Раймон Эсколье - Оноре Домье

• Название: Оноре Домье
• Автор: Раймон Эсколье
• Издательство: Искусство
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 1978

Книга посвящена одному из виднейших художников-графиков Франции середины XIX века. Домье — мастер воинствующей сатиры, беспощадно разоблачавший в своих литографиях и скульптурах-шаржах буржуазное общество. Автор включил в свой беллетризированный рассказ о Домье обширные воспоминания о нем его великих современников — поэтов и художников. В их дневниках и письмах оживает и образ Домье и эпоха, в которую он жил и творил. Книга иллюстрирована.

---

Сейчас уже ясно, что Домье принял участие в Февральской революции, как раньше в Трех Славных днях (Июльской революции), может быть, также и в боях у Сен-Мерри {179}, что привело его на улицу Транснонен: все говорит о том, что шедевр, носящий это название, представляет собой беспощадное свидетельство очевидца.

Что касается июньских дней, последовавших за февральскими днями 1848 года, трудно представить себе, чтобы неугомонный Домье мог запереться в своей мастерской на набережной Анжу в то самое время, когда в лагере противника виконт Гюго поставил на карту свою жизнь, выступив в роли парламентера между армией и защитниками баррикад на острове Сен-Луи. В это же время архиепископ парижский Аффр, сраженный несомненно кем-то из защитников порядка, умирал в особняке Шенизо {180}.

Нет, достаточно перелистать работы Домье, особенно еще раз оглядеть его акварели и картины, чтобы понять, на чью сторону должен был стать бывший заключенный Сент-Пелажи.

«Камилл Демулен в Пале-Гояле» {181} — эта акварель хранится в Москве. На акварели толпа: вскинув кверху руки, слушатели восторженно приветствуют оратора. «Гибель Содома» — рисунок углем, жестокий и прекрасный. Музей Ашмола в Оксфорде хранит его как некую драгоценность. На рисунке — бесчисленные раненые на фоне, возможно, набережной Селестен, что напротив набережной Анжу. На балконе отчаянно и неистово жестикулирует какой-то человек. Может быть, это Домье — свидетель грандиозной бойни, устроенной Кавеньяком {182}, этим жалким подражателем Иеговы. «Семья на баррикаде» — картина на холсте, находящаяся в Пражском музее. Перед нами — Гаврош, возможно, это сам Домье в пятнадцать лет, и его подруга, черты которой напоминают Дидину. Всю композицию венчает фигура человека, довольно похожего на Домье, каким тот станет на закате жизни. Заслуживает особенного внимания «Голова повстанца», а также «Восстание», написанное на холсте, из бывшего собрания Герстенберга. В «Восстании» будто воплощен порыв «Марсельезы» Рюда; и здесь тоже перед зрителем возникает строгий профиль Домье. «Эмигранты»: бегство людей, спасающихся от расстрела. Работы Домье этого периода показались бы совсем непонятными, если не знать, каким горячим сторонником восстания он был… Об этом же говорят и его литографии того времени.

Даже в его религиозных картинах, которые сочли нужным заказать ему после победы «Порядка», раскрывается непокорная натура Домье. Впрочем, это всего лишь наброски, хотя и бесконечно волнующие, и в них ярко проступает его близость с Рембрандтом.

Но какие это шедевры! Поневоле удивишься, что до сих пор нет исследования, посвященного религиозной живописи Домье.

Никто еще не изображал Иисуса с большим благоговением, чем этот революционер, чудом избежавший смерти на баррикадах или в Ламбессе {183}! На этой картине, хранящейся в эссенском музее (Фолькванг-музеум) мы видим мятежную толпу, орущую: «Хотим Варраву!» Один из солдат Пилата, вопрошающий у разъяренного народа, кого отпустить, указывает на богочеловека, похожего на призрак изображенного в профиль и стоящего между добрым и злым разбойником. Очаровательна обнаженная девочка, видимая со спины, сидящая на руках у сурового фарисея!

Насколько умиротворенней и к тому же больше напоминает Рембрандта другая картина, хранящаяся в Амстердаме, в Государственном музее: «Христос беседует с учениками». Его окружает ореол, излучающий свет, в котором видны лица тех, кто скоро понесет людям благую весть!

Впрочем, разве во времена террора Камилл Демулен, тот самый, которого написал Домье, не заявил, что ему столько лет, сколько «санкюлоту Иисусу»? И разве революционеры 1848 года не поклонялись в своих клубах «пролетарию из Назарета»? Как видно, христианский прогрессизм не вчера родился.

Есть картина по силе захватывающей патетики, трагизма, почти равная творению Рембрандта, — это «Кающаяся Магдалина». Торс грешницы обнажен, она будто бьется в судорогах, на тело ниспадает рыжая грива.

Что же касается «Доброго самаритянина» {184}, написанного тоже на холсте примерно в это же время и хранящегося в Глазго, то эта композиция явно более человечна, нежели религиозна. Эта картина предвещает другие, весьма чувственные и темпераментные работы художника: «Нимфы, преследуемые сатирами» (Музей изящных искусств, Монреаль) и «Мельник, его сын и осел» (Музей в Глазго).

В салонах 1850 и 1851 годов были две картины, присланные Домье: одна из них — «Нимфы, преследуемые сатирами», уже упомянутая выше, полная неудержимого динамизма и дерзкой эротики, близкая знаменитому луврскому «Поцелую», который лучше было бы назвать «Насилие», настолько обнаженная, поверженная на землю девушка, казалось бы, вот-вот должна покориться жестокой воле мужчины, который держит ее в объятиях, вторая — «Дон Кихот и Санчо, направляющиеся на свадьбу». В Салоне 1861 года большое внимание привлекла картина «Прачка». В 1869 году выставлялись «Любители живописи в мастерской» и две акварели: «Присяжные» и «Врачи». По этому случаю Бонвен через газеты обратился к членам жюри с призывом наградить человека, который, писал он, ничем не уступает Хогарту{185} и Гойе, если не превосходит их.

Однако картины, которые Домье посылал в Салоны, дают лишь слабое представление о непрестанной работе Домье-живописца на протяжении двадцати пяти лет. Многие из его полотен, столь разнообразные по теме и характеру, к несчастью, «переехали» в Англию, Германию, Америку, где талант Оноре Домье в большом почете и где не перестают печатать о нем серьезные критические работы.

Чтобы получить представление о живописном творчестве Домье, достаточно обратиться к каталогу выставки, организованной в 1878 году в галерее Дюран-Рюэля{186}.

Мы видим рядом с большим числом акварелей и подкрашенных акварелью рисунков девяносто четыре картины маслом, среди которых замечательные вещи: «Дон Кихот», «Парады комедиантов», «Сцены из Мольера», «Любители эстампов», «Адвокаты», «Прачки», «Парижские улицы», «В вагонах 3-го класса». Некоторые из полотен — весьма крупного размера. После знакомства с этим каталогом уже нельзя утверждать, будто Домье занимался живописью от случая к случаю.

В самом деле, начиная с 1848 года Домье-литограф помышляет только о живописи. Закончив рисунки, которые жизненная необходимость заставляет его ежемесячно сдавать в «Шаривари», разделавшись за один день или за одну ночь со всеми восемью камнями, Домье с упоением предается своему увлечению живописью.

Разве некоторые поспешно выполненные, но подчас восхитительные литографии не отмечены печатью искренности, непосредственности живописного этюда? Такие композиции, как «Господин директор», «Вызов певицы на бис», «Ложа» и многие другие на темы театра или концертов, — разве не хочется их назвать литографиями живописца, очень современного живописца, чьи лаконичные наброски предвещают Дега и Лотрека?

Какое счастье в часы уединения сделать на холсте карандашный набросок, потом накладывать краски на палитру, простые золотистые тона, глубокие, теплые, потом наметить контуры широкой кистью, накладывать таинственную, живую краску — и притом иногда мастихином, как делал это Курбе! Домье не забыл своих любимых голландских мастеров. Он тоже будет искать в светотени или в положении против света упрощение линий и прозрачность масс, драгоценные качества рыжего и зеленого цветов, купающихся в светящейся полутени.

Конечно, в такие часы Домье забывал об уступках типографам и торговцам, о заказанных темах, выполняемых почти поневоле, о своих беспрерывных трудах и хлопотах. Одним пинком ноги он словно отбрасывал «тачку». Обездоленные, которых он встречал на улице или наблюдал из окна, шарлатаны в претенциозных лохмотьях, с бледными лицами, уличные певцы и шарманщики, домохозяйки, поднимающиеся с реки, согнувшись под грузом мокрого белья; старухи и бедняки, с которыми он сидел бок о бок в вагонах третьего класса (других Домье не признавал), в которых он ездил в Барбизон и Иль-Адам, мясники и кузнецы, игроки в домино, курильщики с трубками, люди, пьющие пиво, — все это персонажи, которых он пишет с нежностью. Но если случайно, перейдя через мост, он заходил в суд, чтобы послушать какие-нибудь выспренние разглагольствования адвоката или суровую речь обвинителя, в душе его поднимался гнев прежних боевых дней… И когда он возвращался в мастерскую, его непримиримая ненависть к «судейским» выливалась в свирепые картины, строившиеся на противопоставлении планов, игре света и теней, в которой проступали движущиеся, мятущиеся фигуры людей, взбешенных или вкрадчивых, коварных или отупевших, силуэты людей в мантиях, заполняющих Коммерческую галерею или жестикулирующих внизу, в зале суда, — судей и прокуроров, адвокатов гражданского суда или суда присяжных — всех скопом…