Виктор Гюго - Девяносто третий год

• Название: Девяносто третий год
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4444-2210-6

«Девяносто третий год» — оправленная в художественную форму хроника драматических событий Великой французской революции.

Перевод под редакцией Е. Н. Киселева (1901).

---

— Завтра в четыре часа.

Затем они расстались.

Вернувшись домой, Марат предупредил Симону Эврар{208}, что на следующий день он отправится в Конвент.

Книга третья КОНВЕНТ

I. Зал Конвента

Мы приближаемся к вершине.

Вот Конвент. Такая тишина невольно приковывает взор. Никогда на человеческом горизонте не появлялось ничего более высокого. Конвент — это тот же Гималайский хребет. Конвент — это, быть может, кульминационный пункт истории.

Пока был жив Конвент, — ведь и собрание людей может жить, — никто не отдавал себе ясного отчета в том, что такое был Конвент. От современников ускользало из виду именно его величие; все были слишком испуганы для того, чтобы быть ослепленными. Все великое имеет свойство внушать священный ужас. Любоваться холмами и пригорками не трудно; но все слишком высокое, все равно — гений ли или гора, собрание или образцовое произведение искусства, если на них смотреть с близкого расстояния, пугают. Любая вершина кажется неестественно огромной; подниматься вверх — утомительно. Человек задыхается при подъеме, скользит при спуске, ушибается о неровности, как бы ни были они красивы; пенящиеся потоки указывают на пропасти, облака скрывают вершины; подъем пугает не менее, чем опасность падения. Вследствие всего этого чувство страха пересиливает чувство восторга. Человек испытывает странное ощущение — отвращение к великому. Он видит пропасти, но не видит красот; он видит чудовище, но не видит чуда. Именно так и смотрели сначала на Конвент. Он создан был для того, чтобы на него взирали орлы, а его разглядывала близорукая публика.

Теперь он представляется нам в перспективе и обрисовывает на глубоком небе, в ясной, но трагической дали, громадный профиль Великой французской революции.

II

14 июля освободило. — 10 августа поразило. — 21 сентября{209} произвело слияние.

21 сентября — день осеннего равноденствия, под зодиакальным знаком Весов. Как справедливо заметил Ромм, республика была провозглашена под этим знаком равенства и справедливости. Счастливое астрологическое предзнаменование.

Конвент, это было первое воплощение Вишну{210} для народов. Конвент открыл собой новую страницу истории, с него началась летопись будущего.

Всякая идея требует себе соответствующей оболочки, всякий принцип требует себе соответствующего помещения, всякий догмат требует себе храма. Церковь — это Бог в четырех стенах. Когда создавался Конвент, пришлось решить первую задачу, где его разместить?

Сначала для этого выбрали Манеж, затем — Тюильрийский дворец. Поставили раму, декорацию, расписанную Давидом светлыми и темными красками, несколько рядов скамеек, четырехугольную трибуну, идущие параллельно четырехугольные колонны, цоколи, напоминавшие собою плахи, длинные, прямолинейные балюстрады, прямоугольные клетушки, в которых теснилась публика и которые носили громкое название общественных трибун, римский театральный шатер, греческой драпировки, и среди этих прямых линий и прямых углов поместили Конвент. В геометрические чертежи втиснули бурю. Фригийский колпак, изображенный над трибуной, был выкрашен в серую краску. Началось с того, что роялисты принялись смеяться над этой серой «красной шапкой», над этим неуклюжим залом, над этим карточным сооружением, над этим святилищем из папье-маше, над этим грязным и уродливым пантеоном. Да и мог ли он долго продержаться? Колонны сделаны были из прогнивших досок, своды — из дранок, барельефы — из мастики, карнизы — из елового дерева, статуи — из глины, выбеленной под мрамор, стены — из холста. И в этом-то олицетворении временного и преходящего Франция создала вечное.

Стены Манежа, когда Конвент открыл в нем свои заседания, были покрыты афишами, которыми кишел Париж в эпоху насильственного возвращения короля из Варенна. На одной из них можно было прочесть: «Король возвращается! Палки тому, кто будет ему рукоплескать, виселица, кто его оскорбит». На другой: «Смирно! Не снимать шляп! Он сейчас предстанет пред судьями». На третьей: «Король целился в народ, но промахнулся. Теперь очередь стрелять за народом». На четвертой: «Закон! Закон!»

В этих самых стенах Конвент судил Людовика XVI.

В Тюильрийском дворце, куда Конвент перенес свои заседания 10 мая 1793 года и который был назван «Народным дворцом», зал заседаний занимал все пространство между павильоном Часов, названным павильоном Единства, и павильоном Марсан, названным павильоном Равенства. В зал заседаний поднимались по большой лестнице Жана Бюллана{211}. Собрание занимало весь второй этаж этой части дворца, а нижний этаж был превращен в большую кордегардию{212}, заставленную кроватями и составленными в козла ружьями солдат, принадлежавших ко всем родам оружия и составлявших охрану Конвента. У Собрания была своя почетная стража, называвшаяся «гренадерами Конвента».

Трехцветная лента отделяла дворец, в котором заседал Конвент, от сада, по которому прогуливался народ.

III

Теперь представим описание самого зала заседаний.

В этом грозном месте все полно интереса.

Прежде всего при входе в зал бросалась в глаза громадная статуя Свободы, стоявшая между окнами. Сам зал, бывший прежде королевским театром и ставший впоследствии театром революции, имел сорок два метра в длину, десять метров в ширину и одиннадцать метров в высоту. Изящный и великолепный зал, выстроенный Вигарани для придворных развлечений, исчезал под грубой плотницкой работой, выполненной в 93 году для того, чтобы зал мог вынести тяжесть народа. Вся эта работа, имевшая целью создание публичных трибун, имела — довольно любопытная подробность — единственной точкой опоры громадный столб, десяти метров в окружности и составлявший одно целое. Немногим кариатидам приходилось нести на себе такую тяжесть, как этому столбу; на нем держалась, можно сказать, в течение нескольких лет вся тяжесть революции; он с честью выдерживал и восторги, и брань, и шум, и весь хаос гнева, и даже бунты, — и все же он не прогнулся и не сломался. После Конвента он держал Совет старейшин{213} и только после 18 брюмера был удален. Персье{214} заменил деревянный столб мраморной колонной, которая, однако, просуществовала не так долго.

Идеалы, к которым стремятся архитекторы, часто бывают весьма странного свойства. Архитектор, прокладывавший улицу Риволи, поставил себе идеалом траекторию пушечного ядра; архитектор, составлявший план города Карлсруэ, имел идеалом раскрытый веер. Громадный комодный ящик — вот, по-видимому, каков был идеал архитектора при устройства зала, в котором Конвент открыл свои заседания 10 мая 1793 года: длинный, широкий и плоский — вот каков был этот зал. Позади одной из длинных сторон этого параллелограмма был устроен полукруг; здесь стояли амфитеатром скамьи депутатов, без столиков или пюпитров. Гаран-Кулону{215}, имевшему привычку много записывать, приходилось писать на своем колене. Напротив скамеек стояла ораторская трибуна; перед трибуной — бюст Лепеллетье де Сен-Фаржо{216}; позади трибуны — президентское кресло. Голова бюста несколько возвышалась над краем трибуны, из-за чего его впоследствии отсюда убрали.

Амфитеатр состоял из девятнадцати полукруглых скамеек, слегка возвышавшихся одна над другой; скамьи стояли также и в обоих углах, вправо и влево от амфитеатра. Внизу, у подножия трибуны, сидели и стояли приставы собрания.

По другую сторону трибуны, в раме из черного дерева, висел на стене громадный картон, девяти футов высотой, на котором в два столбца, разделенных подобием скипетра, начертаны были так называемые «права человека»; по другую сторону было пустое пространство, которое впоследствии было занято такою же картонною доскою, с начертанною на ней, также двумя столбцами, разделенных мечом, конституцией II года. Над трибуной, то есть над самой головой ораторов, развевались на больших шестах, прикрепленных к переполненным народом трибунам, три громадных трехцветных флага, свешивавшихся концами над чем-то вроде алтаря, на котором было начертано слово: «закон». Позади этого алтаря возвышался, в виде стража свободного слова, громадный пук ликторских прутьев, высотой с добрую колонну. Вдоль стен стояли громадные статуи, обращенные лицом к народным представителям. Направо от президента стояла статуя Ликурга{217}, налево — статуя Солона{218}. Над местами, занимаемыми «горой», виднелась статуя Платона{219}. Пьедесталами для этих статуй служили простые кубы, положенные на длинный выступ стены, тянувшийся вдоль всего зала и отделявший публику от собрания. Зрители облокачивались на этот выступ.

Рамка из черного дерева, в которую вставлены были «права человека», доходила до карниза и отчасти закрывала надкарнизные фрески, нарушая прямую линию карниза, что приводило в негодование Шабо и заставляло его говорить на ухо соседу своему Вадье{220}: «Как это безобразно!» Над головами статуй вперемежку были размещены дубовые и лавровые венки.