Саманта Хант - Изобретая все на свете

• Название: Изобретая все на свете
• Автор: Саманта Хант
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-063118-6, 978-5-271-32869-5

1943 год. Изобретатель Никола Тесла ни с кем не общается и коротает дни в роскошном отеле «Нью-Йоркер». Но знакомство с Луизой Дьюэлл неожиданно изменяет все и оказывается первым звеном в цепи удивительных событий… Именно Луизе предстоит стать самым близким другом Теслы — гения, которого современники считали не просто ученым, но почти волшебником. Именно ей он поверит множество тайн, узнать которые мечтают многие!

---

— Чепуха, — говорю я. — Разумеется, я — сумасшедший ученый. Вы имели в виду мое сообщение с Марсом?

— Нет-нет, — объясняется мистер Фон Тукер. — Она говорит о ваших заявлениях относительно бесплатной энергии. — Он прокашливается, прочищая горло. — Мистер Тесла, — говорит он, — если всякий сможет запросто собирать энергию из воздуха, что станется с Морганом? Что будет со всеми нами?

Я возвращаюсь в отель «Пенсильвания» и снимаю свой вечерний костюм и бережно вешаю его. Оставшись в одном исподнем, я гашу весь свет и открываю двери на балкон — на узкий двухфутовый балкончик, где устроил свой госпиталь.

— Стыд и позор, — говорю я птицам на балконе. — Стыд и позор!

Я гляжу поверх городских огней, в небо. «Туда! — думаю я. Я жмурю левый глаз, чтобы лучше проиллюстрировать свою гипотезу. — Сюда». Вдоволь насмотревшись «туда» я снова переключаю взгляд «сюда». Я закрываю правый глаз и открываю левый.

Да. «Туда. Сюда», — думаю я, на сей раз изменяя первый звук, превращающий «сюда» в «туда». И меня осеняет. Звук «Т». Он превращает одно в другое. «Т» — это время. Точно. Сюда плюс немного времени равно Туда. Я снова смотрю в небо.

Если бы я мог превратить Туда в Сюда изменением одного Т, я вернулся бы к началу. Уронил бы камень. Не сделал бы того, что сделано. Последние вести о Катарине и Роберте я получил из Италии. Они туда. А я сюда.

Одиночество после приема ощущается остро как нож.

— Сюда. Сюда, — говорю я, представляя лицо Катарины в своих ладонях, представляя Роберта. Пользуясь этим ножом, чтобы перерезать промежуток между Сюда и Туда. Без проводов.

«Т» пронзает брачные узы, амбиции и разницу в положении, разделяя неразделимое — временем.

— Сюда, сюда, — говорит мне Катарина.

— Сюда, — говорит Роберт.

Я беру в руку карандаш и черчу треугольник, где одна вершина — Катарина, вторая — Роберт, а я образую третью. Хотя я отлично сознаю, что все не так, как на листке бумаги и в наших жизнях.

— Мне нельзя жениться, — все еще твержу я себе и повторяю громко и убежденно, чтобы Дане наверняка услышал меня. — Писателям — да. Художникам — да. А изобретателям нельзя, по крайней мере, мне нельзя.

В этом мы с братом согласны. Мне нельзя иметь даже никого похожего на жену, тем более — на жену моего друга. Птицы — да. Птица, возможно, могла бы меня любить. Я осматриваю госпиталь на балконе, прежде чем повернуться к рабочему столу. Я обвожу кружком вершину Катарины, и кружком — вершину Роберта. Широкие кольца Сатурна. Я переворачиваю карандаш вниз ластиком. Я в который раз пытаюсь стереть линии, соединяющие меня с ними. В темноте я лежу на кровати поверх одеяла, чтобы ветер обдувал кожу. Мои птицы одна за другой влетают в комнату, устраиваются на высоком секретере. В синем полуночном свете я вижу длинные тени голубей на своей стене. Я большую часть жизни прожил в отелях. Попытайся я перечислить все номера, где жил с приезда в Нью-Йорк, получился бы длинный список. Да все и не вспомнить — слишком их было много. Мой соучастник — одиночество. Одиночество, не считая чемодана идей и, конечно, голубей, которые остаются со мной в каждом отеле.

Кроме «Сент-Региса».

Я провожу ладонями по лицу и тихонько улыбаюсь, вспоминая «Сент-Регис», как улыбался тогда, много лет назад, когда, вернувшись в свой номер, нашел его битком набитым начальством отеля и двумя почтенными уборщицами, вооружившимися щетками на длинных палках, какими обычно снимают паутину с высоких потолков, а в тот раз сгоняли пару перепуганных рыжих голубей с насеста под потолком.

— Мистер Тесла, — заявил один из управляющих. — Вы или ваши голуби должны нас покинуть. Сегодня же.

Я выехал. И взял птиц с собой.

Я перелетал с места на место, как пчела, гудящая над клеверным полем. «Уолдорф», когда мог себе это позволить. «Герлах». Отель «Пенсильвания». Отель «Говернор Клинтон». «Мак-Альпин». Отель «Мажори». Каждый номер давал мне возможность запереть дверь, закрыть мир снаружи и раскручивать тайны, каких никто и вообразить не способен.

— Пожалуйста, принесите мне чистое белье!

И какой-нибудь молодой человек исполняет поручение. И мое любимое «Не беспокоить» — и никто не побеспокоит. А все же, вот в такие ночи, я сижу за запертой дверью своего номера и слышу звуки из коридора — кашель, смех, разговор о чьей-то тетушке из Огасты в Джорджии. В отеле всегда кто-нибудь бодрствует. Впервые за много месяцев я засыпаю раньше, чем утреннее солнце наполняет небо голубым светом.

Однако нитроглицерин требует внимания, и потому на следующее утро меня будит резкий стук в дверь.

Альфред Нобель разбирался в нитроглицерине. В 1864 году на их семейном предприятии — химическом заводе в Швеции — случился взрыв. Взрывом убило брата Альфреда — Эмиля. Трагедия привела к двум крупным поворотам на прямом, в общем-то, жизненном пути Альфреда.

Во-первых, Альфред быстро разработал способ приглушать и контролировать взрывчатую силу нитроглицерина, смешивая его с органическими веществами. Альфред изобрел динамит. Во-вторых — французские газеты по ошибке преждевременно опубликовали некролог Альфреда, обвинив его динамит во множестве катастроф и мучений. Альфред, с удивлением прочитав собственный некролог, поскольку был еще вполне жив, был потрясен столь нелестным отзывом. Он немедленно переписал свое завещание. Он предпочитал, чтобы запомнили его щедрость, а не его взрывы. Альфред наткнулся на идею, ставшую Нобелевской премией.

— Алло? — меня вызвали к общему телефону, связь плохая, трубка трещит в ухо.

— Мистер Тесла, Питер Гран… — последнего слога не слышно. — Из «Нью-Йорк таймс».

— Да?

— Надеюсь, я первый, кто спрашивает у вас, что вы чувствуете, получив Нобелевскую премию?

— Простите?

— Вы получили Нобелевскую премию по физике, — повторяет репортер.

Я замираю, но в шумном вестибюле отеля всем не до меня. Люди тащат к вращающимся дверям груды багажа, женщины тянут за руку детей, упрямых, как мулы, оттого что загляделись на солнечные пятна на мостовой. Коридорные стоят, сложа руки, и еще один высокий мужчина, сливающийся с обстановкой холла, застыл с трубкой в руке, разинув рот, услышав новость, что он, после многих лет забвения, награжден Нобелевской премией.

Репортер продолжает:

— Да, я получил предварительное известие из Стокгольма — что вы и Томас Эдисон разделили премию за 1915 год. Двадцать тысяч долларов каждому. Что вы можете сказать?

— Томас Эдисон?

— Да? Слыхали про Томаса Эдисона? — хихикает репортер.

Я не снисхожу до ответа, зато предвижу проблему. Нобелевский комитет кое-чего не продумал.

— Нам предстоит разделить премию? — спрашиваю я.

— Так сказано в предварительном сообщении.

— Тогда вот мой комментарий, — я отворачиваюсь от суеты в темноту телефонной будки. — Меня еще официально не уведомили об этой чести. Я полагаю, честь оказана мне в признание открытия, о котором я объявил некоторое время назад — относительно передачи электроэнергии без проводов. Это открытие означает, что возможно добиваться электрических эффектов неограниченной мощности и интенсивности, так что передачи возможны не только для удовлетворения всех потребностей на Земле, но и для создания эффектов космического масштаба. Мы лишим океан его ужасов, осветив небо, чтобы избежать столкновений судов и других катастроф, вызванных темнотой. Мы сможем извлекать из океана неограниченное количество воды для орошения пустынь и засушливых регионов. Таким образом, мы сделаем плодородной почву и получим сколько угодно энергии от Солнца. Предполагаю также, что все сражения, если они не прекратятся, будут вестись электрическими волнами, а не взрывчаткой.

Слова текут непрерывным потоком. Признание! Наконец-то!

— Нет. — Я останавливаю себя. — Я впервые слышу об этом. Я мог бы назвать дюжину причин, по которым мистер Томас Эдисон заслуживает Нобелевской премии, хотя не знаю, за какое именно открытие комитет решил присудить ему эту награду.

Я снова умолкаю, чтобы перевести дыхание.

— Не уверен, что готов поверить этой новости до официального уведомления. Спасибо за звонок. — Я вежливо прекращаю разговор, вешаю трубку и возвращаюсь к себе в номер.

— Не уверен, что готов поверить, [19]— снова повторяю я.

Я верю каждому слову, сказанному репортером. Я плыву по коридорам отеля на маленьком светящемся облачке.

— Доброе утро. Доброе утро, — я улыбаюсь всем встречным.

Вернувшись в номер, я составляю в уме список прежних нобелевских лауреатов, удостоенных этой чести за развитие тех или иных моих патентов. Список не из коротких. Конечно, я поверил репортеру. Я заслужил Нобелевскую премию.