Мария Амор - Пальмы в долине Иордана

• Название: Пальмы в долине Иордана
• Автор: Мария Амор
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010

Действие повести Марии Амор, бывшей израильтянки, ныне проживающей в США, — «Пальмы в долине Иордана» приходится на конец 1970-х — начало 1980-х годов.

Обстоятельства, в основном любовные, побуждают молодую репатриантку — москвичку Сашу перебраться, из Иерусалима в кибуц. В результате читатель получает возможность наблюдать кибуцную жизнь незамутненным

взором человека со стороны. Мягко говоря, своеобразие кибуцных порядков и обычаев, политический догматизм и идеологическая зашоренность кибуцников описаны с беззлобным юмором и даже определенной симпатией. И хотя «нет ничего на свете изнурительнее работы в поле на сорокаградусной жаре», героине на первых порах кажется, что жизнь в коллективе стала ее жизнью, и хочется, чтобы здесь ее приняли как равную и зауважали. Однако человек — не общественное животное, а личность, индивидуальность. И там, где общее собрание решает, рожать женщине или делать аборт, покупать семье цветной телевизор или удовлетвориться черно-белым, индивидуальность бунтует. Не прибавляет энтузиазма также существование в условиях либо «раскаленного сухого зноя, либо влажной парилки» и осознание убыточности кибуцного хозяйства, ненужности тяжкого коллективного труда. Но главное огорчение — это бесславная гибель романтической идеи, которой посвятили жизнь многие достойные люди, и невозможность внести в ее возрождение свой собственный вклад.

---

— Насильно здесь не держат, и недовольных нет. Женщин вполне устраивает, что не приходится после работы, как городским, готовить, стирать, бегать по магазинам, развозить детей на кружки…

— Правильно, в свободное время они лепят уродливые керамические горшки или загорают в бассейне!

— Не все. Есть люди, которые интересуются Пуническими войнами! Многие на самом деле воплощают собой кибуцный идеал, являясь настоящими образованными тружениками!

— Ну да. В городе они стали бы учеными, профессорами, а здесь — им дозволено “интересоваться”, после того, как подоят коров.

— Все не могут быть профессорами.

— Все не могут, а ты можешь!

Это Хен введена в заблуждение моей эрудицией. Я-то знаю, что впечатление это ложное, и самое время открыть ей глаза на истинное положение дел в моем образовательном цензе, но я не успеваю, потому что она продолжает:

— В городе жизнь заставляет женщин получить образование, приобрести профессию, делать карьеру, а здесь — ничего не надо!

Я молчу, мне стыдно признаться, что это как раз то, что я так ценила в кибуце. Но я не хочу превратиться в Браху. И мне бы хотелось когда-нибудь послушать лекции Правера — автора моих любимых исторических фолиантов. На суперобложке говорится, что он профессор Иерусалимского университета.

Мне кажется, что центр мира передвинулся куда-то далеко. Раньше он был рядом — в сердце Рони, в нашей общей с друзьями кибуцной жизни. А теперь он где-то снаружи, и мне недоступен. И все обиднее осознавать, что жизнь проходит мимо. Надо вырваться отсюда, нагнать ее, что-то решить для себя, оставив всех, даже Рони, позади. Мне хочется от судьбы чего-то большего, или хотя бы другого, не того, что я получаю от нее здесь и сейчас.

Я чувствую, что должна уехать, хотя бы на день.

Беру выходной, и мы с Хен едем автостопом к Кинерету. Купаемся в теплой воде, загораем среди бамбуковых зарослей Карей-Деше, Хен рассказывает о своих многочисленных сердечных историях, я завороженно слушаю, потом мы гуляем по Капернауму, а на обратном пути останавливаемся в ресторане в Веред а-Галиль. Столики стоят под виноградным навесом, в конюшне за рестораном фыркают лошади, на холмы Галилеи спускаются сумерки. К нам подсаживается симпатичный мужчина.

— Дакота, привет! Познакомься, это моя подруга Саша! Саша, это Дакота — местный ковбой!

Я поражена тем, как много людей в Верхней Галилее знает Хен. Очень скоро к нашему столику присоединяется еще несколько мужчин, среди них англоязычный старикан, про которого говорят, что он потомок дома Романовых, тихо доживающий свой век в галилейском пансионате. Дакота рассказывает о ковбойской жизни:

— Попросил одного соседа, пока я буду отсутствовать, присмотреть за моими коровами, а после возвращения половины стада не было, оставшиеся коровы были в ужасном состоянии…

— Скот — это такое дело, его бросать нельзя, — замечает кто-то из слушателей.

— Да вот, понимаешь, сирийцы в семьдесят третьем этого не понимали! — ковбой подмигивает. — Пришлось нам с ребятами им это доходчиво разъяснить!

Слушатели довольно смеются. Похоже, это любимый рассказ публики, только я слышу эту историю в первый раз. Дакота закуривает и небрежно продолжает:

— Этот сукин сын уверял, что речь идет о простом невезении. Действительно, оказалось, страшно невезучий мужик — у него с тех пор каждое лето выгорает пастбище… — Дакота улыбается и смотрит на меня так, как давным-давно не смотрел Рони.

Я знаю, что я ему нравлюсь, и он мне тоже. До сих пор только у Рони было плечо, на которое так приятно лечь, только его кожа замечательно пахла полынью, только его волосы хотелось ворошить… Внезапно я впервые чувствую привлекательность другого мужчины.

Обломок дома Романовых, не понимающий ни по-русски, ни на иврите, упорно пытается обсудить со мной судьбу своей исторической, а моей доисторической родины, но ему не помогает даже знание множества европейских языков — мой французский захирел в кибуце окончательно, выжитый дикорастущим ивритом.

Волшебный вечер: пахнет полынью, на столике мерцает свеча, пиво необыкновенно вкусное. Я не привыкла быть в центре внимания, никогда прежде не встречала ни августейших изгнанников, ни мстительных ковбоев, и вечером, когда обладатель индейского прозвища подвозит Хен и меня к воротам кибуца, возвращение в свою обыденную жизнь представляется возвращением в темницу.

Через несколько дней мир лопается по всем швам.

Хен влетает в мою комнату:

— Мобилизуют всех, кто в боевых частях… Говорят, мы входим в Ливан!

С прошлой весны на севере было тихо, но сегодня с утра на территорию кибуца то и дело въезжают военные машины, мужчины прощаются с друзьями и семьями и отбывают в свои части. Рони — тыловик, но в эти дни в Гадот все начинают чувствовать себя мобилизованными. В кибуцниках срабатывает давно выработанный рефлекс — мгновенно подняться на защиту Родины, соединиться как можно быстрее со своей частью и как следует вмазать арафатовцам, окопавшимся в Ливане и уже который год не дающим жить спокойно… Сабра, Шатила, сомнения в мудрости и выполнимости затеянного — все это будет потом…

Телевизионные передачи наконец-то стали цветными, но даже во всех цветах радуги происходящее никого не радует. Только Браха упивается своей прозорливостью.

Хен, офицер запаса, мечтает об открывающихся возможностях:

— Упрошу Матана Вильнаи взять меня со своими частями в Ливан, я у его отца в университете курс брала…

Трудно поверить, чтобы для боевого генерала это была достаточно веская причина брать девушку в действующую армию, но для Хен невозможного нет, по крайней мере, в мечтах. Пока она готовится к въезду в Ливан на головном израильском танке, я смиряюсь со скромной ролью защиты тыла: Гадот получает от разведки сообщение, что следующей ночью кибуц подвергнется обстрелу катюшами. Меня, как и многих других женщин, определяют спать в яслях: в случае ночной тревоги я должна буду перевести детей в бомбоубежище.

Спать на раскладушке неудобно, да и не до сна. Я жду сирены и представляю себе, как потащу одновременно троих детишек. Мамы на меня полагаются, и я, конечно, не подведу, но скорее бы наступил рассвет!

Несмотря на то, что Гадот так и не подвергся обстрелу, настроение в кибуце совершенно изменилось. Столько друзей и знакомых воюют в Ливане! Я тоже не могу поверить, что когда-нибудь меня снова начнет волновать всякая чепуха, отныне, кажется, я никогда не забуду, что именно в жизни по-настоящему важно, и буду жить достойно, так, чтобы не было мучительно больно…

Идет второй месяц войны, которую назвали “Мир Галилее”. В “Жасмине” тихий час, дети спят, я спасаюсь от полдневной жары, сидя на влажном полу. Радио передает сводку последних новостей. Внезапно в проеме двери возникает темная фигура солдата в высоких ботинках и с винтовкой через плечо. Только спустя несколько секунд я узнаю Ури, бросаюсь к нему и крепко обнимаю.

— Вот, возвращался из Ливана, впервые отпустили, проезжал мимо вас и решил заехать… — Ури смущен моей пылкостью, но и рад ей. Но сейчас для меня каждый солдат — герой, а то, что Ури вспомнил обо мне, почувствовал, как необходимо мне поговорить с кем-нибудь, давно меня знающим, волнует необыкновенно. В военной форме он совсем не похож на себя прежнего — подтянутый, стройный, с милым ежиком волос, синими глазами и заросшими щетиной ямочками на щеках. Он садится в углу, прямо на пол, бросает оружие рядом. У него совсем мало времени, ему еще надо добраться до Итава.

— Как там? Что там? Как мой Шери?

— Шери прошел курс боевой дрессировки, осознал, что неправильно относился к своей хозяйке, совершенно напрасно видя в ней существо слабое и якобы нуждающееся в защите. Теперь стал замечательным псом. Дафна в нем души не чает…

— Кто из ребят ушел? Кто остался? Я так соскучилась по всем!

— А что же в гости не приезжала?

Не приезжала, потому что чувствовала бы себя там перед всеми виноватой, но что об этом говорить!

— У Галит и Дани родилась дочка…

— Уже? Когда? Вот это да! И куда они теперь?

— Никуда. Дани — секретарь кибуца, да и Галит категорически отказалась куда-либо двигаться. Мы открыли детский садик. Она обещает, если понадобится, сама укомплектовать его детьми… Рина с Эльдадом поженились и ушли в сельскохозяйственный кооператив. Эльдад подсчитал, что на себя работать выгоднее. Шоши познакомилась с кем-то из Нахшона и перебралась туда…

Хм, наверное, нет плохих невест, есть только недостаточно упорные…

— А как Дафна?

— Мы с Дафной вместе.

— Ого! Серьезно?

— Серьезно!

Я рада за них. Дафне повезло. И Ури тоже.

— А кто еще остался?

— Коби… Они с Авиталь осенью собираются пожениться.

— Коби? Кто бы мог подумать…