Красная Шкапочка - Наследники Скорби

• Название: Наследники Скорби
• Автор: Красная Шкапочка
• Жанр: Фэнтези

Быть человеком или остаться зверем? То всяк для себя решает сам. Вот только за тебя выбор сделали другие. Им все равно, что ты не хочешь становиться свирепым чудовищем. Им все равно, что ты забудешь свою прежнюю жизнь. Им не жаль оставить тебя один на один с Жаждой. Жаждой, которой нет сильнее. Неутолимой. Свирепой. Жаждой крови. И можно ли не сойти с ума, если однажды заснувшая память очнется, и вдруг вспомнишь, как твои клыки сжимались на горле родного человека? Есть ли этому прощение? И можно ли найти слова, чтобы объяснить людям: ты такой же, как они. Просто… для того чтобы жить, тебе нужна их кровь.

---

— Лют…

— Надо ж, запомнила, как звать, — хмыкнул он.

— Садись и ешь. Я до Цитадели тебя на телеге не повезу. Много чести. Сам побежишь.

Волк не повернулся.

— Эй, — у Лесаны начало кончаться терпение.

— Уйди… и миску свою забирай. Не хочу я есть.

— Ах, не хочешь, — усмехнулась обережница. — Не хочешь, но будешь. Я, гляжу, ты затосковал. Видать, решил, что лучше сгинуть, чем в крепость тащиться? Только выбора у тебя нет. Последний раз предлагаю. Или добром жри, или силой заставлю.

Он, наконец, повернулся. И усмехнулся с издевкой:

— Силой? Хотел бы я поглядеть.

— Гляди, — она выдернула из-за пояса нож и полоснула себя по ладони.

Оборотень подобрался. Глаза вспыхнули пронзительной зеленью. Ноздри затрепетали. Человеческое слетало с него, будто подхваченное порывом ветра. Наузы не давали перекинуться, но в людском теле отозвался зверь. Он глухо ворчал, собираясь броситься. И бросился бы, но Сила обережницы пригвоздила к полу. Хищник рычал, дрожал от напряжения, готовый в неистовом прыжке порвать сухожилия, но… не мог сняться с места.

Девушка протянула руку к стоящей на полу миске со вчерашними щами, и густая кровь закапала в еду.

На миг Лесана слегка ослабила хватку, перестала вдавливать Люта в пол клети Даром. Ух, как он бросился! К мучительнице своей, конечно, приблизиться не смог. Поэтому кинулся к плошке с едой, жадно заглатывая, давясь и кашляя.

Обережница смотрела с брезгливым отвращением, а потом, когда он оторвался от глиняной миски и медленно поднял на девушку глаза, полные стыда и унижения, сказала:

— Ты будешь есть, волк. Если не хочешь, чтобы я снова сделала то же самое.

В его глазах грела ненависть. Он вытер лицо рукавом и вдруг… рассмеялся.

— Эх, и противная ты девка. Ладно. Буду есть.

Лесана ожидала чего угодно, но не этого беззлобного смеха.

— Что вылупилась? Урок я усвоил. Лучше слушаться.

— Тогда зачем…

Он пожал плечами:

— Скучно. Но… давай договоримся. Не води его на меня смотреть. А я не стану кидаться. Я не нарушу свое слово. А ты свое. И нам обоим будет хорошо.

— Поглядим.

— Поглядим, — он сладко потянулся и снова улегся, закрывая глаза.

Тьфу, зверина дикая!

Но надо отдать должное — слово данное не нарушил. И, когда Тамир несколько суток спустя, все же пришел в себя, Лют сидел — тише воды, ниже травы. Видать и впрямь не понравилось унижаться перед девкой. С его-то гордыней.

Колдун очнулся под утро, когда Лесана прикорнула на соседней лавке, умаявшись обтирать его водой с уксусом.

— Лесана…

Она проснулась мгновенно. Села и громким шепотом спросила:

— Что? Попить?

— Нет, — он попытался подняться, но не совладал. — Я спал?

— Спал. В горячке метался…

— Ничего не помню. Голова трещит…

— Трещит у него… — девушка подошла, села рядом и положила ладонь ему на лоб. — Ну, уже не пылаешь.

Обережник замер, глядя на нее в полумраке.

— Что? Чего ты так смотришь?

Он прикрыл глаза. Смутные воспоминания всколыхнулись в душе: отяжелевшие руки, девушка, смотрящая на него с тревогой и жалостью. Он пытается вспомнить ее имя и свое. Свое кажется незнакомым, чужим. Он и сам себе кажется чужим. Что это было такое? И вдруг воспоминания, словно потеснились, пропуская другие, чужие, далекие…

— Лесана, нам ехать надо… — Тамир зашарил в темноте руками.

— Какое "ехать"? Спи! Только-только ожил. Да и не поедешь никуда. Дождь, вон, который день. Уймись.

— Дождь?

— Да. А у нас еще Лют. Увязнет по брюхо, как его тащить?

— Какой еще Лют? — не понял колдун.

— Да волколак. В клети сидит. Другой раз покажу. Спи.

Тамир послушно закрыл глаза, про себя думая о том, что сознание его, словно раздвоилось и теперь жили в нем одни воспоминания особняком от других. А еще все тело ныло, будто избитое палками. И спать не хотелось.

На примятом сеннике он проворочался до утра. Хотелось встать, выйти из избы, вдохнуть сырого свежего воздуха, собраться с мыслями. Но голова кружилась от слабости.

Подняться на ноги, опираясь о плечи Лесаны, колдун худо-бедно смог только на следующий день.

***

Распутица нынешней осенью выдалась ранняя. Урожайник исходился дождями, будто оплакивал горькую человеческую долю — сгибших летом людей. Дороги раскисли. Даже в Старграде, где улицы были мощены деревянными плашками, и то из домов не казали носу без нужды. Фебр почти не ездил по требам — лесные дороги оказались таковы, что лошадь проваливалась в грязь едва не по стремена…

Посему отправить Клену в Цитадель к отцу у ратоборцев не получилось — пока стояла сухая погода, торговые поезда, как назло, не шли в ту сторону, а потом из-за дождей не стало вовсе никаких обозов.

Девушка втайне радовалась отсрочке. Обережники сидели дома и если ходили куда, то только внутри городских стен, а Фебру и вовсе не случалось, он спал и ел, ел и спал. Клёне отчего-то это нравилось. Он просыпался поздно, всклокоченный и неизменно веселый:

— Что, птичка, чирикаешь уже?

Она улыбалась и собирала ему на стол. И на сердце было так тепло…

Ратоборец ел, на пару оборотов отвлекался на какие-то мелкие дела, а потом обедал и сызнова падал спать. Если в избе никого не было, Клёна любила незаметно сесть рядом и смотреть на него. Он дышал спокойно и ровно, и лицо было… такое красивое. Даже сломанный нос его не портил.

Как-то Фебр спросил:

— Птичка, что ты тут сидишь? Хоть бы на крылечко выходила, подышать, пока я тут храплю.

— Ты не храпишь.

Он рассмеялся и потрепал ее по макушке:

— "Не храпишь"… Нос-то сломан.

— Я тебя за плечо трогаю, ты переворачиваешься и не храпишь, — заупрямилась она, не желая сидеть на крыльце, словно старая бабка.

Тем более, когда в избе был он.

Дни тянулись ленивые, монотонные, дождливые, но отчего-то уютные. И так не хотелось уезжать! А еще таилась в сердце надежда, что, может, и не придется.

Фебр подарил ей серебряную куну. Тяжелую. Клена отродясь таких денег не держала в руках.

— Зачем? — спросила она.

— Пусть будут. Без денег в этакую даль как отправляться? Мало ли что… да и просто…

Она сжала монету в ладони, понимая, что никогда-никогда в жизни не решится ее потратить, что будет всюду ее таскать и, если придется совсем тяжко, доставать и греть в ладонях. И, наверное, со временем серебро из потемневшего станет блестящим, как маленькая луна.

А потом ее счастье закончилось. Потому что дожди, дотянувшиеся до середины листопадня, прекратились, поднялись ветра, которые просушили землю. В Старград потянулись обозы. Было их немного — осенью дни короткие и ночи темные, сырые, путешествовать — радости мало, только из нужды… Обозники вести несли диковинные, о новом укладе, объявленном Цитаделью. Клёна не очень понимала, что изменилось да и не особо любопытствовала, слышала только из рассказов приезжих обережников, мол, новый Глава то, новый Глава сё… Когда ратоборцы приезжали, она старалась не попадаться им на глаза — краснела и смущалась.

Все оттого, что один из заезжих как-то, увидев ее, спросил Фебра, мол, это чья ж краса ненаглядная тут живет?

— Живет вот, — отмахнулся Фебр, не желая болтать о родстве девушки с креффом. Мало ли.

— Твоя что ли? То-то гляжу глаза у тебя масляные, а у нее счастливые…

Клёна почувствовала, что удушающе краснеет, и прикрыла зардевшееся лицо рукавом.

Незнакомый ратоборец расхохотался, увидев ее смущение, а Фебр осадил его:

— Языком не трепли. Думай, что говоришь. Зачем девочку срамословишь?

— Э-э-э, так новый Глава жениться разрешил, так что, считай, благословил…

Клёна совсем задохнулась от стыда и выбежала из избы.

— Язык у тебя, — досадливо махнул рукой Фебр на воя.

Девушка же стояла на крылечке, тяжело дышала и вдруг впервые поняла, сколь странно ее житье-бытье в одной избе с тремя мужиками, двое из которых были вовсе не старыми. Она-то по глупости все видела в них спасителей, а со стороны… ой… стыдобища! Как в глаза-то людям теперь смотреть?

Но слова обережника о женитьбе запали в душу, и сердце сладко замирало, когда она представляла… ой…

С той поры всякий раз, когда приезжали гости, Клёна пряталась, уходя ночевать хоть в баню, хоть в клеть, только б, со сторонних глаз долой.

А потом наступил ветрень. Он принес с собой первые заморозки, первый снег, который быстро растаял и снова превратил дороги в кашу. Лишь к середине месяца установился крепкий санный путь, а морозы ударили… Дух перехватывало!

Как не держи время, а оно пусть и медленно, но течет. Клёна понимала — вот-вот настанет пора прощаться. То и дело душили слезы, но она не давала им пролиться. Плакала сердцем. И сама себя не понимала.

Ясным слепящим утром, когда солнце так блестело на сугробах, что было больно глядеть, девушка услышала на дворе оживление. И показалось, весь мир перевернулся. Потому что злое предчувствие кольнуло сердце, будто иглой. Знать, все же прибыл в Старград обоз, идущий, хоть и не напрямки, но до Цитадели… Клёна стиснула вспотевшей ладонью серебряную куну, висящую на одном шнурке с оберегом — в полотняном мешочке. Его подарок…