Вячеслав Бондаренко - Вяземский

• Название: Вяземский
• Автор: Вячеслав Бондаренко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02654-3

Друг Карамзина и Жуковского, Пушкина и Мицкевича, Тютчева и Стендаля; один из крупнейших русских поэтов Золотого века, прошедший 70-летний творческий путь; мастер журнальной полемики, историк литературы и русского быта, переводчик, мемуарист; советник и собеседник Александра I и Александра II; блестящий светский лев, остроумец и сердцеед… и одна из самых драматических судеб за всю историю русской литературы. Любимейшим жанром князя П.А. Вяземского были записные книжки, с которыми он на закате дней сравнил самого себя: «Я просто записная книжка, / Где жизнь играет роль писца…»

Первое полное жизнеописание поэта, основанное на материалах Остафьевского архива, дает возможность заглянуть в эту «записную книжку» и по достоинству оценить уникальность талантов князя П.А. Вяземского.

---

Первым, не вытерпев, нанес удар по «Беседе» воинственный Василий Львович Пушкин — в апреле Жуковский, Батюшков и Вяземский, смеясь и перебивая друг друга, читали его небольшую, очень смешную и слегка неприличную поэму «Опасный сосед»… Там был задет Ширинский-Шихматов, призывавший заменить в русском языке слово «пара» — «двоицей». Дашков в Петербурге напечатал брошюру «О легчайшем способе возражать на критики», направленную против «Беседы»… Вяземский подключился к боевым действиям, в небольшом стихотворении «Отъезд Вздыхало-ва» мастерски спародировав московского поэта князя Шаликова — эпигона Карамзина. «Сезон охоты» на Шаликова в русской поэзии открыл Батюшков. До его «Видения на брегах Леты» Вяземский и не задумывался о том, насколько анекдотична фигура Шаликова — с огромным горбатым носом, с лорнеткой, розовым шейным платочком… В «Отъезде Вздыхалова» он не пожалел ни своего кумира пятилетней давности, ни его журнала «Аглая»… Сатира мгновенно стала широко известной (ее с «великим удовольствием» слушала даже императрица Елизавета Алексеевна). Очень смешной получилась и эпиграмма Вяземского на Шаликова, где высмеивалось пристрастие адресата к «увы»:

Тирсис всегда вздыхает,
Он без «увы» строки не может написать;
А тот, кому Тирсис начнет свой бред читать,
Сперва твердит «увы», а после засыпает.

В черновике послания к Милонову Вяземский перечисляет своих главных врагов начала 1810-х: «Шишков, Батый талантов», «Шихматов… Хвостов, Анастасевич, Захаров, Шаховской, Станевич». Все это — «беседчики», «Батыева орда», которая «выходит на Парнас войною». Война эта ширилась с каждым днем… Вяземский — на словесной «передовой». Это была веселая и вдохновенная весна.

И, конечно, после «боев» не обходится без «часов неги и прохлады». Снова шампанское, театр, рауты и балы… Среди светских знакомых Вяземского — Денис Давыдов, храбрый офицер, милейший собутыльник и поэт в одном лице; Александр Воейков, старый приятель Жуковского, небесталанный литератор; известный бретер и кутила граф Федор Толстой по прозвищу Американец; братья Алексей и Василий Перовские, незаконные дети министра народного просвещения графа Разумовского; Павел Киселев; граф Михаил Виельгорский… Этот последний, помимо любезности, красоты и обходительности, славился музыкальными дарованиями: прекрасно играл на фортепьянах, пел и сам сочинял музыку. На стихи Жуковского, Батюшкова и Вяземского Виельгорским был написан не один романс. Сочинял он и шуточные куплеты, которые весело и дружно распевались на приятельских ужинах под аккомпанемент графа-музыканта:

Веселый шум, пеньё и смехи,
Обмен бутылок и речей:
Так празднует свои потехи
Семья пирующих друзей.
Все искрится — вино и шутки!
Глаза горят, светлеет лоб,
И зачастую, в промежутке,
За пробкой пробка хлоп да хлоп.

Вяземский написал пять куплетов этой веселой песни, посвященных Денису Давыдову, Федору Толстому, Жуковскому, Василию Пушкину и Батюшкову…

Весной Жуковский, Батюшков и Вяземский на какое-то время поселились в Остафьеве. Сохранилось шутливое письмо, в котором Жуковский с Вяземским стыдят Батюшкова за то, что тот уехал из Остафьева в Москву, обещал вернуться в пятницу, а сегодня уже суббота…

В конце мая эту беспечную жизнь оборвала внезапная смерть матери Жуковского. После похорон он уехал в свою деревню. Через два месяца и Батюшков простился с Вяземским и укатил в свое Хантоново, снова по самой прозаической причине — кончились деньги.

В том же 1811 году происходит важное и приятное событие в жизни Вяземского. Он женится. О женитьбе его сохранилась любопытная легенда, шестьдесят лет спустя записанная П.И. Бартеневым.

Как-то в августе 1811-го Вяземский участвовал в молодежной вечеринке на Тверском бульваре, у Кологривовых, давних знакомых покойного князя Андрея Ивановича. Было шумно; некая барышня взялась доказать, что ныне в мужчинах исчезло рыцарство, и бросила в пруд башмачок. Кавалеры — двое князей Гагариных, Василий Перовский и Вяземский — тут же опровергли опрометчивое суждение. Вяземский вышел на берег с башмачком в руках (уроки плаванья в остафьевском пруду явно пошли на пользу!), но от холодного купанья слег в тот же день в жестокой горячке и остался у Кологривовых. Воспаление легких было тяжелейшим, врачи всерьез опасались за жизнь больного, и выздоравливал Вяземский медленно (еще и полгода спустя ему приходилось носить на груди перцовый пластырь и принимать микстуру из исландского мха). Во время болезни за ним ухаживала двадцатилетняя княжна Вера Федоровна Гагарина, дочь хозяйки дома от первого брака. С ней Вяземский был знаком еще до вечеринки — впервые они заметили друг друга на подмосковном гулянье в Останкино, и тогда юный князь запомнился Вере главным образом тем, что был, как и положено поэту, перепачкан чернилами.

Непонятно, вспыхнула ли мгновенная симпатия между молодыми людьми или же мать Веры Федоровны умело «окрутила» богатого жениха. Согласно легенде, княжна «забыла» на подушке Вяземского свои часики, и полная праведного гнева Прасковья Юрьевна объявила о том, что порядочный человек после таких интимностей обязан жениться… Так или иначе, известие о помолвке грянуло как гром для многих знакомых и друзей Вяземского — им казалось, что тот вполне доволен своим холостым положением. Чтобы не откладывать свадьбу до января, влюбленные обвенчались 18 октября 1811 года, причем ослабевший от болезни Вяземский венчался сидя в кресле!.. До Рождественского поста оставался ровно месяц — медовый… Этот брак, несмотря на скоропалительность и нежданность, оказался счастливым и прочным.

Вера Федоровна происходила из знатного и известного рода князей Гагариных; эта фамилия давала еще один пример жизнестойкости Рюриковичей, недаром девиз Гагариных — «Своими корнями силен». Дочь князя Федора Сергеевича Гагарина (1757—1794) и княгини Прасковьи Юрьевны (1762—1848), урожденной княжны Трубецкой, правнучка генерал-фельдмаршала князя Никиты Юрьевича Трубецкого и племянница довольно известного стихотворца князя Павла Сергеевича Гагарина, Вера Федоровна родилась 6 сентября 1790 года в Яссах, где во время турецкой кампании находились мать и отец ее. Была она умница и, хоть не блистала особенной красотой, брала свое миловидной живостью лица и повадки. Вообще она оказалась достойной подругой Вяземскому — озорная, щедрая на разные выдумки, иногда взбалмошная и капризная, иногда излишне прямолинейная, большая ценительница поэзии, французской прозы и светской жизни. Вот портрет 24-летней Веры Федоровны, написанный Вигелем: «Не будучи красавицей, она гораздо более их нравилась; немного старее мужа и сестер, она всех их казалась моложе. Небольшой рост, маленький нос, огненный, пронзительный взгляд, невыразимое пером выражение лица и грациозная непринужденность движений долго молодили ее. Смелым обхождением она никак не походила на нынешних львиц; оно в ней казалось не наглостию, а остатком детской резвости. Чистый и громкий хохот ее в другой казался бы непристойным, а в ней восхищал; ибо она скрашивала и приправляла его умом, которым беспрестанно искрился разговор ее». А увидевший 51-летнюю Веру Федоровну П.А. Плетнев записал: «Она — женщина не молодая и не авантажной наружности, но умная и бойкая, особенно в делах большого света».

Эти черты характера Вера Федоровна унаследовала от матери: Прасковья Юрьевна считалась одной из главных московских «львиц». Легендарным стал рассказ о том, как она прилюдно дала пощечину Потемкину, осмелившемуся ее поцеловать. За Прасковьей Юрьевной ухаживал молодой Карамзин; она считается прототипом грибоедовской Татьяны Юрьевны; в 1804 году первой из русских женщин она совершила полет на воздушном шаре, стартовав в Москве и благополучно приземлившись в Остафьеве… Словом, теща Вяземскому попалась незаурядная. Он относился к ней с искренним уважением, и случалось князю в письмах выговаривать жене за забывчивость: «Писала ли ты к Прасковье Юрьевне????? Писала ли ты??», «Я уверен, что ты опять давно не писала к своей матушке. Право, мне скучно всегда смотреть и кричать за тобою».

Сестра Веры Федоровны Надежда уже была замужем за князем Борисом Антоновичем Святополк-Четвертинским; шесть лет спустя и младшая сестра Любовь вышла за полковника Бориса Владимировича Полуэктова, а Софья — за полковника Василия Николаевича Лодомирского. Братом Веры Федоровны был знаменитый бретер и храбрец поручик князь Федор Федорович Гагарин… Четвертинские, Полуэктовы, Лодомирские, Гагарины и Вяземские, «бо-фреры» и «бель-сёры», образовали большой, шумный и дружный семейный круг, часто бывали друг у друга.

Кажется, никем еще не отмечено, что биография Вяземского, при всей насыщенности разнообразными переживаниями, оказалась лишена настоящей любви, которая «положена» русскому поэту, — с муками ревности, страсти, страданиями, разрывами и воссоединениями… Если не считать пермской красавицы Софьи Певцовой и еще нескольких безымянных романов 1809—1810 годов, Вяземский очень быстро, «с разбегу» стал женатым человеком, отцом разраставшегося с каждым годом семейства — и это при том, что ему было чуть больше двадцати. Все дальнейшие любовные победы князя совершались на фоне его семейной жизни и, конечно, несли на себе оттенок «незаконности». Впрочем, Вера Федоровна была, как правило, в курсе его увлечений. «Перекрестил я ее в свою веру, основанную на терпимости, — писал Вяземский. — Я никогда не чуждался ни разврата, ни развратных, но разврат всегда чуждался меня. Почему же не признать во мне какой-то отверделости в правилах и чувствах, которая ограждает меня от расслабления там, где другой измочалился бы с первого раза?»