Красная Шкапочка - Наследники Скорби

• Название: Наследники Скорби
• Автор: Красная Шкапочка
• Жанр: Фэнтези

Быть человеком или остаться зверем? То всяк для себя решает сам. Вот только за тебя выбор сделали другие. Им все равно, что ты не хочешь становиться свирепым чудовищем. Им все равно, что ты забудешь свою прежнюю жизнь. Им не жаль оставить тебя один на один с Жаждой. Жаждой, которой нет сильнее. Неутолимой. Свирепой. Жаждой крови. И можно ли не сойти с ума, если однажды заснувшая память очнется, и вдруг вспомнишь, как твои клыки сжимались на горле родного человека? Есть ли этому прощение? И можно ли найти слова, чтобы объяснить людям: ты такой же, как они. Просто… для того чтобы жить, тебе нужна их кровь.

---

Через трое суток умерших было уже восьмеро, а лихоманка перекинулась на жителей веси. Похороны в Вадимичах стали делом обыкновенным.

Колдун, сбился с ног, силясь помочь людям, чая дождаться подмоги из крепости. Он пользовал больных настоями, омывал отварами, лил Дар без жалости и скупости. От питья и припарок хворым будто делалось лучше. Черные струпья прорывались, наконец, гноем, но после этого… человек умирал.

Обережник пытался лечить от язв, варил мази на нутряном свином жиру и чистотеле, снова лил Дар. Но, проклятые свищи, рубцуясь, усиливали лихорадку. И снова люди гибли.

Вадимичи охватила глухая беспросветная тоска. Уже не плакали по сгинувшим детям матери, не чернели от горя отцы и мужья, не причитали невесты по женихам — сами лежали при смерти. Безысходность завладела каждым домом.

А хоронить покойников было некому. Уже три избы заколотили наглухо, потому как не осталось сил вывозить тела и предавать их земле. Ивор лишь читал над усопшими отходной наговор, чтобы души покинули непогребенные по укладу тела, вознеслись в вышние небеса. На все прочее не осталось сил.

Насельник Цитадели лишь бился за оставшихся, еще живых людей. Пытался избавить от мученической смерти трехлетнюю осиротевшую Усладу — внучки его ровесницу. Лил Дар, унимал жар, очищал кожу от ржи. Утихло и то, и другое! Думал — сдюжил. Да только к ночи возвратилось все с новой силой. Сгорела Услада. Отяжелела маленькая, изрытая язвами ручонка, выскользнула из ладони обережника. А он, несколько оборотов сидевший над тяжело умирающим дитем, уткнулся лбом в лавку и первый раз за много-много лет разрыдался от бессилия и усталости.

Здоровый мужик, переваливший годами на пятый десяток, женивший троих сыновей и двух дочек, переживший жену — рыдал от отчаяния, что не смог спасти чужого ребенка. В той избе он и заснул, на соседней лавке с покойницей. Идти куда-то сил не осталось. Тут его разбудил, отыскав, Дабор. Теперь, значит, Нежу хоронить… Хранители светлые, за что вы кару такую людям отмерили? Эх, а ведь про Усладу-то он забыл!

— Дабор, друже, девочка Кричанова тоже померла. Ее б перенести сюда же, — виновато сказал обережник. — Вместе уж с ними и закроем.

Мужчина в ответ кивнул.

Умерших разложили по лавкам нетопленой избы. От запаха изгнивших тел мутился рассудок, а желудок, казалось, уже привычный к смраду, все равно сжимался, подпрыгивал к горлу. Ивор отчитал умерших, вздел очистительные обереги и вышел из избы на улицу.

Волглый воздух таяльника показался дурманным и сладким. Вот и все. Обережник не считал умерших. Не хватало духу. Но знал, что их уже больше трех десятков и из-за этого становилось еще страшнее. От неведомой хвори не было спасения. Дар разбивался об недуг, как глиняный горшок об стену.

А, может, так оно случилось еще и потому, что Сила — не колодец бездонный, нельзя ее черпать без удержу. Уже сутки тому Ивор почувствовал — не так живо она ему отзывается. Устал. Да ведь людям не объяснишь. Люди спасения чают. Или хоть облегчения. Как откажешь?

Вот только выходило — что бы он ни пробовал, помочь не удавалось. А самое страшное, когда на постой у Вадимичей останавливались и подумать не могли, что приманили с собой этакую беду.

Ивор побрел следом за Дабором в гостиный дом, про себя отмечая, что мужчина ступает тяжело и пошатывается. Видать, занемог. Страшно это. Страшно — быть еще живым, но все одно, что мертвым. Страшно глядеть на умирающих и знать, что скоро сам будешь так же лежать, мечась на лавке, раздирая руками гниющую плоть.

А Нежа? Красавица. Жить бы да жить еще. Ясноокая, отрада для сердца. К жениху ехала… Ладная девка — кровь с молоком. Все гоняла черпаком от котла особо ретивых молодцев, тянувшихся раньше времени к каше. А на последнем постое подобрала облезлую больную кошку. Все ходила с ней к обережнику, мол, полечи. Он лечил. Жалко было и животину, и девку, которая по хвостатой убивалась, словно по человеку. Однако кошка сгибла. Нежа поплакала, но потом стало не до тоски. Взялись болеть люди. Один, другой, а затем и хохотушку-девку сломила болезнь. Эх, Нежа, Нежа… Брат и отец два дня назад к Хранителями отошли, а теперь и сама.

Ивор сел за стол и тукнулся лбом в скрещенные руки. Кто-то положил перед обережником скудную трапезу — половинку луковицы и ломоть зачерствевшего хлеба.

Люди… люди… в беде и скорби всяк по-разному себя ведет. Кому мужества хватает с запасом, а кого страх гнет и ломает. Пару дней назад убежали в полночи Горазд и Милко. Побоялись сгибнуть от заразы. Их-то при обозе не держали родовичи. А Ивор теперь ломал голову — если те двое дойдут до деревни какой, да там расхвораются?

Скорее бы прислали Осененного кого на подмогу.

Теперь вот еще двое заболели и скоро новых добавится. Здоровых-то, почитай и не осталось. Слегла вся весь, окромя семерых мужчин. Да и то у троих вид уже был плох, небось, к вечеру в жару полыхать будут.

Обережник не стал есть. Рядом на лавках метались в полубреду Радислав и Молчан. Не до трапез. Откинув с одного из захворавших покрывало, колдун горько вздохнул — как быстро в этот раз пятна красные по телу пошли… К ночи уже вздуются гнойниками.

Черный мор.

Пошарив в суме, Ивор вытащил кувшинец с отваром, сбивающим жар. По очереди, поддерживая мужиков за головы, подносил к потрескавшимся губам глиняный сосуд, да пускал с рук тоненькие ручейки Дара. Знал что без толку, что не поможет им, но надеялся хотя бы облегчить страдания.

— Что делать-то будем? — спросил Дабор.

И по голосу было понятно, что ответа он не ждал.

***

— Девятильника, почитай, совсем не осталось, чистотела тоже… мать-и-мачеха еще три дня назад закончилась, — знахарка Чубара едва шептала. — Липовый цвет, малина, спорыш, серпик — еще есть, но тоже — слезы…

Сама бабка уже отходила. По всему было видно — едва ли протянет до утра.

Насельник Цитадели, привалившись к чуть теплой печке, устало прикрыл глаза. Вчера отчитывал пятерых. Позавчера семерых. Нынче еще больше кончатся… Здоровых не осталось, и что делать — он не знал. Молиться Хранителям? Впусте. Глухи они к мольбам.

Только Ивора все не брала болезнь. Может, оттого, что Дар в нем теплился, а, может, просто… повезло. И он ходил от дома к дому, варил из остатков трав все новые и новые снадобья, не надеясь уже спасти, а просто из одного упрямства и совести…

— Спи, мать, спи. — Колдун погладил морщинистую руку знахарки. — Отдыхай. Придумаю что-нибудь.

А в голове крутилось. Серпик, спорыш, липовый цвет… если добавить к ним кору дуба и обтирать больных… Всех и рук не хватит, но хоть детей! Вот только нет у Чубары коры.

Ивор, превозмогая себя, поднялся с лавки. Накинул плащ и вышел в промозглый вечер. Оказавшись на крыльце, мужчина жадно втянул влажный воздух. Рассудок мутился от усталости. Но надо, надо идти.

В темноте леса все безлистные деревья казались одинаковыми. Обережник, как пес нюхал стволы, царапая их ножом. Ну вот, вроде дуб… Слава Хранителям, нашел! Огонек Дара едва теплился на кончиках пальцев. Думать о том, что этот огонек может погаснуть вовсе, было страшно.

Вернувшись в избу знахарки, колдун начал кое-как крошить кору ножом. Усталость отзывалась дрожью в коленях, и Ивор подумал, будто и сам поддался недугу. Даже промелькнуло в голове, мол, вот и все… и ни страха, ни тоски. Лишь облегчение.

Бросая в горшок травы и ссыпая измельченную кору, обережник с удивлением почувствовал, что указательный палец левой руки дергает и саднит. Пригляделся — порез. Сам себя полоснул и не заметил. Да и тело, видать, изнемогло так, что уже и на боль отзывалось неохотно.

Оставив отвар упревать, колдун повалился на лавку и заснул. Когда через оборот очнулся, настой уже истомился и был готов. А Чубара лежала мертвая.

…Через пару суток двое ребятишек, которых обережник пользовал примочками и питьем, пошли на поправку. А с ними и мать. Кожная ржа стала проходить и, хотя свищи еще гноились, было видно — малые подались в жилу. Недавние язвы медленно и неохотно, но затягивались тонкой розовой кожицей.

Прочих же смерть все косила… Колдун метался от избы к избе. Силы таяли. А он все не мог понять, отчего тот самый отвар, который помог детям, не давал облегчения остальным?

— Да что ж такое-то? — кусая потрескавшиеся губы, думал Ивор, растирая ту же самую кору, содранную с того же дерева.

В этот миг затуманенный от усталости взгляд остановился на тонком поджившем уже порезе. И припомнилось, как из раны текла кровь и капала в горшок вместе с Силой, которую лил обережник. Тут же молнией пронзило — неужто?

А и хуже-то не будет!

На следующий день мальцы с матерью и две девушки — их соседки — будто бы стали еще лучше. Несколько молодых парней прекратили метаться в бреду. Уже не так полыхали в жару и остальные, кого Ивор напоил отваром, да и новые гнойники у них не появлялись.