Роберт Паль - И на земле и над землей

• Название: И на земле и над землей
• Автор: Роберт Паль
• Издательство: КИТАП
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-295-05734-2

Эту книгу составили в основном новые произведения писателя. Исторический роман «Из тьмы забвенья» впервые открывает читателю древнюю эпоху еще дорюриковской Руси, воскрешает ранее неизвестные страницы ее сложной истории, эпические, полные величия и трагизма деяния наших далеких предков.

Своеобразны по языку, тематике и духовно-нравственному наполнению повести «Человек веселый», «Оглянусь — постою. Постою — подумаю…» и другие.

---

Нельзя рубить ель, осину, дерево, выросшее на дороге, кладбище, со сломанным верхом, с перевитым стволом, со скрипом, сучками-пасынками и другими изъянами. А в заповедный лес вообще без дела ступать не след.

А когда уже рубишь, гляди, чтобы выбранное и облюбованное тобой дерево не упало вершиной на полуночь, ибо сторона эта издавна считается ненадежной и опасной. Именно оттуда приходят холода, тьма долгих зимних ночей, где-то там привычный обжитой мир Яви переходит в мрачную безжизненную Навь — мир мертвых. А уж если, падая, зацепилось за сучья соседних деревьев, брось и начни все сначала в другом месте.

И вообще, прежде чем войти с топором в лес, поклонись ему, объясни, что не лихой ты человек и просишь только то, что тебе крайне необходимо для жизни. Лес добрый, щедрый, но и он требует к себе должного отношения. Иначе может наказать — завлечет в такую чащобу, откуда не выберешься, или топорище поломается, или, хуже того, покалечишься сам.

Следуя этим мудрым наставлениям и правилам, нарубили Ягила с Добрецом нужных лесин, приволокли из лесу к своей землянке, бережно ошкурили и озадачились: что дальше? Жители теплых степных краев, где дерево — большая редкость и люди в основном пользуются камнем, кирпичом или глиной, они никогда не строили ничего деревянного, даже не видели, как это делается.

Пришлось поискать умельца из местных полян. Нашли, в работе учились, как выбирать у бревен пазы, вязать углы, выпиливать места для будущих дверей и окошечек-просветцев, клиньями распускать бревна надвое, чтобы из оструганных плах выложить потом полы.

Сложив сруб для просушки, взялись за другой, помене — для бани-мовницы. И там, и тут нижние венцы из дуба, чтобы и в земле служили долго, а верхи из янтарной звонкой сосны. Кровли хорошо бы сделать из досок, да где их возьмешь? А самим пилить недосуг — полевая работа не отпустит. Тем более что будет она на этот раз непривычной и тяжелой, — пахать новину, корчевать и палить лес. Те, кто поселился в этих местах раньше, говорят, что на свежих лесных полях урожай всегда хорош. Значит, придется постараться. Начинать всегда нелегко.

После Ярилы, на полную луну, между дел подняли подсушенные ветрами и солнцем срубы — и опять за топоры, за плужок. Женщины землю для своих грядок взбодрили сами. Так и покатилось новое колесо года, еще одно коло бога Сварога.

Теперь уж не до праздных разговоров и сладкой лености: работай, трудись, огнищанин, время не ждет! Пока всходит и поднимается жито, успей завершить строительство, к вспаханному и засеянному полю добавь еще несколько полос новины, к уже занятой пали — еще хотя бы столько же. Найди время и соседям-родовичам помочь, а боги воздадут тебе по трудам твоим, они видят все.

Пришлось Ягиле и на киевский торг наведываться — за всякой кузнью: ножами, скребками, топорами, гвоздями, железными задвижками и петлями для дверей дома и бани.

Железо — вещь в доме особенная, его боится всякая нечисть; преграда для злых духов, оно обезопасит тебя не только от лихого человека, но и от беспокойной лесной нечисти. Ведь лес — таинственный чужой мир, где чего только нет. Степному человеку он непривычен.

Теперь в городе долго не задерживался, но, побывав на торжище, потолкавшись среди разного люда, увезешь домой не только новую покупку, но и важные новости.

Так однажды Ягила узнал, что Аскольда и его дружины в Киеве нет, отправился в поход. Говорили об этом с нескрываемой ехидцей, вспоминали его прежние походы — на ромеев и болгар. И там, и там киевских варягов крепко взгрели, болгары в сече убили сына Аскольда, а греки вынудили вернуть все добытое разбоем и принять их христианских богов. Те и обрадовались — иметь такого покровителя, как Византия, для них большая удача! Вот откуда эта церквушка над ручьем и черные, как грачи, греческие попы на Подоле.

А потом выяснилось, что повел свое воинство самозваный князь киевский не куда-нибудь, а на этот раз на полуночь, дабы отобрать у новгородцев полочан и кривичей. Дружины Рорика-Рюрика отогнали находников и оттуда, но дальше не пошли, довольствуясь занятыми Ростовом и Муромом, опорой хазар в этом богатом пушниной крае.

Попытались варяги-кияне подчинить себе и Северское княжество, но северяне уступили им лишь небольшой пограничный город Воронженец. С ответными действиями и новгородцы, и северяне не торопились, ибо знали, что теперь им придется иметь дело не только с Аскольдом и Диром, но и с Хазарией, и с ее союзниками печенегами и мадьярами. Да и Царьград, небось, подаст своим новым вассалам какую-нибудь помощь, очень уж выгодные попались вассалы, с их содействием всю Русь прибрать к рукам можно.

Была и еще одна опасность. После прихода Рюрика в Новгород все пираты-варяги словно дорогу туда забыли, помнили, поди, тяжелую руку Рорика-Сокола. Но случись неудача с Киевом, застрянь он там с дружиной и ополчением надолго, не нагрянут ли опять? Морские разбойники — такие же находники, как и кочевника на суше: налетят, награбят, пожгут, прихватят для торга «живой товар» — и обратно на свои базы. Так что самое мудрое — поспешать медленно, как говорят греки, чтобы ничего подобного не случилось. Этот Аскольд никуда от них не денется, придет и его час.

Как относиться ко всему услышанному, Ягила не знал, разве что со здешними князьями все для него было ясно. Другое дело — этот загадочный Рюрик. Ну, хорошо, рассуждал он, оказался в Новгороде, изгнал морских находников-варягов, отвадил от Мурома и Ростова хазарских иудеев, дал живым вернуться Аскольду… А если только это ему нужно? Если решил навсегда запереться в Новгороде, то — само собой, так бы на его месте поступил каждый. Даже не обязательно князь.

Чем больше думал, тем больше запутывался, как та муха в паучьих тенетах. Как это соединить: князь, пусть и без отцовского наследства, — и варяг, морской разбойник? Ведь отца Заряна захватила во время набега команда именно его головорезов. Да и русич ли он? Венд? Так не все венеды русичи, хотя и братья…

Кончилось тем, что он решительно бил себя кулаком по колену и говорил Добрецу:

— Не может русский князь заниматься татьбой![37] Тогда он не князь. На прю[38] его! А лучше дать под зад, чтобы катился туда, откуда пришел. Вместе с нашими Аском и Диром.

Добрец лишь посмеивался над его горячностью.

— Вот и дай им под зад. Ты же у нас Святогор-богатырь! Гони!

Ягила медленно приходил в себя.

— Так нас же вон сколько. Княжеств десять, не менее… — и в который раз начинал пересчитывать: — Дулебы, волыняне, уличи, тиверцы, кривичи, древляне, дреговичи, полочане, радимичи, вятичи, северяне, кияне… Кажись, десять и есть. Даже более.

— Много. А лучше бы одно было. Держава! Тогда про этих хазар, варягов, эллинов и разговоров никаких бы не было.

— Ну, тогда…

— Вот-вот, поди и сбей их в одно тело, в одну душу! Может, сумеешь.

Окончательно запутавшись, опозоренный своим неразумным мальчишеством Ягила молча брал заступ и уходил окапывать следующий пень. И так повторялось не раз.

А время шло — Купала, Ярила, Овсени; Купала, Ярила… Год за годом, год за годом. Уже Милица народила ему кучу сынов, уже у Благи с Добрецом старший с коня не слезает. Уже поле у них самое большое в роду, и все в хозяйстве их есть — и волы, и коровы, и птица, и пчелы. Теперь он может достать свои дощечки и опять изливать в них свою неистовую душу, как прежде было…

«Род злой пришел на нас, напал, и потому пришлось нам убежать в леса и жить там охотниками и рыбаками, чтобы смогли мы бедствий избежать. И так мы жили тьму одну, и стали ставить города, огнища повсюду раскладывать. А после тьмы другой был холод великий, и потянулись мы на полдень, там ведь места злачные… и было множество скота у нас…»

Вопросы единства и разобщенности, больших возможностей и их утраты всю жизнь были для Ягилы самыми злободневными и больными. О чем бы ни говорил, с кем бы ни вел бесед, не обойдется без того, чтобы излить свою горечь и отчаяние. Писание со временем тоже стало для него такой беседой, вот только дощечка, которой он доверял самое сокровенное своей горячей души, не могла разделить с ним ни его горячности, ни его печали. Но не писать он уже не мог.

«В тысячу второю лет… разделу они подпали, и одиночество проснулось, и стали они работать как рабы… готам, которые их крепко обдирали, потом хазарам… Сказали те: «Куда пойдем от них? Жизнь вольную где найдем? Мы сиры весьма, и отвратилась божеская от нас рука…» И так за двадцать тысяч лет мы не смогли собраться в Русь… Творилась ведь от полуночи Русь, не было у нас возможности… это творить…»

И вот что еще постоянно волновало Ягилу: кто они, славяне, откуда и каково их божеское предназначение на этой земле? В народе живет и передается из поколения в поколение множество различных преданий, но даже в одних устах они каждый раз какие-то иные, и Не угадаешь, где в них баснь, а где правда. Дополняя их рассказами отца Заряна, слышанными не раз с отроческих лет, пытался представить себе уже плохо представимое, соединить разрозненное и осколочное в одну очень долгую и очень непростую жизнь своего народа. Не получалось. Вернее, получалось тоже осколочно и разрозненно. Как эти его дощечки.