» и о «сотворчестве», и о связанной с этим внутренней тревоге автора — гораздо более постоянной и гораздо более глубокой, чем тревога за любое конкретное произведение. Толкин боялся и уповал как на приятие его дара Богом, так и на то, что дар всё-таки будет принесён людям. Но в то же время, критично оценивая собственную «мелочность» в работе, он уже тогда сомневался, что успеет её завершить. Оставить здесь хотя бы «Лист»… и увидеть бы Древо на том берегу мира!

Вторая притча, написанная Толкином спустя долгие годы, тоже, вне сомнения, о творчестве и судьбе творца-человека, хотя и в ином аспекте. Это «Кузнец из Большого Вуттона», написанный в 1965 г., а опубликованный в 1967-м. Толкина попросили написать предисловие к сказке Дж. Макдональда, которая при перечитывании ему не понравилась. Увлекшись полемикой с давно усопшим автором, он в качестве обращенного к читателю «примера» стал сочинять собственную историю, которая вскоре зажила своей жизнью.

Главный герой сказки — Кузнец, благодаря обретенному в детстве дару, чудесной звезде, спрятанной в праздничном деревенском кексе, получает право посещать Феерию. В финале ученик Мастера Повара на памятном празднике, Альф, сам уже деревенский Повар, раскрывается Кузнецу как Король Феерии — и велит вернуть дар, оставив звезду преемнику. Кузнец не без тяжести на сердце, но добровольно уступает, — теперь он отдаётся повседневным заботам семьи и своему ремеслу, сохраняя светлую память о былом. Альфу и Кузнецу противопоставляется полный напыщенной житейской мудрости Повар Нокс, отчасти напоминающий наименее симпатичных хоббитских персонажей «Властелина Колец».

«Кузнеца» многие нашли обычной детской сказкой, часто он так и подается, вопреки ясно выраженному мнению автора: «Сказка была (конечно же) не предназначена для детей! Книжка старого человека, уже обременяемого предчувствием «утраты». Может быть, в силу этого Толкин искал и находил в истории какие-то иные аллегорические смыслы, даже утверждал, что заложил в неё притчу о церковной жизни: «Волшебная страна — это не аллегория, она воспринимается как нечто реально существующее за пределами воображения. Там, где речь идет о людях, действительно присутствует элемент аллегории, и мне это кажется очевидным, хотя никто из читателей и критиков на это внимания пока не обратил. Никакой «религии» в сказке, как обычно, нет; но Мастер Повар, Большой Зал и т. д. представляются мне достаточно прозрачной (отчасти сатирической) аллегорией на сельского пастора и деревенскую церковь, чьи функции мало-помалу утрачиваются и забываются, теряя всякую связь с «искусствами» и сводясь к тривиальному поглощению пищи, так что последние следы чего-то «иного» сохраняются только в детях».

Очевидно, так оно и было, но в первую очередь это всё-таки история о том, как радостно и важно обретение собственного волшебного мира, «Побег» из обыденности, и сколь неизбежна «утрата» со временем, даже если «возвращение» и имеет смысл. X. Карпентер видел в «Кузнеце» своеобразное прощание Толкина: «Это была последняя сказка, которую он написал».

Толкину иногда можно приписать — и он сам мог к этому временами склоняться — стремление воспеть «простое и обычное» как являющееся причиной и итогом всего возвышенного и героического. Что же, «Властелин Колец», как мы его знаем, заканчивается сценой возвращения проводившего Фродо и Бильбо на Истинный Запад Сэма домой в Шир, к любящей хозяйственной жене и маленькой дочурке: «Сэм повернул к Приречью и к вечеру добрался до подножия Холма. Еще поднимаясь наверх, он заприметил желтые огоньки в окошках усадьбы. Камин пылал вовсю, стол был накрыт к ужину. Рози схватила Сэма за руку, живо втащила внутрь, усадила в любимое кресло и водрузила ему на колени крошку Эланор.

Сэм глубоко, глубоко вздохнул.

— Ну вот я и вернулся, — сказал он».

Что же, всё было ради этого? И никакого другого смысла, важнее «простого человеческого счастья», в мире нет? Так вправе считать мы, или многие из нас, но правда ли так считал Толкин? Оставим даже в стороне Приложения, которые Толкин считал обязательными для понимания текста. В его оригинале, до встречи с критикой друзей, роман заканчивался «Эпилогом», действие которого разворачивается через несколько лет. И окончание это на совсем иной ноте — оставшееся на десятилетия тайным для читателей окончание, как тайным оставался долгие годы отнюдь не только лингвистический «порок» Толкина, его стремление за окоем обыденности:

«Мастер Сэмуайз стоял у двери и смотрел на восток. Он привлек к себе миссис Розу, обняв ее рукой.

— Двадцать пятое марта! — произнес он. — В этот день семнадцать лет назад, Роза, женушка моя, я не думал, что когда-нибудь еще тебя увижу. Но сохранял надежду.

— А я так и вообще не надеялась, Сэм, — сказала она, — вот до этого самого дня; а тогда вдруг стала надеяться. Около полудня было — почуяла я такую радость, что петь начала. А матушка говорит: «Тихо ты, девчонка! Бандиты кругом». А я ей: «Пусть приходят! Скоро их время кончится. Сэм возвращается». И ты вернулся.

— Вернулся, — сказал Сэм. — В самое любимейшее место во всём мире. К моей Розе и к моему саду.

Они вошли внутрь, и Сэм закрыл дверь. Но в этот самый миг он внезапно услыхал глубокий и беспокойный вздох Моря, рокочущего у берегов Средиземья».

Тени эпохи: Толкин и его время

В моей истории нет ни «символизма», ни сознательной аллегоричности… Вопрошать, не коммунисты ли орки, по-моему, не более осмысленно, чем вопрошать, не орки ли коммунисты. То, что это не аллегория, не означает, конечно же, что здесь нет связи с действительностью. Она есть всегда. И поскольку я не изобразил противостояние абсолютно однозначным… то, полагаю, история моя имеет связь с нынешними временами. Но должен сказать, раз уж спрашивают, что сказание на самом деле не о Силе и Власти — это только движущий мотив; оно о Смерти и желании бессмертия. И это едва ли говорит о чем-то большем, чем о том, что написано оно Человеком!

Дж. Р. Р. Толкин. Из письма 1957 г.

Толкин и политика

Толкин не был в строгом смысле «ровесником века», однако относился именно к тому поколению, которому выпало стать непосредственными свидетелями многих и многих драматических страниц бурной истории XX столетия. Он родился в 1892 г. в столице государства, которое прекратило своё существование через несколько лет. Толкин покинул Южную Африку всего за четыре года до начала Англо-бурской войны, унесшей более двадцати тысяч детских жизней. За время его долгой жизни Соединенное Королевство переживёт ещё немало войн: две мировых, ещё множество колониальных и последнюю гражданскую в своей истории — в Ирландии. На фронте Первой мировой Толкин был сам. На Вторую — провожал сыновей, да и сам стал свидетелем и невольным участником Битвы за Британию… А потом была иная война, «холодная», и читатели упорно искали её признаки в творчестве современного мифотворца.

А помимо всего этого, на глазах Толкина разворачивались не менее бурные политические изменения. Менялась Британия, обретая и теряя владения, приспосабливаясь к меняющемуся миру. На сознательную жизнь Толкина пришлись и демократические реформы, принесшие всеобщее (включая женщин) избирательное право, и выход на большую политическую арену «рабочей» партии лейбористов. Менялся мир — и отнюдь не к лучшему на взгляд тех, кто застал «великолепную эпоху» до Первой мировой. Когда Толкин родился, слово «коммунизм» было не самым ходовым названием одной из западных социалистических идеологий. Слов «фашизм» и «нацизм» ещё никто не знал. Запад творил немало колониальных зверств за пределами «цивилизованного мира», но никто не думал, что кровавый террор, истребление миллионов сограждан во имя даже не экономической корысти, а отвлеченных идей, может вновь прийти в саму Европу. Прогресс, в неумении ценить который Толкина не раз упрекали, немало облегчил повседневную жизнь. Но он же принёс с собой новые средства уничтожения, техногенные катастрофы и — венцом того и другого — самое сокрушительное оружие в истории человечества. Такова была жизнь мира вокруг Толкина, и он не мог оставаться от неё в стороне, если и очень хотел, а хотел несомненно.