Юлия Лавряшина - Гринвичский меридиан

• Название: Гринвичский меридиан
• Автор: Юлия Лавряшина
• Издательство: «Мангазея»
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2000
• ISBN: 5-8091-0031-7

… — Я люблю тебя, Пол, — жалобно вскрикнула она. — Я так люблю тебя! Мне больше ничего не надо в жизни… Я это поняла, когда ты… когда тебя…

Она подалась к нему, не страстно, как бывало, а точно ища защиты… Пол отшатнулся… Чтобы не видеть ее, он впился в лицо руками.

— Почему я не умер? — пробормотал он…

"Умереть бы… сейчас… глядя в ее глаза…" — мелькнуло у него в мыслях. Она гладила его лицо так робко, что в пору было заплакать от жалости к ней. Оцепенев, он понял, что не знал ничего лучше этих легких прикосновений.

— Пожалуйста, Пол! Пожалуйста…

— Пожалуйста? — выдохнул он и с силой опустил ее руки. — Я тоже говорил: пожалуйста. Ты не услышала. Я не… виню тебя. Я уезжаю…

О ЛЮБВИ… — новый роман Юлии Лавряшиной «Гринвичский меридиан».

---

"Замолчи! Я мечтаю прожить с этой женщиной остаток жизни".

Он презрительно процедил: "В тихом домике на окраине Лондона… Ты — типичный британец! Ты собирался делать кино мирового масштаба, но твоя британская правильность победила мечту. Она выдохлась и пожухла. Ты хочешь, чтобы тоже самое произошло и с твоей девушкой?"

"Ты губишь ее, Режиссер, — сказал я. — Посмотри, что ты с ней делаешь! Ты ее попросту убиваешь".

"Во-первых, ты сам впутал меня в это, — невозмутимо возразил он. — А во-вторых, это ей нравится. Все русские — потенциальные самоубийцы".

Я напомнил, что по числу самоубийств на первом месте находится Париж.

Режиссер не отступил: "Надо бы подсчитать, каков процент русских эмигрантов среди покончивших с собой. Париж ведь ими так и кишит!"

"Ты не любишь русских?" — удивился я.

Он откровенно признался: "Я никого не люблю. За что любить какой-нибудь народ в целом? В основной своей массе дураки и негодяи. Конечно, есть проблески ума и порядочности. В одном народе их больше, в другом меньше… Но всех вместе мне хотелось бы не расцеловать, а отхлестать плеткой. А насчет русских… Думаешь, они триста лет сидели бы под татарами, если б им это не нравилось? С их-то богатырской силушкой…"

"Сними очки, — попросил я. — Мне нужно видеть твои глаза. Я не могу так разговаривать".

Но Режиссер не шел на уступки: "Подойди к зеркалу, если это уж так тебе необходимо". — "Здесь нет зеркал".

Он удивленно огляделся: "И в самом деле! Я не замечал".

"Ты все равно не отразился бы в нем. Ты не существуешь".

"Только не для нее", — самодовольно заверил он.

"Ты просто одурманил ее, как убийственный наркотик…"

"А ты так уже не умеешь? Скучно быть хорошим, правда?"

Я допил свой грог, и дрожь снова овладела мной. Как я не старался это скрыть, Режиссер все заметил. У него был зоркий глаз на человеческие слабости.

"Я хочу играть с тобой честно, — сказал он чуть ли не с сочувствием. — Хочешь, я подскажу тебе очередной ход? Не знаю, успеешь ли ты его сделать, ведь она почти моя… Но я все же поделюсь с тобой. Помнишь, как вы встретились? В тот день ты был героем! И она влюбилась в героя. А ты так быстро выдохся. Ты не совершил больше ни одного по-настоящему мужского поступка. Кроме того, конечно, что в первый же вечер затащил ее в постель…"

"Ты явился посмеяться надо мной?!" — вспыхнул я.

Но Режиссер сделал миролюбивый жест: "Я хочу помочь тебе, говорю же! Ты так вяло сопротивляешься, надо тебя слегка оживить. Придумай же что-нибудь! Покажи себя еще раз. Заставь ее восхищаться собой!"

"Зачем ты мне помогаешь?" — я не мог побороть своей подозрительности.

"Расплатись, пойдем отсюда", — сказал он.

Я отвернулся лишь на миг, чтобы кликнуть официанта, но Режиссер успел исчезнуть. Я искал его в игровой комнате, биллиардной и в каминном зале… Его нигде не было. Попадавшиеся навстречу люди смотрели на меня как-то странно, видимо, я казался им сумасшедшим. И я действительно сходил с ума, метаясь по Красному замку в поисках себя самого.

Заснул я только под утро, прижавшись щекой к ее горячему плечу. Она протяжно вздохнула во сне и вдруг бессознательно погладила мои волосы. Их остается все меньше, и я с ужасом представляю тот день, когда ей станет противно прикасаться к моей голове. Следовало бы бежать от нее ночью, тайком, как Рейли, с которым она однажды меня сравнила. Бежать, чтобы избавить ее от этого отвратительного будущего. Но я пригвожден к этому месту своей острой, неподатливой, как гвоздь, любовью.

А наутро она была весела и беззаботна, словно те пташки, которым я завидовал. Она ерзала рядом и прерывисто вздыхала, пока я окончательно не проснулся. Стоило мне открыть глаза, как она несколько раз подряд звонко поцеловала меня в щеку, в лоб, в губы и обозвала засоней. И вдруг, не переставая улыбаться, начала рассказывать, как она любит меня и какой у нас будет замечательный малыш. Только тогда я вспомнил, что сделал ей предложение.

"А где мы поженимся? — деловито осведомилась она. — Здесь или в Англии?"

"Как ты хочешь?" — спросил я.

Поразмыслив немного, она сказала: "Наверное, надо зарегистрироваться здесь. Год — это ведь большой срок. Вдруг малыш родится за это время? А потом обвенчаемся в Лондоне".

"Ты — православная, — напомнил я. — Могут быть проблемы. Хотя это разрешено".

Она удивилась: "Я?! Да ты что! Я вообще не крещеная. Я ведь родилась при социализме. Мои родители только недавно окрестились".

"И ты так живешь?"

"А что такого?"

"Дьявол забирает души, которые не принадлежат Богу", — я произнес это с улыбкой, потому что знал наверняка: дьявол забирает не только такие души.

Но она вдруг испугалась и жалобно спросила: "Это действительно так или ты меня стращаешь?"

Я успокоил ее как мог и процитировал слова апостола Павла, что "жена неверующая освящается мужем верующим". Но еще долго она поглядывала на меня с тревогой. Я даже не решился сказать, что католические браки — нерасторжимы. Вдруг это привело бы ее в еще больший ужас?

Чтобы чем-то отвлечь ее мысли, я предложил ей побродить по магазинам, пока я буду вести уроки, и подобрать себе наряд. И мне заодно. Она озабоченно призналась: "Ой, Пол, я не умею выбирать мужские костюмы!"

Я насмешливо напомнил: "Девочка, ты была замужем".

Ее это ничуть не смутило: "Ну и что? Мы были совсем детьми. Нам все покупали родители".

Я спросил то, что давно меня волновало: "Зачем дети женятся? Ты так его любила?"

Она беспечно откликнулась: "Понятия не имею! Теперь мне кажется, что совсем не любила. Вот ты — это совсем другое… Я так люблю тебя, что у меня в голове мутится…"

И меня сразу увлекла волна страсти…

Я верю ей. И все равно мне хочется, чтобы этот несчастный мальчик умер — тогда он уже никогда не вернется. Как Джейн. Еще с большим нетерпением я жажду смерти Режиссера, но это невозможно, пока я сам жив.

По дороге в лицей, то и дело запинаясь о небольшие плиты, которыми выложена ведущая к нему аллея (их в России почему-то всегда, повсеместно укладывают неровно!), я думал, смогу ли защитить ее, если угроза от Режиссера станет по-настоящему велика? Способен ли я пожертвовать собой? И на каждый вопрос отвечал себе — да. Да, да, да. В этом нет никакого геройства и уж тем более позы. Просто именно к этому я шел всю свою жизнь. Что могу я совершить большего, чем избавить мир от самого себя, тем самым спасая лучшую из женщин?

Сегодня с утра прошел дождь, а еще вчера был по-летнему сухой день, и земля грела нас в том полудиком поле, где мы спали. Вчера я был счастлив, как ребенок, попавший в райский сад и беспрепятственно вкушающий плоды. Русские песни сменились стрекотанием кузнечиков, где-то высоко-высоко над землей пела крошечная пичуга — ее тельце растворилось в ослепительной синеве, а голос все жил, отзываясь во мне трепетом. Это была Россия — неухоженная, бестолковая, с граблями в сенях, на которые непременно наступаешь, но надо всем этим звенел ее дух — так близко к Богу, что другим и не дотянуться.

Я запинался о выступы, вспоминая все это, и внезапно понял, что русские просто не видят того, что увидел вчера я. Когда под ногами столько луж, трудно заметить небо над головой. И мне подумалось: может, надо просто показать им это небо? И тогда им захочется высушить лужу, ведь его отражение в ней получается грязным.

Одержимый этой идеей, я пришел на урок в тот самый класс, где учится непредсказуемый мальчик Игорь Анисимов. Теперь при встречах он улыбается и то и дело подходит с каким-нибудь вопросом. Но я по-прежнему слегка недолюбливаю его, ведь он попытался унизить меня в глазах моей любимой. Она тогда говорила, что я ответил ему так, будто он был проходимцем, привязавшимся ко мне на ступенях моего Букингемского дворца.

Урок я начал с того, что предложил им отправиться на прогулку. "Далеко?" — лениво спросил кто-то из них. Я ответил на английском: "Я хочу показать вам одну былинную страну. Она вся, как сине-зеленый самоцвет, потому что в ней много рек, а тайга беспредельна, как океан. И надо всем этим — самое чистое небо, освященное самим Богом. Когда здесь наступают темные времена, то это — тень от креста падает на землю. Вы ведь все знаете, что Господь испытывает как раз тех, кого любит. И чтобы попасть в его царство, надо пройти через эту страну. Через ее великую радость и великое страдание. Давайте же хотя бы начнем этот путь…"

Пока говорил, я старался смотреть в глаза каждому. Но многие отвели взгляд. Они мне не верили. Ведь я был иностранцем и не собирался оставаться здесь. И наверное, не имел права учить их любить свою страну. Всегда легче любить издали, чем живя бок о бок.

"Нет такой страны, мистер Бартон, — не вставая, сказал Игорь Анисимов. — Может, когда-то и была… Но нет больше ни чистых рек — их загадили, ни самоцветов — их продали за границу. А тайга редеет день ото дня. И вместо Божьего знамения над Сибирью озоновая дыра. Уезжайте скорее, мистер Бартон, здесь нельзя жить".