Лариса Кравченко - Земля за холмом

• Название: Земля за холмом
• Автор: Лариса Кравченко
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Романы о русских людях, в начале века волей обстоятельств оказавшихся вне Родины; о судьбе целого поколения русских эмигрантов. В центре — образ нашей современницы Елены Савчук. В первой части дилогии перед читателем проходят ее детство и юность в Харбине, долгожданное возвращение в Советский Союз в 50-е годы. Вторая часть — поездка уже взрослой героини в Австралию к родным, к тем, кто 30 лет назад, став перед выбором, выбрал «заокеанский рай».

Счастье обретения Родины, чувство неразрывной слитности с ее судьбой, осознание своего дочернего долга перед ней — таков лейтмотив романов.

---

Но в Харбин из Кореи вернулись, уезжавшие туда на работу, энкомовские ребята, и у одного так и осталось лицо в шрамах, обожженное напалмом после бомбежки Пхеньяна… Идут мимо Лёлькиного дома через знаменитую погрузочную платформу эшелоны с китайскими добровольцами (синие курточки летом, синие стеганки зимой).

С этими добровольцами Лёлька влипла в служебную неприятность. Она написала заметку о помощи китайцев корейскому фронту, и как-то слова там у нее стояли не в том порядке, и получилось — уже не добровольцы, а вообще Китай воюет…

— Поздравляю вас с первой политической ошибкой, — сказал ей утром Чен-маленький, едва она кинула плащ на вешалку.

Ким-большой и Чен-маленький — корейские друзья. Они сидят за соседним столом в редакции и выпускают книжки на русском языке — «Корея сражается», стихи без рифмы корейских поэтов — гневные и возвышенные строчки. Юрка правит для Чена переводы о фронтовых героях и курит с Кимом в коридоре.

Собственно говоря, в одной комнате с Лёлькой — корейская война, и все-таки воспринимается она через материалы ТАСС — словно это так далеко, что ее лично не касается, хотя рукой подать до пограничной реки Ялуцзян… Беспечность возраста или от бабушки перешедшая подсознательная уверенность, что с Харбином никогда ничего не случится? Слишком долго, наверно, жили русские в этой чужой Азии и привыкли, что вечно воюет она между собой: Гоминдан — с Мао Цзедуном, северные корейцы — с южными. (В ранней юности, в двадцатых годах, когда Лёлькин папа работал на линии на паровозе, на перегоне между Ханьдаохэцзы и Муданьцзяном, он подвозил «на попутных» солдат генерала Чжан Цзолина, а между Муданьцзяном и Мадаоши — генерала У Пейфу — они как раз воевали там в то время. Остановят состав, залезут на крыши и едут, еще и спасибо скажут и те и другие! Папе не все ли равно?)

Редактор отругал Лёльку за узость политического кругозора — и поделом! Лёлька страдала, что у нее ничего не получается, как трудно — работать в газете, тем более что в мире все быстро меняется, не уследишь и не сообразишь!

В мире идет Борьба за Мир. И собираются подписи под Стокгольмским воззванием. Поджигатель войны — Америка. А теперь американцы пытаются применять в Корее бактериологическое оружие, японцами придуманное во времена их власти в Маньчжурии. Опять выплыл на страницы истории, вернее — газет, памятный, страшный разъезд Пинфан под Харбином — отряд № 731. (Боба забрел туда случайно в году сорок восьмом, когда собирал на соседнем китайском кладбище свои черепки. Там еще стояли пустые полуразрушенные здания, внутри выложенные белым кафелем. Все травой заросло, только крыс было видимо-невидимо — потомство тех самых, зараженных. Боба говорил, что долго потом боялся, как бы не заболеть какой-нибудь чумой, но все обошлось).

— Ты была уже на выставке? — спросил Лёльку Петя Гусев. — Вот можно сделать статью о бдительности! (Выставка в городском парке Чжаолина материалов разоблаченной американо-шпионской группы.)

Лёлька на выставку не попала, хотя и пыталась — народу там от самых ворот: толпа — немыслимо! А Петя прошел — от газеты — и все видел: длинный барак из циновок и внутри — фотографии и столы, где хранились разведданные, запчасти к радиоприемникам. Кто мог подумать — такое в их городе!

Петя сидел за столом редактора и ожесточенно шарил по ящикам запропастившееся старое клише, которое он снова собирался тиснуть в номер. А Лёлька сидела напротив за столом с очередной своей, мучительно застрявшей, статьей. Жара была тяжкая — пальцы прилипали к машинке, и мозги таяли, как «айскеки». Улица гудела прямо под окнами, ослепительная летняя улица. Лёлька завесила стекла от солнца старыми пожелтевшими газетами — невозможно работать!

А Юрка был в командировке на Западной линии, в Чжалантунском лагере юнаков. Лёлька ожидала, что он вот-вот приедет и привезет очерк — что-нибудь в своем стиле «Пять дней в лагере на реке Ял». Последнее время Юрка что-то сильно загорелся юнакской работой. Все носился с вожатыми — девочками в белых блузках и красных галстуках, проводил слеты и разучивал с малышами «Взвейтесь кострами, синие ночи».

Лёлька печатала, Петя — искал клише, и вдруг изрек, наверное, ему не терпелось сообщить это кому-либо:

— Меня вчера вызывали на Комиссию в Комитет, и я, конечно, сказал все, что знаю…

Лёльке сразу не дошло до сознания, от жары, может быть, почему в Комитет и какая комиссия?

Петя возмутился: как, она ничего не знает?! Ее тоже, возможно, вызовут, если понадобится! Комиссия по расследованию деятельности райкома ХПИ! А в чем дело? Дело — серьезное! Тут пахнет антикомитетской фракцией!

Петя забрал клише и ушел наверх в типографию. А Лёлька не смогла больше работать: райком ХПИ — это же — Юра Первый (теперь секретарь — по новому уставу) и ее Юрка — член райкома, и даже Сашка, правда, по хозяйственной части! Это же — живое сердце института, и сама она, Лёлька, — жизнь ее в Организации! И что они могли сделать такого преступного, если их деятельность расследует комитетская Комиссия?! А Юрка сидит с малышами в лагере у костра и ничего не знает!

Статья остановилась на середине строчки. Лёлька собрала свои бумаги и помчалась в институт на разведку.

В институте — пустыня: лето, каникулы. Дирекция в отпуске. Райком закрыт. Тогда Лёлька ринулась в Комитет на Мукденскую, 16.

Дом серый, в саду за решеткой железной — кусты сирени, пионы на клумбах. Лестница, по которой сто раз они взбегали с Юркой — к Лазарю на редколлегию. Комитет — родной дом.

В гаду на скамеечках сидели знакомые ребята из XПИ, и у двери кабинета оргсектора — тоже. Лица у всех были кислые, как в приемной к врачу. Лёлька пыталась выяснить, что же все-таки происходит, но ребята не были расположены разговаривать. И из комитетских спросить не у кого — весь состав новый, после Третьей конференции. А Гена Медведев занят в том самом оргсекторе, куда вызывают сейчас институтских ребят.

Наконец Лёлька поймала на лестничной площадке своего — Светика Игнатенко, с пятого курса. Со Светиком она еще в кубики играла в раннем детстве, пока мамы их, приятельницы, пили чай в бабушкиной столовой. Светик стал великим активистом ревизионных комиссий, но отношения у них с Лёлькой сохранились, в намять детства, непринужденные.

— Светик, подожди, ты что-нибудь знаешь?

Светик понял, о чем речь. Он сделал загадочное лицо и стал говорить шепотом:

— Это строго секретно. Я не могу тебе ничего сказать. Мы еще не выяснили некоторых деталей. (Оказывается, Светик как раз в этой комиссии по расследованию). И вообще, — Светик не выдержал тона и заулыбался во всю свою розовую, с оттопыренными, как у тушканчика, ушами, физиономию, — ты знаешь, я никогда не думал, что мне придется быть следователем!

Лёльке почему-то неприятно стало говорить со Светиком, и она отошла в сторону.

Оставалось ждать Юркиного приезда.

Юрка приехал и пришел на работу. И, видимо, что-то уже сообщили ему. Лёлька поняла эго но его вытянувшемуся и пожелтевшему, несмотря на загар, лицу. Юрка молча работал на своем конце стола, и Лёлька не приставала к нему с вопросами, потому что чувствовала сердцем — сейчас нельзя этого делать, и, видимо, ему самому сейчас очень плохо.

— Меня сегодня вызывают на Бюро Комитета на семь вечера, — только и сказал Юрка, а Лёлька подумала: наконец-то все проясняется, и, конечно, это нелепость какая-то — Комитет разберет по справедливости, и все станет на свои места.

Они вместе вышли из редакции, Юрка шел и смотрел вниз, на носки полуботинок.

— Хочешь, я встречу тебя после Комитета, — сказала Лёлька. — Ну, сколько будет идти бюро — часа два, не больше? Я подожду тебя на трамвайной остановке у Чурина. Хочешь? Все будет хорошо, йот увидишь!

— Ладно, — сказал Юрка, — от девяти до половины десятого на остановке у Чурина.

Вечером Лёлька не могла усидеть дома. В доме запустение. Мама тоже увлеклась общественной работой по линии местных отделений Общества совграждан, у мамы теперь свои пленумы и совещания, мамы нет дома, и руки у нее не доходят ни до чего — окна надо вымыть и кухню побелить, а у Лёльки тоже не доходят — свои заботы: редакция, дипломный проект, и теперь эта странная беда с Юркой. Папа на стройке лесозавода в Якэши, и дома один дедушка в двух пустых квартирах и в саду, одуванчиками заросшем. (Бабушка прошлой осенью — умерла. И похоронена на Старом кладбище, где покоятся все старожилы города.)

Дедушка сам жарит баклажаны по бабушкиному рецепту и кормит Лёльку, когда она прибегает, теперь уже рабочий человек, на обед из своей редакции. И это единственное время, за обедом, когда Лёлька может воспитывать дедушку, как говорит дедушка — в советском духе! Дедушка высказывает предположение, что не все так идеально в Советской России, как думает Лёлька, и наверняка там еще разруха, после такой страшной войны тем более, а Лёлька обижается: «Дедушка, ты не понимаешь ничего, какие там сейчас стройки коммунизма!»