Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви

• Название: Не страшись урагана любви
• Автор: Джеймс Джонс
• Издательство: Локид
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-87952-038-2

Герой романа — драматург Рон Грант, находящийся в зените славы, — оказался запутанным в сложный любовный треугольник. И он пытается бежать от всех жизненных проблем в таинственный и опасный подводный мир. Суровым испытаниям подвергается и пламенная любовь к Лаки, девушке сколь красивой, столь и неординарной. Честность, мужественность, любовь, чувственность, дружба — все оказывается не таким простым, как казалось вначале. Любовь спасена, но теперь к ней примешивается и чувство неизбывной горечи.

---

Бонхэм никогда не соблюдал строго «время перерыва на поверхности», как называл его справочник ВМФ, а прибавлял еще 5—10 минут, так что в воду они погружались в 3.20—3.25. К 5.40—5.45 они были в доке, а в 5.50— 6.00 Грант приезжал в Коттедж, как раз чтобы успеть переодеться к коктейлю в главном здании.

Невозможно понять, как Бонхэм надеялся скрыть подъем пушек от властей и продать их на черном рынке в Мексике или Штатах. Будь у него собственная шхуна, да еще с лебедкой… Но использовать портовое судно и портовое оборудование… Каждый вечер, когда они приходили в док, их ждала целая толпа, чтобы посмотреть, как они разгружаются, а вся операция стала основной темой болтовни и слухов в маленьком городке, и Эвелин и ее богатые друзья подробно расспрашивали Гранта. На второй день, когда они пришли со второй пушкой, их уже ждали представители правительства и шеф таможни. Поднятые пушки заносили в товарный склад, который отдал им таможенник, а поскольку Али сейчас им был не нужен, Бонхэм заставил его целыми днями чистить пушки кислотой. Вскоре историком, приехавшим из Кингстона, было установлено, что это французские пушки конца восемнадцатого века из флота де Грасса, маневрировавшего в Карибском море против англичан примерно во времена Йорктауна, но в архивах не нашли упоминаний о том, чтобы французский или любой другой корабль затонул или был потоплен в этих местах. Все местные газеты близлежащих городков писали об этом, а «Глинер» прислал корреспондента и фотографа из Кингстона. И, конечно, все они писали о Роне Гранте, знаменитом американском драматурге, партнере и коллеге Бонхэма в этом проекте. Ясно, что Бонхэм ликовал от такой рекламы. Бонхэм даже хотел связаться с «Тайм» и «Лайф» и, невзирая на слабые протесты Гранта, позвонил в их представительства в Кингстоне, но те не заинтересовались.

Работа сама по себе не была такой уж тяжелой, и Бонхэм настаивал, чтобы она ни в коем случае и не была таковой. При таких глубоких многократных погружениях нет ничего опаснее переутомления под водой, именно оно быстрее всего вызывает вспузыривание крови. Каждый день он говорил и предупреждал Гранта об этом, и тот, без того запуганный, с каждым днем боялся все больше.

Несмотря на все это, подводная работа была почти что скучной. Вдобавок к большим и малым ломам Бонхэм брал кузнечные молотки с короткими ручками и долота. Они были хороши при работе у вингранов и цапф пушек, но в других местах требовалось гораздо больше усилий, так что они чаще работали большими ломами, ударяя по ним молотками, раскачивая, а затем пытаясь выломать кусок. Больше всего работа напоминала Гранту то время, когда он однажды помогал отцу выдолбить кусок старой цементной дорожки. Разница была в том, что когда здесь пытаешься налечь на рычаг, а веса в тебе нет, то, значит, нет и противовеса, и больше двигаешься сам, чем мертвый коралл. Часто это было просто смешно.

Наверное, хуже всего был песок. Они ежевечерне тщательно разбирали и чистили четыре регулятора, и все из-за песка. На некоторых пушках слой песка был тоненьким, на других — очень толстым и причинял массу неудобств. Единственным способом убрать этот толстый слой было отгрести его руками в кучку в нескольких дюймах от пушки. После этого нужно было тут же минут на двадцать уплыть к следующей пушке и вернуться позднее или ждать до следующего погружения. Дело в том, что даже легкое движение ласт у дна поднимало песчаное облако, и они вынуждены были подолгу ждать, пока оно уляжется, чтобы хоть что-то рассмотреть, поэтому каждое движение должно было быть очень медленным и осторожным. А когда вздымалось чересчур большое облако, они просто приходили в бешенство.

Но больше всего тревожило Гранта долгое ожидание между двумя погружениями. В воде и на дне он был спокоен и собран. Но в лодке после долгого утреннего погружения, когда делать было нечего, кроме как сидеть и ждать в течение четырех часов, нервозность и воображение порождали самые удивительные химеры. Вот так все и шло, шли дни и он начал страшиться этого ожидания в течение четырех часов и четырех минут даже больше, чем самого погружения. При погружениях он хоть что-то должен был делать, и сознание было занято. Но на судне, где нечего делать, нечего, только валяться и пытаться читать и ждать весь долгий полдень…

Весьма затрудняло дело и то, что подъем якоря и лебедочного каната и последующее опускание их и размещение на дне отнимало столько времени и требовало такого труда, что они отказались от мысли снимать судно с якоря во время ожидания. А гак они могли бы в течение этого времени побыть на берегу. Или половить рыбу. Поодаль, на глубокой воде, они видели спортивные рыболовные суда, с которых волокли блесну на марлина и королевскую рыбу, А они были привязаны к своим пушкам, как каторжник к ядру. После первого погружения они обычно сразу же съедали по маленькому бутерброду с ветчиной и выпивали по бутылке пива, вот и все, поскольку они хотели, чтобы желудки оставались пустыми к моменту возвращения в воду. Так что в довершение ко всему они непрерывно голодали. И Бонхэм был неумолим в этом вопросе. Переутомленный человек, которого вырвет в нагубник на глубине 120 футов, попадает в беду. Вдобавок, в рот всегда проникало немного морской воды, этого не избежишь, и желудок у Гранта непрерывно сводило от соленой влаги.

После первого дня с «двойным» погружением, когда он понял, как все будет происходить, Грант захватил с собой массу новых книг, которые присылали Эвелин де Блистейн, а последние три месяца у него не было возможности просмотреть хоть одну из них. Но очень трудно, невероятно трудно было сконцентрироваться на них. Мозг постоянно отвлекался от книги, возникала мысль о какой-нибудь маленькой ошибке, которую он совершил и которая могла обернуться бедой, если, скажем, он бы запаниковал; или о чем-то, что просто могло бы произойти, хотя и не произошло, да и не должно произойти. Малейшая головная боль, любая малейшая боль или недомогание, малейший пузырек газа в кишечнике (а из-за соленой воды в желудке газа было много) вызывали у него сердечный спазм от панического ужаса, физически парализующего страха при мысли о том, что возникли «пузырьки». Откуда же знать? Ведь такой болезни раньше у него не было. Откуда же ему знать, как она развивается? Дни шли, и запас мужества едва заметно, но неуклонно иссякал, подобно тому, как уровень воды в бутылке с крошечной дырочкой на дне понижается незаметно, невидимо до тех пор, пока бутылка не опустошится.

Однако все это, кажется, не имело ни малейшего влияния на Бонхэма. Безмятежный большой ныряльщик с грозными глазами выглядел более собранным и спокойным, чем когда бы то ни было. Он ни разу (насколько видел Грант) не взялся за книгу или хотя бы за журнал, хотя Грант и предлагал ему. Он много спал. А остальное время просто сидел. Несколько раз он пытался ловить рыбу удочкой, но ничего не поймал, а они оба (знавшие подводный мир этого места, как свои пять пальцев) знали, что так и будет. Так что все свободное время он сидел, а Грант читал или пытался читать. Сидел и смотрел на дымчатые, зеленые, заросшие горы и холмы, вздымающиеся из земли и образующие в душной жаре очертания Ямайки на горизонте, не изменившиеся с тех пор, когда их впервые увидели глаза первых белых людей из команды Колумба, или на линию пестрых отелей вдоль побережья за аэропортом, уходящую в гавань, которую отсюда не было видно. Господи, о чем он мог думать? Да и думал ли вообще? Вид у него был абсолютно удовлетворенного человека.

Минимум миллион раз Грант задавал себе вопрос, что, именем Бога, он тут делает, ведь он вовсе не обязан нырять. Единственным утешением было то, что позднее он сможет сказать с мелочной, самолюбивой гордостью, что сделал эту работу. Похвастаться, что сделал.

Иногда Бонхэм разговаривал. Но немного. Он рассказывал Гранту о своей акульей дыре, о том, как он временами и в определенном состоянии духа приплывает туда и убивает одну-две акулы, спрашивал, не хочет ли Грант как-нибудь выйти с ним и застрелить акулу. Грант сказал, что хочет, но намерения делать это у него не было. Не в этот раз. Может, в следующий приезд. Или когда они впервые выйдут на «Наяде». Но не в этот раз. Нервы и так на пределе.

Это недалеко отсюда, добавил Бонхэм, и именно благодаря дыре он и нашел эти пушки, когда искал здесь акулу. Грант с самого начала операции не видел акул и с горечью думал: «И именно теперь он мне об этом рассказывает!»

Так и прошли все девять дней их работы, пока не пришел воздушный фронт из Флориды и не принес плохой погоды, вынудившей их бросить погружения. В первый день они подняли две пушки, еще две — во второй, на пятую ушло три дня, три дня — на шестую, а на девятый день им повезло, и они подняли седьмую. Она лежала наклонно, из песка торчала только часть винграна, и они думали, что будет очень трудно, но как выяснилось, она приросла к кораллу лишь жерлом, и стоило лишь нажать, как она отломалась. Затем, утром десятого дня (они начали работу над восьмой, сильно приросшей пушкой), когда они поднялись после первого погружения и отдыхали, в поле их зрения с северо-запада вошло красивое парусное судно и понеслось к ним с надутыми от свежеющего ветра парусами, а вдали уже начал прорисовываться штормовой фронт, направляющийся к гавани Га-Бей.