Андрей Ранчин - Борис и Глеб

• Название: Борис и Глеб
• Автор: Андрей Ранчин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03635-2

Первые русские святые, братья Борис и Глеб избрали для себя добровольную смерть, отказавшись от борьбы за власть над Киевом и всей Русской землей. Это случилось почти тысячу лет назад, летом и в начале осени 1015 года, после смерти их отца Владимира, Крестителя Руси. Но в последующей русской истории парадоксальным образом святые братья стали восприниматься как небесные заступники и воители за Русскую землю; их незримое присутствие на полях сражений с завоевателями, иноплеменниками русские люди ощущали постоянно и на протяжении многих веков — и на льду Чудского озера в 1242 году, и накануне и во время Куликовской битвы 1380 года, и при нашествии на Русь войск крымского хана Девлет-Гирея в XVI столетии… В наш век, культивирующий прагматизм и гедонизм и признающий лишь брутальных героев, братья Борис и Глеб, явившие миру подвиг непротивления злу, могут показаться теми, кого на убогом языке улицы называют «неудачниками», «лузерами». Но совершённое ими не имеет ничего общего ни с податливым и робким подчинением обстоятельствам, ни с трусостью и параличом воли. Об этом напоминает автор книги, доктор филологических наук, профессор Андрей Михайлович Ранчин.

Представленная вниманию читателей книга — по существу первый опыт именно биографического, а не житийного повествования о Борисе и Глебе. Автор тщательно разбирает все версии источников, все свидетельства, имеющие отношение к биографии братьев, пытаясь дать свой ответ на вопрос: почему именно Борису и Глебу, а не каким-то иным жертвам столь частых в Древней Руси внутридинастических конфликтов, довелось стать первыми русскими святыми?

---

71

Этнолог и историк В.Я. Петрухин обратил внимание на то, что летописец в сообщении о человеческих жертвоприношениях воспользовался выражениями из Библии, ставшими в христианской книжности стереотипом: «описание идольских жертв в летописи — распространенная цитата из Псалтири», встречающаяся и у богослова и проповедника, Отца Церкви Иоанна Златоуста, и в византийской хронике Георгия Амартола, к славянскому переводу которой многократно обращались древне русские летописцы. «В Псалме 105 (35—38) избранный народ обличается в том, что смешался с язычниками <…> и служил “истуканам их”, “и приносили сыновей своихь и дочерей в жертву бесам”». Исследователь видит здесь пример, скорее, обнаруживающегося «общего наследия библейско-византийского литературного “этикета”, чем связь с реалиями или пережитками языческого “быта”» (Петрухин В.Я. «Русь и вси языци»: Аспекты исторических взаимосвязей: Историко-археологические очерки. М, 2011. С. 209—210). Совсем иначе оценил это летописное известие и роль в нем цитаты из Псалтири А.В. Назаренко: «В летописеведении последних десятилетий имеют активное хождение взгляды, со гласно которым библейские образцы могли служить для средневекового книжника источником, моделью представлений об окружавшей его реальности; тем самым летописный текст делается исторически мало релевантен и превращается в литературный конструкт, подлежащий декомпозиции средствами ученой культурологии. В этом отношении только что представленный пример (аллюзия в «Повести временных лет» на 37-й стих 105-го псалма при описании детских жертвоприношений. — А. Р.) весьма показателен: летописец действительно пользовался библейскими образцами, но не для построения виртуальной реальности, а со значительно более прозаической целью: для облечения в конкретную литературную форму вполне конкретного исторического содержания» (Назаренко Л.В. Древняя Русь и славяне. С. 408). В подтверждение своего мнения А.В. Назаренко сослался на свидетельства археологии. Однако В.Я. Петрухин эту трактовку археологического материала посчитал тенденциозной. По его мнению, в отдельных случаях за языческие жертвы были приняты люди, погибшие в XIII веке — во время нашествия Батыя. «<…> Археологи в интерпретации своих находок получили ту “свободу”, при которой даже следы монголо-татарского погрома древнерусских поселений могут восприниматься как следы языческих культовых действ, а погребения жертв вражеского нашествия — как свидетельство человеческих жертвоприношений XIII в. (!), совершаемых на капищах языческими жрецами». — Петрухин В.Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия. С. 288, со ссылкой на книгу: Русанова Н. П., Тимощук Б.А. Языческие святилища древних славян. М., 1993 и на рецензию В.П. Даркевича, ей посвященную (Российская археология. 1996. № 4. С. 200—207).

72

В Первом старославянском житии Вячеслава рассказывается, что князь, после того как брат ранил его мечом, вырвал из рук нападавшего оружие и повалил брата на землю. Этой детали нет не только в «Легенде Никольского», но и в других житиях (Флоря Б.Н. Христианство в Древнепольском и Древнечешском государстве во 2-й половине X — 1-й половине XI в. С. 195), где, напротив, усилен мотив непротивления святого убийцам.

73

Русский князь, повинный в блудодеянии, «смыл пятно содеянного греха усердной щедростью милостыни». — Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. 4. Западноевропейские источники. С. 76.

74

Когда князь Святослав Ярославич кичился своим богатством перед немецкими послами, те возразили: «Это ничего не стоит, ведь это лежит мертво. Лучше этого воины. Ведь мужи добудут и больше того». — Повесть временных лет. С. 222—223.

75

Свердлов М.Б. Домонгольская Русь. С. 265, 266—267. Щедрость — непременная добродетель правителя в средневековой историографии. «Повесть временных лет» под 1036 годом отмечает щедрость сына Владимира Мстислава (правда, говорится о ней только в отношении дружины, и о пирах не сказано): «милостив, любил дружину без меры, имения для нее не щадил, ни в питье, ни в пище ничего не запрещал ей». — Повесть временных лет. С. 203, некрологическая статья. В византийской Хронике Продолжателя Феофана дается идеальный портрет деда Владимировой жены Анны Константина VII Багрянородного — прекрасной и величественной внешности соответствуют нравственные достоинства: «А был багрянородный царь Константин ростом высок, кожей молочнобел, с красивыми глазами, приятным взором, орлиным носом, широколиц, розовощек, с длинной шеей, прям как кипарис, широкоплеч, доброго нрава, приветлив со всеми <…> сладкоречив, щедр в дарах и вспомоществованиях». — Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей / Изд. подг. Я.Н. Любарский. М., 1992. (Серия «Литературные памятники».) С. 193, пер. Я.Н. Любарского. Аналогичным образом оценивалась щедрость и на средневековом Западе. Один из многочисленных примеров — портрет короля Дейры Освина в «Церковной истории народа англов» Беды Достопочтенного: «Король Освин был высок и красив, приятен в обхождении и щедр ко всем, знатным и простым. Все любили его за королевское достоинство, которое проявлялось и в обличье его, и в речах, и в делах. <…> Среди всех добродетелей, которыми, если можно так сказать, он был одарен в особой степени, особенно выделялось смирение <…>». — Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов. С. 87. Так же трактуют щедрость скандинавские саги: «Магнус конунг был человек среднего роста с правильными чертами лица, со светлой кожей и светлыми волосами: он был красноречив и быстро принимал решения, был великодушен, очень щедр, очень воинствен и смел в бою. Он был любим больше всех других конунгов, его хвалили как друзья, так и противники». — «Сага о Харальде Суровом» // Снорри Стурлусон. Круг Земной. С. 419, пер. А.Я. Гуревича.

76

Еще ранее Вячеслава одолевали сомнения в допустимости строгих наказаний: «<…> Боясь греха, он людей, врученных ему, стыдился наказывать за их преступления, дабы не поступать по жестокости справедливого закона. Но вскоре размыслив над этим своим сомнением, он мудро встал на правильный путь и не стал пренебрегать земным долгом и потом уже не сомневался, что стремясь к небесному, он не может не думать об этом [т. е. о земном] И затем установил праведный закон для людей как для бедных, так и для богатых. Итак, сидя на княжеском престоле, он все устроил по своему повелению. И, следуя этому, он, мудрый, был готов оказать милость каждому и бедных осужденных освобождал от гибели безвозмездно».

77

Поздние исторические сочинения — составленные в XVI веке Никоновская летопись и «Степенная книга царского родословия» — сообщают, что сыновья Владимира, в том числе Борис и Глеб, были крещены митрополитом Михаилом, выходцем из Византии, назначенным на Русь патриархом Константинопольским; см.: ПСРЛ. М., 2000. Т. 9. С. 57; Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Т. 1. С. 291— 292, 340. В ранних древнерусских источниках этот митрополит не упоминается. Историчность его признана большинством ученых, но кто в действительности крестил Бориса и Глеба, неизвестно.

78

Древнерусский книжник писал об этом ритуале: «С робят первыя волосы стригут и бабы каши варят на собрание рожаницам». — Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Харьков, 1916. Т. 1.С. 176.

79

В издании «Востоковской легенды» по той же рукописи (РГ Б.Ф. 256. № 438) А.А. Туриловым есть разночтение: «И постригоша князь. Ино темже мним». Расстановка запятых и точек в обоих случаях принадлежит, естественно, публикаторам, одна ко отличается и лексика: «князь» вместо «князи» (князья), «Ино» (и так, и вот) вместо «ини» (прочие, другие). Соответственно, в переводе А.А. Турилова говорится о пострижении одного только Вячеслава: «И постригли князя. И потому думаем <…>». — БЛДР Т. 2. С. 168, 169.

80

В так называемой Минейной редакции Жития Вячеслава, вторичной по отношению к «Востоковской легенде» (Weingart M. Prvni cesko- cirkevneslovanska legenda o svatem Vaclavu. S. 943) и, вероятно, созданной на Руси (Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. С. 60), постриг понят как обряд интронизации (Там же. С. 60— 61), хотя о настоящем возведении Вячеслава на престол сообщается ниже. Впрочем, возможно, этот эпизод Минейной редакции восходит к чешскому источнику-протографу, в данном случае отличающемуся от «Востоковской легенды». Сходный мотив есть и в латинской легенде Лаврентия о святом Вячеславе: Laurentius monachus Cassinensis, archiepisco- pus Amalfitanus. Opera, Weimar, 1973 (Monumenta historiae Germaniae. Vol. 7). P. 28—29. У Лаврентия, правда, описывается крещение, но есть достаточные основания для предположения, что агиограф, незнакомый с обрядом пострига ребенка, встретив его описание в своем источнике (близком к «Востоковской легенде»), понял так, что речь идет о крещении. См.: Tfestik D. Vaclav a Berengaf. Politicke pozadi postrizin sv. Vaclava roku 915 // Cesty casopis historicky. 1991. Rocn. 89. No 5—6. S. 642—645.