Андрей Ранчин - Борис и Глеб

• Название: Борис и Глеб
• Автор: Андрей Ранчин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03635-2

Первые русские святые, братья Борис и Глеб избрали для себя добровольную смерть, отказавшись от борьбы за власть над Киевом и всей Русской землей. Это случилось почти тысячу лет назад, летом и в начале осени 1015 года, после смерти их отца Владимира, Крестителя Руси. Но в последующей русской истории парадоксальным образом святые братья стали восприниматься как небесные заступники и воители за Русскую землю; их незримое присутствие на полях сражений с завоевателями, иноплеменниками русские люди ощущали постоянно и на протяжении многих веков — и на льду Чудского озера в 1242 году, и накануне и во время Куликовской битвы 1380 года, и при нашествии на Русь войск крымского хана Девлет-Гирея в XVI столетии… В наш век, культивирующий прагматизм и гедонизм и признающий лишь брутальных героев, братья Борис и Глеб, явившие миру подвиг непротивления злу, могут показаться теми, кого на убогом языке улицы называют «неудачниками», «лузерами». Но совершённое ими не имеет ничего общего ни с податливым и робким подчинением обстоятельствам, ни с трусостью и параличом воли. Об этом напоминает автор книги, доктор филологических наук, профессор Андрей Михайлович Ранчин.

Представленная вниманию читателей книга — по существу первый опыт именно биографического, а не житийного повествования о Борисе и Глебе. Автор тщательно разбирает все версии источников, все свидетельства, имеющие отношение к биографии братьев, пытаясь дать свой ответ на вопрос: почему именно Борису и Глебу, а не каким-то иным жертвам столь частых в Древней Руси внутридинастических конфликтов, довелось стать первыми русскими святыми?

---

139

На это обращал внимание еще Д.И. Иловайский, заметивший, что эта вопиющая неосведомленность изобличает «баснословный характер» саги: Иловайский Д.И. Становление Руси. С. 784, прим. 12.

140

В драпе (хвалебной песни) о норвежском конунге Олаве Трюггвасоне, сложенной Хальфредом Оттарссоном по прозвищу Трудный Скальд в 996 году, упоминается конунг Бурицлав из Виндланда, то есть из земель западных славян-вендов. См.: Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. 5. С. 57.

141

Дословно сказано, что Святополк умер в «пустыне», расположенной «межю Ляхы и Чехы». — Повесть временных лет. С. 64, то же, с перестановкой слов — «межю Чехы и Ляхы» — в «Сказании об убиении Бориса и Глеба»; см.: БЛД Р.Т. 1. С. 344, 346. А.В. Марков предположил, что это выражение надо понимать как идиоматический оборот, означающий «где-то очень далеко»; аналогичное выражение словарь В.И. Даля зафиксировал в архангелогородских говорах; см.: Марков Л.В. Поэзия Великого Новгорода и ее остатки в Северной России // Пошана. Харьков, 1908. Т. 18. С. 454. Символический смысл смерти Святополка за пределами Русской земли отмечал Ю.М. Лотман, резюмировавший: «Исход путешествия (пункт прибытия) определяется не географическими (в нашем смысле) обстоятельствами и не намерениями путешествующего, а его нравственным достоинством» (Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // он же. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1996. С. 246). Святополк может быть соотнесен с погибшим в пустыне нечестивым императором Юлианом Отступником; см.: Ранчин А.М. Некоторые наблюдения над реминисценциями из Священного Писания в памятниках Борисоглебского цикла // А.М. Панченко и русская культура: Исследования и материалы. СПб., 2008. С. 36—39. Слишком смелой представляется идея, что в сравнениях смерти Святополка с гибелью императора Юлиана Отступника («Сказание об убиении Бориса и Глеба») и убийцы Бориса и Глеба с Авимелехом («Повесть временных лет» под 6527/1019 годом и так называемые исторические паремии Борису и Глебу) заключен намек на насильственный характер кончины «второго Каина», будто бы убитого по приказу Ярослава. Слабая память об этом событии, по мнению Н.И. Милютенко, сохранилась как раз в скандинавской «Эймундовой саге», где в эпизоде убийства Бурицлава прототипом является именно Святополк; см.: Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 124—133. Это предположение логично с точки зрения политических интересов победившего Ярослава Мудрого, но не бесспорно, если исходить из данных текстов. Древнерусской словесности была чужда тайнопись посредством аллюзий. Кроме того, ни Авимелех, ни Юлиан не были жертвами убийства, замышленного соперниками в борьбе за власть, как Святополк по версии Н.И. Милютенко: Авимелех был убит обломком жернова, брошенным некоей женщиной со стены при осаде им города; Юлиан убит в бою, согласно христианской традиции, это было чудесное возмездие, а не обыкновенная смерть от руки врага. Очевидно, сравнения Святополка с Авимелехом и Юлианом имеют целью акцентировать грех (Авимелех также был повинен в истреблении братьев) и нечестивость (параллель с Юлианом) Святополка; в сопоставлении с Юлианом также значима гибель в чужой земле. Кроме того, Авимелех, сведения о котором древнерусские книжники черпали из переводных хроник, был значим как прообраз Святополка также потому, что был рожден от прелюбодеяния; на это обратила внимание сама Н.И. Милютенко: Там же. С. 124. Об этом прямо сказано и в летописи: «<…> этот же Святополк — новый Авимелех, родившийся от прелюбодеяния и избивший своих братьев, сыновей Гедеоновых <..>» (Повесть временных лет. С. 201).

На первый взгляд об убийстве Святополка свидетельствуют слова из «Сказания об убиении Бориса и Глеба»: «Вот Юлиан цесарь — пролил он много крови святых мучеников, и постигла его страшная и бесчеловечная смерть: неведомо кем пронзен был копьем в сердце. Так же и этот — неизвестно от кого бегая, позорной смертью скончался» (БЛДР Т. 1. С. 347, пер. Л.А. Дмитриева); ведь римский император Юлиан, прозванный Отступником за реставрацию язычества, был убит в походе против персов. Однако это едва ли так: ряд нечестивцев, в который входят в этом фрагменте Юлиан и Святополк, открывается Каином и Ламехом, умершими своей смертью. По-видимому, и в характеристике Святополка подразумевается бегство от несуществующей погони, завершающееся смертью, а не фактическое указание на ее насильственный характер. Желание уподобить русского братоубийцу римскому вероотступнику повлекло за собой затемнение и «искажение» фактографического плана.

142

Эта мысль высказывалась ранее С.М. Соловьевым (Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 1. С. 321, прим. 294), о чем С.М. Михеев упоминает.

143

На этот повтор обратил внимание еще А.А. Шахматов, не давший, однако, ему объяснения.

144

По-видимому, здесь сообщается о раздаче особенно богатой, княжеской одежды. «Длинный, почти до пят, застегивавшийся на правом плече драгоценной пряжкой плащ — корзно (“кързно”, “корьзно”) — носили, кажется, только князья. Во всяком случае, все упоминания корзна в письменных источниках связаны с князьями. Корзно, как самая роскошная одежда, противопоставляется в церковной литературе бедной власянице» (Рабинович М. Г. Очерки материальной культуры русского феодального города / Отв. ред. B. В. Покшишевский, К.В. Чистов. М., 1988. С. 157).

145

Правда, согласно шахматовской реконструкции, Новгородский свод середины XI века в сообщении о приходе Святополка к власти и о раздаче даров тождествен Древнейшему своду (Там же. С. 391, 437); однако эта реконструкция носит в данном месте чисто гипотетический и условный характер.

146

Доказывая мнение о позднем появлении рассказа об убиении Бориса и Глеба в летописании, С.М. Михеев приводит также и лингвистические аргументы. В этих фрагментах встречается древняя форма аориста «рекъ», не характерная для ранних пластов «Повести временных лет»; см.: Михеев С.М. «Святополкъ седе въ Киеве по отци». С. 134—135,

C. М. Михеев ссылается на работу А.А. Гиппиуса, для которого различия в предпочтении форм аориста служат способом разграничения разновременных пластов в составе «Повести временных лет» (Гиппиус А.А. Рекоша дроужина Игореви… К лингвотекстологической стратификации Начальной летописи // Russian Linguistics: International Journal for the Study of the Russian Language. 2001. Vol. 25. No 2. P. 147-181). Кроме того, С.М. Михеев считает фрагменты об убиении Бориса, Глеба и Святослава более поздними, чем основной летописный текст, также и потому, что в них при смене грамматического субъекта в тексте используются не конструкции с союзом «и», а конструкции с союзом «же», свойственные более поздним слоям «Повести временных лет»; см.: Михеев С.М. «Святополкъ седе въ Киеве по отци». С. 134—136. В этом случае он также основывается на наблюдениях А.А. Гиппиуса (Гиппиус А.А. Языковая гетерогенность и качество нарратива в «Повести временных лет» //Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2007. № 3 (29). С. 29—30). По подсчетам С.М. Михеева, во фрагменте, повествующем об убиении Бориса и Глеба, «же-модель» представлена 8 примерами, «и-модель» — 1. Во фрагменте статьи 6524/1016 года, соответственно, их 3 и 6, а в статье 6526/1019 года — 5 и 5. При этом подсчет почему-то назван «приблизительным», что весьма странно при оперировании статистическими данными (Михеев С.М. «Святополкъ седе въ Киеве по отци». С. 135, таблица 16). Вывод: в описании убиения Бориса, Глеба и Святослава «же-модель» используется намного чаще, чем в ранних летописных слоях Начального свода, «что еще раз подтверждает вторич-ность этого повествования в составе Начальной летописи»; см.: Там же. С. 137—156. Для иллюстрации пример «же-модели»: «И <…> вой разидо-шася от него. Борисъ же стояше с отрокы своими» — и пример «и-модели»: «И помолившюся ему, възлеже на одре своем. И се нападоша акы зверье дивии около шатра <…>». — Повесть временных лет. С. 59, 197.

Но доказательная сила этих соображений относительна: постулат о строгом соответствии между этими лингвистическими данными и хронологией летописных слоев основан на текстологических аргументах, обосновывающих соотношение пластов текста и, соответственно, их большую или меньшую древность. Однако сами эти текстологические аргументы не имеют безусловной доказательной силы, они не более чем подпорки для разнообразных гипотез. Не случайно едва ли не каждый исследователь-текстолог выделяет осколки, фрагменты более ранних летописных сводов в составе «Повести временных лет» по-своему. Впрочем, сам С.М. Михеев не всегда строго следует лингвистическим критериям при определении времени создания летописных фрагментов. В рассказе о смерти и погребении Владимира (он открывает годовую статью 6523/1015 года) «же-модель» используется 2 раза, «и-модель» — также 2 раза; см.: Повесть временных лет. С. 58. Между тем, хотя никакого предпочтения «и-модели» в этом тексте нет, историк относит его к древнейшему пласту «Повести временных лет». Справедливости ради надо отметить, что этот фрагмент подвергся искажающей его смысл редактуре; см.: Шахматов А.А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 1. С. 67— 68, исследователь развивает и уточняет мнение Е. Е. Голубинского. Однако пропорциональное соотношение «и-модели» и «же-модели» от этого, по-видимому, не меняется.