Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина

• Название: Дневник А.С. Суворина
• Автор: Алексей Суворин
• Издательство: Издательство Л. Д. Френкель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1923

Искренний и интимный дневник крупнейшего издателя, журналиста и общественного деятеля А. С. Суворина. В отличие от традиционных для эпохи суховатых и формальных мемуаров, это настоящий дневник крупной, неоднозначной личности, передающий все колебания, волнения, пороки, сексуальные интересы, слухи и т.п. Это не только история времени, но и история личности. Не менее интересен и другой пласт дневника — Суворин дружил и общался со множеством значительных людей, которым он не стеснялся давать откровенные (и часто уничижительные оценки).

---

25 сентября. Никольское.

Хочется кончить комедию. Я мало отдыхал в это лето. Китайцы помешали. Лучшее время с половины июля я провел в Петербурге, написал 20 «Маленьких писем», читал и исправлял свой роман «В конце века» (4-е изд.), написал драматические сцены, набросал 4-х-актную комедию «Героиня» и прочел сто пьес, присланных на премию (всего 140). Устал и 8 сентября приехал сюда. Написал 4-х актную комедию переделал три первых акта и набросал две картины 4-го акта.

Сегодня взял Некрасова и зачитался. Давным давно я его не читал. «Пропала книга», стихотворение его 1865 г., написано им, как он мне сам говорил, на мой роман «Всякие», осужденный и сожженный.

Сколько всего переживалось. Но все записывать не хочется. К чему? Иногда тянет меня к этим листкам, а ничего не выходит. Я не записывал очень интересных вещей, потому что они требуют того, чтобы хорошо их передать, а записывал вздорные вещи. Не долго мне осталось держась перо в руках. В этом периоде умирания, когда не хочется никому говорить, что действительно умираешь, когда все это очень хорошо видят, но молчат и не подают признака, что они готовы встретить смерть мою, дарование не бывает злобно. У Некрасова:

«Просит отдыха слабое тело,
Душу тайная жажда томит.
Горько ты, стариковское дело!»

Воистину горько. И в старости чувствуешь себя таким одиноким, что не будь у меня театра, не владей я пером, я бы пропал.

И октября.

Карпов вышел в отставку. Кн. Волконский окружает себя миньонами. Дирекция императорских театров с этим ничтожным князьком — какая-то мужская б…… Кн. Волконский «со слезами умолял» Юрьева, чтобы он уступил Самойлову роль, и Юрьев это объявляет громогласно. Давыдов в этой компании. Он и взялся режиссировать. Савина о нем говорит: — «он больной человек, давно уж», т.-е. больной тем, чем и кн. Волконский. Карпов может перейти в наш театр. Но он очень самонадеянно смотрит на себя, все знает, и ничего нет такого, что было бы от него закрыто. Он глупо поступил, бросив сцену, не поддержав своего достоинства. Савина говорит: — «Комиссаржевская его бросила. Знает ли он об этом, или предполагает, что это невозможно? Но у нее есть 22-х летний хлюст». Все женщины! Комиссаржевская его и погубила.

28 ноября.

В субботу 18 ноября я уехал в Москву. Чехов уезжал на юг в Алжир, просил меня приехать к нему. Я хотел вернуться 22-го на генеральную репетицию «Сынов Израиля» или «Контрабандистов», как мы окрестили пьесу. Чехов отговаривал. Я остался. В среду можно было видеть Л. Н. Толстого. Из Петербурга мне телеграфировали, что можно не приезжать. В четверг, 23-го, разыгрался скандал в Малом театре. Я приехал в 12 утра с курьерским. Мне рассказали домашние, как было дело. Я хотел видеть А. П. Коломнина и пошел к нему наверх. Андрюша в это время спускался с лестницы и сказал мне, что «папа уехал защищать дело в Сенат». Мне хотелось обратить дело в шутку, я заперся в кабинете, не велел никого пускать и написал «Маленькое письмо и отправил его в набор.

В 3 часа, когда я кончил писать, мне сказали, что с Ал. Петровичем в книжном магазине сделалось дурно, потом, что он умер. Меня это поразило. Никогда я не думал, что он умрет раньше меня. Эта смерть окрасила скандал в другие краски. То, что я услышал потом было верхом нахальства со стороны Яворской, Арабажина, кн. Барятинского, устроивших скандал. Арабажин развозил свистки, сирены, места в театре студентам, курсисткам, фельдшерицам. Шум стоял невообразимый. Под этот шум игралась пьеса. На сцену кидались биноклями, калошами, яблоками. Яворская сидела в крайней ложе вместе с Мордовцевым, Арабажиным и мужем своим. Ей одни аплодировали, другие кричали: «медный лоб» и «вон Яворскую!» Пробыть за сценой в это время было тяжело, Коломнин был там один и, естественно, волновался. Внезапная смерть его подготовлялась, вообще, его болезненностью, во скандал сократил его жизнь. Для меня это огромная потеря. Мы ссорились с ним, негодовали друг на друга, но мы понимали друг друга, ясно видели, что полезны друг другу. Я отводил с ним душу. Со мной он всегда был деликатен. Он сделал очень много для «Нового Времени» и для меня лично тем, что помогал отдаваться работе, снимая с меня все заботы по хозяйству и проч. Целая жизнь почти прошла вместе. В течение 20 лет он почти не выезжал из Петербурга, оставаясь при газете, наблюдая за ее хозяйством и ходом ее. Когда я отсутствовал, он писал мне прекрасные письма, полные фактов из политической жизни. Он много сообщал мне из жизни административной и полицейской. При своих обширных и разносторонних кругах знакомства, он имел возможность знать многое, а при своем наблюдательном уме он умел правильно оценивать события. Газета ему была так же дорога, как мне. Никто его мне не заменит. Я лишился в нем верного друга и отличного советника. В этом отношении он был для меня тем же, как Г. В. Гей.

* * *

25-го циркуляр по делам печати, чтоб не говорить ни о пьесе — «Контрабандисты», ни о скандале. Начали волноваться студенты. Я написал кн. Шаховскому большое, и резкое письмо против циркуляра. Он поехал с ним к Дурново, прося отменить циркуляр. Дурново не согласился; тогда он написал прекрасное письмо Столыпину, в Ялту.

Студенты волнуются. Два течения. В редакции масса писем. Актеры Малого театра подписали заявление, что не хотят служить вместе с Яворской, которая подло поступила против товарищей. Буренин был вчера у Барятинских. Они смущены и заговаривают о мире. Дурново винит меня, что я поставил пьесу, и дирекцию театра, что она не приняла никаких мер, что билеты брались как в обыкновенный спектакль. Никто не ожидал той манифестации, которая произошла. Особенно сирены мешали — вероятно, изобретение бывшего моряка, кн. Барятинского. Не хватает того, чтоб пьесу запретили и тем санкционировали бы этот скандал. Я послал кн. Шаховскому, что запрещениями они ничего не возьмут. В обществе что-то растет и мне это сильно напоминает 60-е годы. У правительства вечная манера: сами не умеют управлять и винят тех, кто что-нибудь делает. Ал. Петрович помог бы, если б был жив.

Вечером сегодня в режиссерской я сказал, что артисты напрасно подписывают протест против Яворской, говоря, что с нею служить не желают. Когда солдат ведут на бой, то они не говорят; «между нами есть один, с которым мы идти не желаем. Пусть его уберут сначала». Слова мои Плющевский-Плющик передал артистам. Михайлов подошел ко мне и сказал; — «Мы наверное не знаем, какое участие Яворская принимала в устройстве скандала, и принимала ли она какое участие. Допускаю, что она никакого участия не принимала. Но когда в нас бросали яйцами, галошами и биноклями, она должна была придти к нам и сказать: «Вот моих товарищей невинно оскорбляют, и я хочу быть вместе с ними». Вместо этого она сидела в ложе и принимала рукоплескания от тех самых людей, которые нас оскорбляли. Вот что нас заставляет подписывать протест. Мы решились на него не сгоряча, а хладнокровно, два дня спустя, и мы считаем себя правыми».

— «Мне ваши мотивы не были известны», — отвечал я ему. — «Выслушав вас, я не могу не признать, что вы поступаете справедливо».

Подробности о скандале: кн. Голицын говорил, что скандалисты состоят отчасти из людей, которые говорили по-французски и имели серебряные портсигары. Именно из этой группы он слышал при выходе из театра:

— «А что-ж, актеров били?»

— «Нет».

— «Надо бы их бить!»

Толпа студентов стояла перед театром и обращалась к городовым:

— «Что-ж вы сабли не вынимаете, или нагайки?»

— «Зачем? Полиция составила протокол, а там начальство разберет».

Другая толпа стояла по ту сторону Фонтанки в полной безопасности и кричала оттуда:

— «Эй, вы, полиция, попробуйте нас в нагайки!»

Студенты входили в театр без билетов. Одни заняли места в театре насильно, другие образовали в коридоре целую толпу. Толпа стояла и перед дверью на сцену, где режиссерская.

В университете вывешено объявление от ректора с просьбою, чтоб студенты перестали волноваться «в ожидании разбора дела их в судах».

Ректор дозволил сходку студентам; отвечая на их просьбу высказать свое мнение, сказал следующее:

— «Мое мнение в двух словах. Есть две цензуры, — одна разрешает пьесы для печати, другая — для сцены. Обе достаточно строгие. Теперь явилась третья цензура, студентов. Больше мне нечего сказать. Рассуждайте!»

Слышал об этом от И. М. Литвинова. Студенты хотели устроить демонстрацию. Полиция арестовала 600 студентов.

В университете говорили, что пьесу «Контрабандисты» запретили, а «Северному Курьеру» дадут третье предостережение. Возможно то и другое. И то и другое нелепо и унизительно для правительства. Если редакция «Северного Курьера» организовала манифестацию, то ее следует судить у мирового, а не студентов, которые манифестировали, а не запрещать газету и не делать г-жу Яворскую с ее мужем и глупым Арабажиным политическими мучениками.