Михаил Иржавцев - Данэя

• Название: Данэя
• Автор: Михаил Иржавцев
• Жанр: Философия

Роман-антиутопия.

В древние и средние века количество ученых исчислялось единицами — в наше время их количество огромно и будет увеличиваться всё больше и больше благодаря научно-техническому прогрессу. Но чем может быть чревата эта, существующая уже, тенденция вытеснения физического труда интеллектуальным?

Будущее на Земле — непонятно, насколько дальнее. Сверхвысокий уровень развития всего, и общество, состоящее почти из одних ученых-интеллектуалов. А тех, кто непригоден для интеллектуального труда, «неполноценных», безжалостно используют. Как ресурс органов для хирургических пересадок интеллектуалам, упрощенного удовлетворения сексуальной потребности, производства всяческих опытов наряду с животными. И — для вынашивания детей «неполноценными» женщинами.

Лал, историк и мыслитель, единственный понял, к чему ведет подобное разделение человечества: царству сверхсовершенных роботов, заменивших людей, во главе с немногочисленными бесчувственными гениями и строго потребным этим гениям количеством умственно выродившихся «неполноценных». Он начинает борьбу за его ликвидацию; её после его гибели продолжают его друзья, Дан и Эя, — борьбу долгую и полную острых драматических моментов.

---

— Мы побудем с ним, — сказал Александр.

— Как хотите: особой необходимости нет. Иначе я отправил бы его в клинику. — Врач попрощался и улетел.

— Мы тебя сегодня одного не оставим, отец.

— Не надо, ребятки. Вы слышали, что сказал врач?

— А вдруг?

И он уступил. Робот поставил в его блоке еще два ложа: ребята по очереди дежурили всю ночь.

…Утром, перед тем, как они собрались уходить, он сказал им:

— Ну, видите: все нормально. Ерунда — и я не хочу, чтобы Дан волновался из-за меня. Сделайте, чтобы Лал ничего не узнал. — Они склонили головы в знак того, что выполнят его просьбу.

Утро было великолепное: ясное, солнечное. И под стать ему настроение. А причиной были эти мальчики. Сегодня ночь он не завидовал Дану: как будто наполнилось его жилище, в котором он чувствовал себя так одиноко каждый раз, когда возвращался от Дана, где оставалась девочка, называвшая его дедушкой.

Лейли готовилась к концерту.

— Тебе мало репетиций! Ты должна беречь себя всячески, а не переутомляться! — не давал Дан.

Она не спорила, но делала по-своему. Репетировала попрежнему много, а к концерту готовилась вечерами. Без конца заставляла петь Эю:

— Я должна петь, как ты!

— Ты же поешь несравнимо лучше!

— Вокальные данные сейчас не главное — я еще не понимаю эти вещи, как ты.

— Скоро поймешь!

— Если сама себе не помешает! — проворчал Дан, выходя.

— Ничего, дорогая моя: он и со мной был таким. Все будет хорошо! Но может быть, в самом деле, тебе стоит подождать с этим концертом, пока не станешь матерью?

— Нельзя, Эя! Я должна дать его как можно скорей. — И работала как одержимая. С ней Эя. Почти всегда при этом присутствовала Рита, молча приткнувшись в углу.

…Лейли казалось, никогда она не волновалась так, как перед этим концертом; но в тот момент, когда вышла на сцену, ее волнение уже никто не мог заметить. Театр был, как всегда, полон; десятки тысяч глаз в зале и несколько миллиардов у экранов с изумлением смотрели на нее: она была неузнаваема. Уже не столь ослепительно прекрасна. И что-то новое появилось в ней всей, ее глазах, улыбке. Широкое платье не скрывало большой живот, который она, казалось, несла с гордостью.

Лишь до очень немногих успело дойти, что она ждет ребенка: они шепотом сообщали это сидящим рядом. Но в первый момент все были настолько поражены, что напряженное молчание встретило ее вместо привычных аплодисментов.

Лейли села, придвинула к себе арфу-оркестрион. Глянула в тысячи глаз. Все ли они поймут? Здесь наверно и те — враги, которые с ними — Йоргом и Миланом, пытавшимся убить ее ребенка. Пусть видят!

Она запела:

— Спи, моя радость, усни…

И зал замер. С звуками ее голоса что-то новое, непривычное входило в них и захватывало неудержимо. Материнская любовь — нежная, трогательная. Кто знал что-нибудь об этом?

Что знала она о них такое, чего они сами о себе не знали? Отчего волнует их это непривычное, о чем она поет? Почему заставляет чувствовать то, что они никогда не испытывали? Откуда, из каких тайников души извлекает она это непонятное волнение?

По их глазам, отражавшим то, что они чувствовали, Лейли поняла, что нашла путь к их душам. Она пела одна за одной арии, романсы, бесчисленные колыбельные песни, созданные давно исчезнувшими народами. И уже не могла остановиться. Нарушая обещание, данное Дану, пела еще и еще. Не замечая времени, не чувствуя усталости. Как на едином дыхании.

… Йорг вызвал Милана во время концерта. Тот откликнулся немедленно.

— Ты где?

— У себя.

— Слушаешь эту беременную сирену?

— Да.

— С ней, судя по всему, ничего не произошло.

— Повидимому, нет.

— Тебе — как и мне — не повезло. Но ты, по крайней мере, теперь вне опасности, чему я рад.

— Спасибо. Всего хорошего, учитель!

Ему совершенно не хотелось говорить с Йоргом, — даже вид его на экране вызывал глухое раздражение. Милан снова включил трансляцию концерта.

Лейли пела о любви, связывающей души мужчины и женщины. Он слушал — он понимал: Рита стояла перед глазами, и острая тоска скрутила его совсем. Хотелось кричать, плакать; бросить все и бежать к ней — увидеть, прикоснуться. Услышать голос: ее — не Йорга.

56

— Ли! — Дэя с разбегу повисла у него на шее. — Как долго я тебя не видела!

— Здравствуй, здравствуй, сестренка! Да ты выросла! — Ли, радостно улыбаясь, протянул руки, здороваясь с остальными.

— Здравствуй, Ли! Здравствуй, Ева! А друга твоего как зовут?

— Ги, — представился сам великан в форме космического спасателя.

— Как твои дела, Ли?

— Как будто ничего. Прибыл на Землю для окончательного лечения.

— Срослось все?

— Похоже, да. Может быть, еще удастся вернуться в спасательную службу.

— Вернется, конечно: куда мы там без него?

— Должен вернуться — пусть даже не спасателем. Я пока не так много успел.

— Судя по тому, что сообщал во время сеансов связи — не мало.

— Еще как! Беседовал непрерывно со всеми, кто имел возможность навестить его. Здорово так говорил! Наш профессор справедливости.

— А ну тебя! Профессор! Просто делать было ничего нельзя, так рад был чесать языком с каждым.

— Слушайте его больше: чесать! Я б от такого чесания взмок моментально. Работал — на полную катушку!

— Ну, ладно, ладно. Но и ребята не отставали: разносили, Капитан, все, что я им втолковывал. А дальше уже все шло по цепочке. Но насколько понимают и принимают, сказать трудно: мы там разрозненны — во время сеансов связи много не скажешь. Все-таки, кое-что есть: вот это чудо Космоса — шалун Ги, которого вызвали, чтобы судить.

— Твой друг мог чем-то провиниться?

— Он сумел. Хотя ты его, вероятно, похвалишь: он, мало того, что передавал всем мои слова, еще пошел и на открытый конфликт с генетиками. Не дал проводить опыты на неполноценных!

— Что ж ты сразу с этого не начал? Как это произошло?

— Расскажи-ка сам, Ги.

— Это было на станции «Дарвин» — ее орбита за Ураном. Ну, прилетели туда: думаю, подзаправимся и улетим — что там делать? Но диспетчерского распоряжения не было: вместо пары дней застряли почти на неделю. Ладно, думаю, время терять не буду: потолкую с кем надо. На станции народу немного; в основном, генетики.

Стал говорить с инженерами обслуживания — тут узнал, чем эти миляги, генетики, занимаются там: мутационными изменениями организма под действием различных доз космического облучения. На ком только можно: дрозофиллах, мышах, свинках, собаках, обезьянах. Плюс — на неполноценных. Опыты — небезобидные: отход, как спокойненько выразился один из тамошних инженеров — солидный. Труппы сжигают: их использование может дать непредвиденные результаты.

Я заинтересовался. Он без ведома генетиков показал мне два трупа, лежавших в стеклянной камере. Внешне — что-то совершенно кошмарное: ненормальные пропорции, неимоверно гипертрофированные части тела. Аж смотреть страшно! Непонятно — как только они могли двигаться.

Я спросил его об этом.

— Кое-как двигались. Зато с помощью их семени получают потомство с гипертрофией нужных органов. Лучший материал для пересадок. Это теперь основное направление работы здесь. Раньше здесь над ними только проводили опыты по мерам космической безопасности и выведению индивидуумов повышенной устойчивости к условиям открытого космоса.

— Давно здесь сменили тему?

— Говорят, лет тридцать назад — после начала ограничения отбраковки.

Порассказал он мне немало. Я спросил его, как он сам ко всему этому относится? Он пожал плечами: ведь это нужно для хирургического ремонта — какие тут могут быть вопросы? Я ему ответил: прокомментировал то, что знал он, с нашей точки зрения. Ерунда, сказал он, просто бред и сентиментальная чепуха, а не трезвый, рациональный подход к явлению. Но задумался.

Я его не трогал пару дней. Потом увидел, что он начал сдаваться. Отличный мужик: космонавт. Главное, он сам потолковал с остальными инженерами. Поспорили они между собой и взялись за меня: выкладывай подробненько — что и как. Слушали меня — и кое до кого доходило.

Начали они толковать и с генетиками, приводить их ко мне. Тоже — разные ребята. Большинство считали и считают, что все правильно — и нечего мудрить. Человека три из них, однако, слушали.

Тут как раз крейсер прилетел с Земли: привез новую партию подопытных.

— Ну что? — спрашиваю тех, кто был хоть в чем-то со мной согласен. — С этими будет то же самое?

— А что?

— Знаете, друзья, воткнул бы я вам кольца в нос и перья в голову, да раскрасил бы тела поярче. Совсем натурально выглядели бы!

— Что мы: первобытные дикари?

— А кто же? С вашими взглядами можно спокойненько снимать скальп с живого человека.