Виктор Ерофеев - Очарованный остров. Новые сказки об Италии

• Название: Очарованный остров. Новые сказки об Италии
• Автор: Виктор Ерофеев
• Издательство: ACT : CORPUS
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-084393-0

Сборник под названием «Очарованный остров. Новые сказки об Италии» был задуман Ассоциацией «Премия Горького» в связи со 100-летним юбилеем первой публикации «Сказок об Италии» Максима Горького. Капри всегда притягивал к себе творческих людей, и Ассоциация решила внести свой вклад в литературную историю «Острова сирен». В течение 2012–2013 гг. ряду известных российских писателей было предложено совершить поездку на Капри и затем написать текст, связанный с этим островом. Составителем сборника стал известный итальянист и переводчик Геннадий Киселев, перу которого принадлежит вступительное эссе. В итоге крупнейшие современные авторы (от Максима Амелина до Владимира Сорокина) представлены в этой книге очень разными по жанру и стилю произведениями, которые объединяет один источник вдохновения — волшебный остров Капри.

---

„Неприятный шкет… — подумал Иван. — Где-то я уже видел эту физиономию…“».

— И что вас тут смутило?

— Ну, господин писатель. Не надо с нами играть в кошки-мышки. И сразу дальше: «Наконец найдя закут для багажа, он придвинул свой чемодан к другим, вышел, поправил сумку на плече. Рядом с лестницей топтался, заложив руки в карманы, маленький и сильно узкоплечий матрос, но с непомерно широкой шеей. Его большое глуповатое лицо было весело-самодовольным. „Sorry, where is the bar?“ — спросил Иван. Ничего не ответив, матрос вынул из кармана маленькую, словно детскую, ручку с зажатым в ней айфоном и ткнул пальцем вверх. „И этого я где-то видел… — подумал Иван, проходя мимо и направляясь к лестнице. — Странные полурослики собрались на этом пароме…“» Вот.

— Что — вот?

— А то, что вы дурачите следствие.

— Знаете, если вы начнете говорить со мной в таком тоне, я вообще откажусь отвечать на ваши вопросы. Вы не районный опер, а я не уличный грабитель.

— Вы гораздо опаснее ста уличных грабителей.

— Вы мне льстите!

— Что вы, господин писатель, я вам не льщу… Страница девяносто. Глава седьмая. Иван в итальянском госпитале. «Открыв глаза, Иван снова увидел свои ноги, закатанные в гипсе и подвешенные на фоне окна, наполненного вечерним небом и макушками платанов. За эти трое суток он успел передумать о многом и многое вспомнить. Разрыв с Анфисой, ее красиво-беспощадное лицо, ее губы, такие желанные, но раскрывающиеся в последний раз лишь для того, чтобы выпустить поток ядовитых слов, ее взгляд сквозь Ивана, взгляд, говорящий ярче всех этих слов: все кончено. Предательство Виктора, его письмо, шелковый тяжелый сверток, переданный Зельдиным, молчание Бориса, спущенные в унитаз ключи, пустая комната на Брестской, пустая бутылка виски, выпитая почти залпом, два светлых квадрата на стене… „Земную жизнь пройдя до половины… — пробормотал Иван, подумал и поправил себя: — Зимнюю жизнь пройдя до половины“. Вошла итальянская медсестра с подносиком, сняла с него мензурку с лекарством, протянула Ивану, защебетав по-итальянски. „Грация…“ — сказал тот, взял, выпил, поставил на подносик. Сестра вышла. „Гипсовый комфорт для русской души…“ — подумал он и закрыл глаза.»

— Ну и что?

— Скажите, почему ваш герой пьет виски?

— Любит этот напиток.

— Иван Морозов?

— Иван Морозов. Любит виски, предпочтительно бурбон. И пьет. По-вашему, человек с таким именем должен пить только водку?

— С каких пор ему стал нравиться вкус виски?

— Вам назвать точную дату?

— Не иронизируйте. Меня интересует, кто конкретно привил вашему герою любовь к виски?

— Я отказываюсь отвечать на идиотские вопросы!

— Хорошо, зайдем с другого конца: когда ваш герой впервые оказался за границей?

— Вы же сказали, что внимательно прочли мой роман. В конце шестой главы он вспоминает о Берлине.

— Это я помню. Берлин 1988-го.

— Первая поездка Ивана за границу.

— Да. И первая любовь. Габи Шмарн. Это она угостила Ивана бурбоном?

— Послушайте! Вы решили издеваться надо мной?!

По каким статьям, черт возьми, я нахожусь под следствием?!

— По статье о клевете на президента и на органы государственной власти Российской Федерации. А также по статьям о подстрекательстве к организации террористических актов против представителей государственной власти, о подстрекательстве к созданию преступной группировки, о хранении и распространении материалов, возбуждающих межнациональную рознь, об изготовлении и распространении материалов, подстрекающих к свержению государственной власти вооруженным путем, об изготовлении и распространении материалов, пропагандирующих активное неповиновение властям.

— Ну а при чем здесь бурбон?!

— Господин писатель, в вашем деле все важно.

— Что важно?! Чего важно?! Что вы ваньку валяете?! Я сейчас же напишу прокурору!

— Это ваше право. Успокойтесь.

— Я отказываюсь отвечать на вопросы! Верните меня в камеру!

— Послушайте, в ваших интересах, чтобы у нас с вами не было конфликта.

— Верните меня в камеру!

— Хорошо, верну через десять минут. Только ответьте на последний вопрос. Ручаюсь, так сказать, идиотским он не будет. Он вполне конкретный.

— На последний вопрос отвечу. И все. Пойду писать прокурору.

— Пишите, пишите…

— Итак, глава тринадцатая: «Синьора Кольбоссо со своей традиционной детской улыбкой подала Ивану костыли и защебетала на своем итальянском английском, желая ему как можно быстрей поправиться. „Thanks a lot, — ответил Иван, беря легкие белые костыли и привычно уже опираясь на них. — Thank you for everything. I'll never forget it. Never!“ Он рывком приподнял свое тело со стула, встал. Та самая зеленоглазая блондинка-медсестра со спортивной фигурой и чувственным оскалом, что дважды приходила в его сны, не очень бережно накинула ему на плечи новый пиджак. Маленькая синьора Кольбоссо повесила Ивану на плечо его сумку. Он глянул мельком на детскую смуглую шею врача и улыбнулся: за два месяца он так и не решился поцеловать эту шею, столько раз заботливо склоняющуюся над ним.

„Ничего… все было правильно… все было, как тому и быть…“ — подумал он и в последний раз пошел по коридору. Врач и медсестра следовали за ним.

Широкий лысый привратник Витторио, тот самый любитель баранины и голливудского „Доктора Живаго“, улыбнулся Ивану как старому знакомому и прощально поднял короткую руку. Стеклянные двери разошлись, Иван пошел по пологому спуску к такси. Декабрьское солнце попало в глаза, бодрящий воздух итальянской зимы ударил в ноздри. И вдруг он оступился, зашатался, вцепляясь в костыли. Врач и медсестра бросились, подхватили под руки. „Slowly, Ivan, definitely slowly!“ — щебетала врач, блестя узкими модными очками. Медсестра с придыханием заговорила по-итальянски. Иван стоял на месте, поддерживаемый двумя женщинами. Слезы навернулись ему на глаза. Он вдруг вспомнил все: падение, свист морского воздуха, первый удар, второй, куст можжевельника, спасший его от дальнейшего падения и третьего удара, который, безусловно, завершил бы его сорокалетнюю жизнь. „Можжевеловый куст… — прошептал он. — Да храни тебя Бог, европейский можжевеловый куст“».

— Вы уже научились читать с выражением.

— Профессия обязывает… Так вот, господин писатель, у меня вопрос по существу: что означает и какой смысл несет в себе эта сцена?

— Эта сцена, господин следователь, несет в себе то, что в ней описывается.

— Что значит «да храни тебя Бог, европейский можжевеловый куст»?

— Вот это самое и значит.

— Это не ответ.

— Я могу лишь повторить его.

— Хорошо, зайдем с другой стороны: зеленоглазая медсестра дважды снилась вашему герою.

— Совершенно верно.

— В первом сне он видел ее в Москве, на Кремлевской набережной, где она, войдя в воду в шубе, ловила рыбу огромной теннисной ракеткой.

— Да.

— Во втором он залез под стол и «самозабвенно, до умилительных слез целовал ее колени, пока она, дрожа мускулистым телом, яростно, с криками, стонами и ругательствами, печатала на машинке постановление о лишении Ивана итальянского гражданства».

— Да.

— Иван хотел когда-нибудь стать гражданином Италии?

— Вы же читали мой роман. Нет, с какой стати?

— А почему во сне он осознает себя гражданином Италии?

— А почему бы ему во сне не стать гражданином Италии?!

— Скажите, он целовал колени этой медсестры, чтобы умилостивить ее? Чтобы она прекратила печатать отказ? Чтобы она оставила ему итальянское гражданство?

— Вы никогда не целовали женщин во сне?

— Нет.

— Мне вас жаль.

— Вы отвлеклись. Смотрите, что вы пишете: «В этих коленях была такая государственная беспощадность и одновременно пьянящая женственность, что Иван целовал, целовал и целовал их в полном страхе и умилительном самозабвении». Перед чем или перед кем он испытывал страх?

— Перед образом женских колен.

— Хорошо. Я вас понял, господин писатель.

— Я могу идти?

— Нет.

— Разве допрос не окончен?

— Нет.

— Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы.

Я их не понимаю.

— А я вот хорошо понимаю ваше упорство. Вашу скрытую, слепую, злокозненную ненависть.

— К кому?

— К нашему государству.

— Мы только что говорили о женских коленях.

При чем тут наше государство?

— При том. Мне надоела эта комедия dell'arte, длящаяся уже шестой день.

— Мой арест и есть комедия. Только не dell'arte. Это простой русский балаган.

— Сейчас разберемся… Так. Сержант, ко мне. Подследственного — вон туда.

— Чего это вы?

— Пристегнуть полностью, товарищ капитан?

— Полностью.

— Подождите… что вы делаете? Вы что, с ума сошли?!

— Снимай с него… да… вот так.

— Вы одурели?!