Мария Амор - Пальмы в долине Иордана

• Название: Пальмы в долине Иордана
• Автор: Мария Амор
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010

Действие повести Марии Амор, бывшей израильтянки, ныне проживающей в США, — «Пальмы в долине Иордана» приходится на конец 1970-х — начало 1980-х годов.

Обстоятельства, в основном любовные, побуждают молодую репатриантку — москвичку Сашу перебраться, из Иерусалима в кибуц. В результате читатель получает возможность наблюдать кибуцную жизнь незамутненным

взором человека со стороны. Мягко говоря, своеобразие кибуцных порядков и обычаев, политический догматизм и идеологическая зашоренность кибуцников описаны с беззлобным юмором и даже определенной симпатией. И хотя «нет ничего на свете изнурительнее работы в поле на сорокаградусной жаре», героине на первых порах кажется, что жизнь в коллективе стала ее жизнью, и хочется, чтобы здесь ее приняли как равную и зауважали. Однако человек — не общественное животное, а личность, индивидуальность. И там, где общее собрание решает, рожать женщине или делать аборт, покупать семье цветной телевизор или удовлетвориться черно-белым, индивидуальность бунтует. Не прибавляет энтузиазма также существование в условиях либо «раскаленного сухого зноя, либо влажной парилки» и осознание убыточности кибуцного хозяйства, ненужности тяжкого коллективного труда. Но главное огорчение — это бесславная гибель романтической идеи, которой посвятили жизнь многие достойные люди, и невозможность внести в ее возрождение свой собственный вклад.

---

Мне Хен нравится. Она не похожа на всех остальных женщин, не такая правильная. Хен ко всему относится иначе, чем другие, и делает, что хочет. Иногда уезжает из кибуца на несколько дней, гуляет в пустыне, а потом как ни в чем не бывало появляется вновь. Как это ей удается? Я за год жизни здесь в Тверию еще не собралась, а она…

— Саш, держись от нее подальше, — советует Рони. — Она тобой интересуется только потому, что ты из России, новенькая… Ты к ней привяжешься, а она от тебя отмахнется. Тебе же больно будет.

Но я не внимаю. Я одинока. В Итаве, чтобы участвовать в общей жизни, достаточно было выйти из караванчика, а здесь семьи после работы сидят перед телевизором по своим комнатам, а компания Рони, в которой он проводит все вечера, состоит из новообращенных страстных любителей бриджа, с которыми у меня нет ничего общего. Все чаще я провожу вечера вместе с Хен. Мы болтаем, иногда вместе гуляем вокруг Гадота, или просто вместе читаем — каждая свою книгу. Хен — изгой в кибуце и, по мнению моего мужа и Брахи — предосудительное знакомство, но мне наплевать. Я больше не стремлюсь нравиться всем. Я больше не стремлюсь нравиться кому бы то ни было. Пусть сама я не смею опоздать на работу даже на несколько минут, но тем приятнее и удивительнее видеть эту свободную душу, равнодушную ко всем правилам и условностям, как будто частица самостоятельности новой подруги способна перепасть и мне. Может, именно этого тлетворного влияния и опасается Рони…

В начале июля север страны начинают обстреливать. Кибуцы протянули руку помощи городкам развития, позволив женщинам и детям укрыться от обстрелов в своих хозяйствах. Гадот тоже принял несколько семей, в основном работников кибуцных предприятий, расположенных в промзоне Кирьят-Шмона.

Милая женщина Эдна отвечает за прием беженцев. Я вызвалась помогать ей в этом благородном деле. Большинство гостей, впервые в жизни оказавшись в кибуце, неприятно удивлены маленькими аккуратными домиками, обилием цветов, бассейном и общим благополучием хозяев. Сефардские женщины с испуганными, приникшими к ним детьми теснятся на скамейках и недоброжелательно взирают на ашкеназов-кибуцников, проходящих и проезжающих мимо них на велосипедах. Кибуцники приветливо здороваются, довольные своей ролью благородных спасителей. Кирьят-шмоновки исподлобья косятся на своих голоногих благодетелей и не поддаются на фальшивую ласку классового врага, справедливо полагая, что нет причины даже во время обстрела забывать тот факт, что в мирные дни кибуцники являются их работодателями и эксплуататорами. Кибуцы от государства получили бесплатную землю, а выходцы из Северной Африки — шиш. Кто как не эти барчуки умудрились ухватить себе лучшие места страны, загнав безропотных сефардов в самые отдаленные и опасные районы?! Причем не в маленькие домики, утопающие в розах, а в отвратительные четырехэтажные бетонные коробки, увешанные сохнущим бельем.

Заранее радуясь доброму начинанию, мы с Эдной подходим к ним, неся в руках кучу разноцветных маек с надпечаткой “Гадот” и симпатичной картинкой солнца, встающего над холмами.

— Вот, примите, пожалуйста, подарок от нас, — умильно говорит Эдна марокканской женщине.

— Премного благодарны, — хмуро ответствует тетка, поправляя платок на голове. — Нам не надо, у нас все есть.

Видимо, перспектива разгуливать по Кирьят-Шмона с надписью, оповещающей общественность о том, что она спасалась от обстрела в кибуце, её не соблазняет.

Эдна теряется от неблагодарности гостей. Майки были специально заказаны, дабы память о добросердечии Гадота не меркла в памяти жителей севера страны, и унести их невостребованными представляется невозможным.

— А детям?

— Большое спасибо, — женщина непреклонно складывает руки на груди. — И так вам на всю жизнь обязаны.

Мы с Эдной продолжаем беспомощно топтаться.

— Вам что-нибудь нужно? Требуется ли помощь в чем-либо? — мы твердо намерены продолжать нелегкую опеку.

— Может, работа какая есть? — спрашивает другая тетка.

Эдна протестующе машет руками:

— Вы у нас гости, ничего не надо, отдыхайте!

– “Отдыхайте”!.. — передразнивает кирьят-шмоновка. — А деньги за нас пророк Элиягу заработает? Пока мы здесь без толку сидим, счета-то растут! Их за нас никто не оплатит! Хоть бы что нашли — на кухне помочь, может, кому убрать нужно? — с надеждой спрашивает она меня. Видимо, я ей кажусь многообещающей белоручкой.

— Нет, мы все делаем сами! — с ноткой гордости объясняет Эдна.

Работницы кибуцных фабрик деликатно умолкают.

— Мы можем организовать что-нибудь для детей: спектакль, экскурсию…

Женщины инстинктивно подтягивают потомство поближе к себе, вероятно испугавшись тлетворного кибуцного влияния.

— Видала, Рива? — спрашивает ехидно одна из них, помоложе. — Вот, гляди, как люди живут, пока ты в родном Кирьят-Шмона под обстрелами по бомбоубежищам скачешь… Хочешь тебе спектакль, а хочешь — экскурсия!..

— Ну да, — отвечает подруга. — Потому так хорошо и живут, что мы на себя снаряды притягиваем! Домой бы позвонить, а кроме этого ничего не надо, — говорит она Эдне. — У нас мужья в Кирьят-Шмона остались!

— Я вечером свожу вас в секретариат, оттуда позвоним. — Эдна пропускает мимо ушей неделикатные упреки и в беззаботном существовании, и в том, что по кибуцам попрятали только женщин и детей, а мужчин оставили сидеть в бомбоубежищах, зато считает своим долгом напомнить, что гадотовцы тоже в свое время хлебнули лиха. — Нас ведь тоже непрерывно обстреливали до Шестидневной войны… Мы специально один дом сохранили, с пробоиной от попадания… хотите взглянуть, я покажу? — Эдна указывает рукой в сторону исторической достопримечательности.

Женщины не интересуются пробоинами, у них дома хватает стен, изрешеченных осколками снарядов, они видят их с детства и уже не надеются на благие перемены.

— Если бы пограничные кибуцы не отстояли эти земли, так и Кирьят-Шмоны бы не было! — восклицаю я в отчаянии.

Беженки только пожимают плечами, равнодушные к этой перспективе.

— На нас трущобы везде найдутся, — бормочет одна из них.

Я собираюсь сказать, что если бы не кибуцы, то, может, вообще не было бы никакого государства Израиль, так что кибуцы полностью заслужили свое процветание. Что нельзя ненавидеть кого-то только за то, что он живет лучше, что надо быть благодарными за оказанную помощь, а не подозревать во всем какой-то подвох. Но Эдна, словно почуяв, что я готова порушить хрупкое единение города и деревни, поспешно уводит меня. Удаляясь, я слышу, как одна из женщин говорит что-то за нашей спиной, и улавливаю презрительное “русия”… Видимо, мои светлые кудри произвели особо неприятное впечатление на многострадальных жертв арабского террора. Эдна замечает с лицемерным вздохом:

— Несчастные темные люди. Детей жалко!

Кибуцники, несмотря ни на что, намерены и дальше творить добро. В годину испытаний весь народ обязан сплотиться, и кому же, как не кибуцам, прийти на помощь соотечественникам, взять шефство над отсталыми слоями населения, которые, к тому же — наши собственные работники!

В конце июля обстрелы прекращаются, беженки возвращаются в свой город, к кибуцным станкам, и всем становится легче.

…Спустя пару месяцев, когда все подруги Брахи уже щеголяют в новых туалетах, меня останавливает у столовой Аарон, ответственный за график работ.

— Саша, мы думаем, было ошибкой в самом начале твоей жизни здесь поставить тебя в бельевую. Тебе надо работать где-нибудь, где ты будешь больше сталкиваться с другими людьми, с молодежью… Браха — женщина хорошая, но с некоторыми слабостями…

Я рада грядущим переменам. Действительно, спокойное существование под крылышком у кладовщицы — это не то, что мне нужно. Надоело ползать с булавками во рту вокруг чужих колен. Тем не менее, я считаю своим долгом вступиться за начальницу,

— Да нет, Браха в порядке. В конце концов, у всех свои слабости.

— Если послушать нашу Браху, так точно. На самом деле — мы здесь люди как люди. Как везде. Мы только кажемся хуже, потому что все друг про друга знаем, но по той же причине стараемся быть лучше…

После общения с Брахой мне приятно беседовать с умным человеком, и я воодушевленно подхватываю:

— В Советском Союзе большинство населения проживает в коммунальных квартирах. По семье в каждой комнате, а кухня и туалет — общие.

Аарон кивает:

— Знаю, читал Солженицына и других… Но мы — не коммунальная квартира. Кибуц не исчерпывается совместным проживанием и круговой порукой. В нашем единстве есть сила, и мы ставим перед собой важные социальные задачи, направленные на благо всего общества. И пока мы будем помнить о том, ради чего существуем, мы будем нужны этой стране, а если скатимся на путь исключительно личного преуспеяния, превратимся в доисторических динозавров…