Михаил Иржавцев - Данэя

• Название: Данэя
• Автор: Михаил Иржавцев
• Жанр: Философия

Роман-антиутопия.

В древние и средние века количество ученых исчислялось единицами — в наше время их количество огромно и будет увеличиваться всё больше и больше благодаря научно-техническому прогрессу. Но чем может быть чревата эта, существующая уже, тенденция вытеснения физического труда интеллектуальным?

Будущее на Земле — непонятно, насколько дальнее. Сверхвысокий уровень развития всего, и общество, состоящее почти из одних ученых-интеллектуалов. А тех, кто непригоден для интеллектуального труда, «неполноценных», безжалостно используют. Как ресурс органов для хирургических пересадок интеллектуалам, упрощенного удовлетворения сексуальной потребности, производства всяческих опытов наряду с животными. И — для вынашивания детей «неполноценными» женщинами.

Лал, историк и мыслитель, единственный понял, к чему ведет подобное разделение человечества: царству сверхсовершенных роботов, заменивших людей, во главе с немногочисленными бесчувственными гениями и строго потребным этим гениям количеством умственно выродившихся «неполноценных». Он начинает борьбу за его ликвидацию; её после его гибели продолжают его друзья, Дан и Эя, — борьбу долгую и полную острых драматических моментов.

---

— Но мы сами-то этими опытами не занимаемся, — отвечают инженеры.

— Но вы же видите — и молчите.

— Ну, и ты: видишь — и молчишь!

Как я мог стерпеть? Я, космический спасатель? Мы всегда спешим на помощь, когда гибнут люди. И тут были люди: они гибли от рук других — их специально губили.

Все полноценное население станции собиралось вместе только по четвергам: на пир. Мало подходящий момент, но другой возможности не было: когда до меня дошла очередь произнести тост, я высказал им все, что думал, и потребовал прекратить бесчеловечные опыты. Что тут началось! Но большая часть инженеров, не ожидавших, что я решусь на подобное, встала на мою сторону.

— В космонавтах всегда было больше человеческого, чем в живущих на Земле, — заметила Ева.

— И даже два генетика присоединились ко мне. Мы изолировали остальных генетиков от неполноценных — вновь прибывших и уже используемых, прекратили проведение над последними болезненных опытов.

— И что было потом?

— Мы послали радиограмму на Землю с сообщением об этом и призывом прекратить опыты над ними повсеместно. В ответ пришло распоряжение инженерному персоналу прекратить несогласованные действия, а мне — приказ на спасательный полет. Не выполнить его я не мог — тем более, что сам уже перехватил «SOS».

Пока летал, с Земли на «Дарвин» прилетела смена. Всех инженеров и несколько генетиков вызвали на Землю. Вызов получил и я.

— Значит, собираются судить?

— Пусть: у меня будет, что сказать на суде. Я знал, что так и кончится: все, что увидел и услышал — записано, и с записью я никогда не расставался. Ты перепиши ее, Капитан — пригодится.

— Безусловно!

— А что на Земле?

Дан рассказывал — и одновременно думал, что события вот-вот могут заставить его выступить по всемирной трансляции — объявить открытую войну Йоргу. Суд над Ги превратится в суд над тем, что породил кризис.

Но хватит ли сейчас сил победить? Учение Лала только начало проникать в сознание людей. Много тех, кто отказывается принимать его; еще больше — неимоверное количество — тех, кого это совершенно не интересует. Как мало еще тех, кто пойдет с ними! Но ждать, когда они составят ощутимое большинство, не удастся: поток нарастает — ничего не поделаешь.

— А как твои дела? — спросил он Еву.

— Все то же, все так же! — с досадой сказала она. — Скорей бы родила Лейли!

— Не раньше положенного.

— А пока они выжидают. Мы собрались после концерта Лейли — я спросила: «Ну, что? Видели? А мы?» Они — отводили глаза. И когда я говорю с каждой о рождении ребенка, глаза тоже становятся грустными. Страх после того, что они сделали со мной, так и не исчез у них.

— Ты о чем, мама Ева?

— Потом, Ли.

«Потом!» Слово, которое может быть страшным. Появление матерей должно быть не потом, не после начала открытия открытых выступлений по всемирной трансляции. Ближайшие результаты их очень неопределенны: противники могут одержать верх на первых порах и добиться запрета рождения детей полноценными женщинами. А это ведь главное сейчас! И с этой точки зрения бунт, устроенный Ги, был преждевременным.

Суд, однако, не состоялся: Ги был срочно вызван в Космос — лететь не сверхпредельной скорости, на что пока из-за выхода из строя Ли был способен только он, космический спасатель N2.

Теперь до начала суда, который были вынуждены отодвинуть, Лейли успеет родить. И если все же запрет на рождение будет принят, то несколько женщин-педагогов, которые успеют решиться (если успеют!) решиться, смогут отказаться от аборта, потому что запрет придет после того, как они забеременеют. И можно будет бороться за право их самим растить своих детей.

Сейчас роды Лейли — самое главное, первостепенное. А перед этим — еще премьера «Девы рая»: Дана особенно беспокоила в ней сцена покушения на самоубийство — борьба, толчок, падение Гурии.

Снова спектакль. Опять набитый до отказа счастливцами зал театра. Полные голографические зрительные залы. Включенные экраны всей Земли.

Гаснет свет, и начинает звучать многоголосый хор: «Джерихон, Джерихон!» Псалом американских рабов-негров.

Двое, Он и Она, смотрят старинный фильм — «Хижина дяди Тома». Плантатор с грубым лицом издевается над своим рабом, который явно превосходит его интеллектуально.

— Какая мерзость! — возмущается Она. — Как только такое могло существовать?

— Удивляешься этому? А меня больше удивляет другое.

— Что именно?

— То, что нечто подобное может существовать сейчас.

— Сейчас? Что имеешь ты в виду?

— То, что ты знаешь и не удивляешься. То, что существуем мы — полноценные — и они — неполноценные: что даже хуже рабства, потому что раб мог освободиться.

— Но они же умственно неполноценные. Они примитивны, тупы и совершенно бесчувственны.

— Нет! Нет!!! Они примитивны? Да: их же почти ничему не учили. Но не бесчувственны — нет! Я знаю: я это совершенно точно знаю.

И начинается рассказ Его: они сидят на платформе у края сцены в пятне света среди темноты. На другой платформе появляется тоже Он — Поль, в своем блоке. Ночь.

Звучит рассказ о том, как Он — ученый, приблизившийся к невероятно огромному открытию — сверхнапряженной работой доводит себя до полного психического истощения. Необъяснимая тревога, бессонница мешают ему быть одному. Он делает радиовызов.

Появляется Гурия — Лейли: полная, с большим животом. Он и Гурия: она предлагает ему себя, Он отрицательно качает головой. Они молча сидят рядом. И что-то мелькает в лице Гурии, глядящей на Него, бессильного. Она обнимает Его, прижимает к себе.

— Тебе очень плохо, миленький?

— Да. Говори! Рассказывай что-нибудь, — просит Он.

— Что рассказывать, миленький? Я ничего не знаю.

— Все равно — только говори.

И она, прижимая его к себе, начинает свой рассказ. Возникает свет на основной сцене: возникает третий план. Там Гурия, вторая — Рита.

Школа и отбраковка. Потом другая «школа»: для неполноценных. И, наконец, третья, где ее готовят стать гурией.

Она — уже гурия. Одна за другой сцены их жизни: вакханалии эротических игр, поездки по вызову, песни в кругу подруг. Звучит их примитивная речь.

— Это нехорошо говорить, миленький, но тебе плохо, а я больше ничего не знаю.

Звучит голос Лейли, и двигается по сцене Рита. Голос звучит ровно: Гурия не представляет себе другую жизнь. На экранах, где крупным планом оба лица, Лейли и Риты, — отвращение и боль, сменяющие малоосмысленный взгляд, обычную угодливую улыбку гурии. И совсем другая улыбка, обращенная к мальчикам-гурио, чьим инструктором становится на короткое время.

И страшное: то, как гурии, став старше, уезжают куда-то и не возвращаются больше; как не хотят идти, когда зовут, но все-таки идут, потому что боятся уезжать из привычного круга подруг.

— А еще бывает…

Бьется на сцене гурия, кричит: «Не хочу больше!!!» и, разбив вазу, режет себя осколком стекла.

— Тогда жалко бывает!

Жалко! А голос Лейли уже ведет рассказ об их радостях: праздниках, когда они, гурии и гурио, сами выбирают друг друга; о конкурсах, на которых они видят много других гурий. И все это на сцене.

…Антракт! Дан перевел дыхание. То, что когда-то знал только он, что сам рассказал им, они будто пересказали ему — про него же. По-новому — раскрыли то, что ускользнуло из его памяти: он смотрел не отрываясь, как будто узнавал все это впервые.

Шумела вокруг публика: обсуждали, спорили; а некоторые — угрюмо молчали, и брови их были сдвинуты.

Что-то ему надо вспомнить! А, да: Марк не прилетел на спектакль, не воспользовался приглашением Поля и Лейли — это странно.

Дан вызвал его:

— Почему ты не прилетел?

— Решил посмотреть дома: я слегка не в порядке.

— Что такое?!

— А! Возраст: ничего серьезного. — Он бодрился чтобы Дан не догадался, что это не просто легкое недомогание.

Очередной сердечный приступ начался в тот момент, когда он вызывал кабину, чтобы ехать на ракетодром. Врач быстро купировал его и уже ушел. Пока сидишь в кресле — ничего, а встанешь — начинаешь задыхаться.

— Пока, Дан! Иди за кулисы: тебя там наверняка ждут, — и он выключил связь.

…Второй акт. Дан сидит, напряженно следя за Лейли.

— Ты, может быть, поспишь, миленький?

— Нет — рассказывай дальше.

— Я ничего не знаю больше. Может быть, меня хочешь? Тоже нет? Спеть тебе?

— Да. То, что для себя поете.

Звучит голос Поля — Его, второго: «Какое же это зверство: взять живого человека и выдрессировать его для удовлетворения своих потребностей, которые мы и сами не считаем возвышенными, — превратить в сексуальный унитаз, и только в этом видеть смысл и оправдание его существованию среди нас! Лишить его права распоряжаться собой — превратить его в вещь, в неодушевленного робота», «Кто мы такие?», «Разве интеллект дает право на бесчеловечность?».