Алексей Филиппов - Плач Агриопы

• Название: Плач Агриопы
• Автор: Алексей Филиппов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Все события далекого прошлого и настоящего являются отражением извечной битвы между силами Света и Тьмы. Средневековая бубонная чума, против которой не помогают ни крестное знамение, ни алхимические таинства, обретает черты охватившей Москву пандемии: так называемого Босфорского гриппа, от которого не спасают все достижения современной медицины. Стабильное общество потребления оказывается радужной пленкой на воде. 8-летняя дочь главного героя становится жертвой неизвестного вируса, и, не верящий ни в какую дьявольщину человек эпохи Интернета, ипотеки и фастфуда, начинает цепляться за все, что лежит за пределами здравого смысла — лишь бы спасти свою единственную девочку от страданий и смерти. Его задача — выявить носителей древнего сакрального знания: Инквизитора, Деву, Стрелка и Алхимика — и сколотить из них команду чумоборцев. Никому не известный электрик, знаменитый врач-вирусолог, разведчик ГРУ в отставке и живущая в сектантском «граде» староверка становятся заложниками вселившихся в них личностей, теряя при этом свое современное «я» и начиная разговаривать на языке Овидия, Данте и протопопа Аввакума. Где-то в огромном мегаполисе живет, может быть, пьет в «Макдональдсе» кофе, может быть, заседает в Государственной Думе, Иной — мужчина или женщина, в которых воплотилась Чума.

---

Управдом осознавал отчётливо: он — Павел Глухов. Ему удалось даже вспомнить события, предшествовавшие началу видения: поход в дом Еропкина, казни египетские, обретение серебряного пистоля, чумной митинг, прибытие помощи… Павел вспомнил Татьянку. Ту, что лежала, бездыханная, в подземном коридоре, — и настоящую, ожидавшую его в экопоселении под Кержачом. Он вспомнил многое — и постарался очнуться. Верней, поначалу мысль о том, что придётся стараться, даже не пришла ему в голову. Сон — на то и сон, чтобы из него была предусмотрена мгновенная телепортация в реальность.

Не тут-то было!

Павел не просыпался. Не приходил в себя.

Это Тася… Тася не отпускала его.

Белокурая, худосочная — а после голодовки и вовсе костлявая — девчонка семнадцати лет не отпускала хозяина видений.

- Ты меня видишь? — попытался Павел вступить в Тасей в контакт.

- Да, — девушка пожала плечами.

- А можешь прогнать меня? Я же тебе не нужен? Скажи что-то вроде: «пошёл прочь!»

- Кыш! — произнесла еле слышно Тася и слегка улыбнулась.

- Нет, не так, — Павел задумался. — Ты должна отпустить меня.

- Я тебя не звала, — ответила девушка чуть обиженно. — Я даже не знаю, кто ты такой.

- В этом и есть твоя сила, да? — управдом размышлял вслух. — Ты не отпускаешь… Ты не отпустишь и чуму. Не дашь ей перепрыгнуть из одного человека — в другого. Мы убьём тело, а в теле — умрёт чума. Это в том случае, если ты окажешься рядом. Если тебя не будет — смерть тела, носящего в себе государыню-чуму, не повлечёт смерть самой чумы.

- Ты о чём? — Тася отвернулась. — Не говори о страшном.

- О страшном? — Павла вдруг охватило холодом; он понял кое-что очень важное. — Ты принесёшь себя в жертву через два дня? А я не могу покинуть тебя. Хотя ты — всего лишь моё видение…. Значит, я умру вместе с тобой?

- Вознесёшься… — неуверенно ответила Тася. Потом виновато наморщила нос. — Я посплю. Ладно? Устала….

Не дожидаясь согласия Павла, девушка легла на нары, закрыла глаза.

Управдом едва не разразился криком. Он ощущал, как на него накатывает отчаяние. Выходило: он ожидал своей смерти. Хотя, с чего он решил, что его жизнь прервётся одномоментно с жизнью Таси? Возможно, когда той не станет, с него, Павла, как раз спадут невидимые оковы? Но тогда зачем он здесь. Что там говорил Людвиг: ничто не случайно? А как насчёт девы в двадцать первом веке? Если здешняя — умрёт, — будет ли позднейшее её воплощение иметь необходимую силу для борьбы с чумой?

Павел сосредоточенно размышлял. Почему он настолько слаб? Как будто сам, вместе с Тасей, устроил себе голодовку. Если бы он был сильней — он сумел бы взять ситуацию под контроль, или нет? Ну — подкрепиться в видении уж точно не выйдет. Может, получится позвать на помощь? Есть только одно существо, чувствующее себя в мире грёз и памяти, как дома: богомол. Есть ли шанс докричаться до него? Павел прикусил губу и чуть не застонал: ведь богомол остался рядом с чумными. Если остался…

Чувствуя себя глупо, управдом попытался позвать Аврана-мучителя по имени.

Голос отказался служить.

Павел удивился: с Тасей разговаривать получалось без труда. Только лишь потому, что та — коренная жительница видения? Он ещё раз позвал богомола. Напряг голосовые связки до предела. В итоге — пшик. Что-то слюнявое, чуть слышное. Управдом, в отчаянии, постарался «выпрыгнуть» из подвала Таси. Докричаться до кого-нибудь на поверхности земли. Ему казалось: он ударился в низкий потолок подвала всем телом. Ещё раз — и ещё…

«Авран, ты мне нужен», — проговорил Павел. И, на сей раз, услышал себя.

- Авран, ты мне нужен! — крикнул управдом. И вдруг — словно поднялся на пару метров ввысь, пробил головою земляной пласт; увидел большую комнату дома благодетеля: иконы, простую, но массивную, деревянную мебель, фотографию на стене в медной рамке: бравый усатый молодец в военной форме, позади дородной молодой женщины в длинном тёмном платье и платке. Павел успел даже оглядеться. Потом его, словно шарик йо-йо на резинке, затянуло обратно в подвал.

«Я могу прорваться, — неожиданно подумал управдом. — Это что-то вроде тренировки. Нужно накачать мускулы. У меня здесь нет голоса, но я могу его приобрести. Всего-то и надо — стараться, кричать, драть горло. Жаль, на тренировку — только два дня. Олимпийским чемпионом — уж точно не станешь».

* * *

Процессия собиралась ненадолго, но отче Христофор не любил неаккуратности: полагал, даже на самый краткий срок стоит всё делать по уму.

Скрытниц, готовых к подвигу, облачили в длинные холщовые рубахи — серые, под стать лицам девушек. Те шатались от голода, потому их поддерживали под руки доброхоты. Филиппея подставила острый локоток Тасе, улыбнувшись ей беззубым ртом. Избрала её — одну из четырёх смертниц. Она поступала так всегда: делала выбор. Даже перед иконами — долго кривилась, шамкала дёснами, пристально вглядывалась в каждый лик, будто решала, кто из святых мужей и жён более достоин её свечи. Тасе было всё равно. Слабость погружала её в блаженное равнодушие. Она едва не ослепла от яркого солнца, высушившего починок Град досуха и счистившего снег аж до прошлогодней жёлтой травы. Но, как только глаза привыкли к ослепительным лучам, мир для Таси наполнился сочными красками.

Во всём белом, с тяжёлой иконой на груди, впереди процессии шествовал отче Христофор. Затем — скрытницы, обречённые на подвиг. За ними — благодетели, во всём лучшем: в праздничных кафтанах и пиджаках, рубахах из пестряди, свежих поддёвках, начищенных до блеска яловых сапогах или модных «гамбургских», с бураками и набором. Картузы сдёрнули с голов, несли в руках, что доставляло некоторое неудобство: благодетелям полагалось нести также и лопаты — в их обязанности входило рытьё могил для отошедших. Замыкали шествие все прочие обитатели скита и немногие гости — мирские последователи.

Когда добрались до лога, достали широкие полотенца. Ими обвязали всех четырёх смертниц. Обвязывали, чтоб проще было после утопления вытащить тела на берег: глинистые края обширной ямы, наполненной талой водой, скользили под ногою, а залезать в страшную купель — и даже окунаться в неё на время — ни у кого желания не имелось.

Фавста держалась пристойнее прочих, принимавших венец. Она даже помогла оплести себя полотенцами. Да и на ногах стояла уверенно. Зато Руфина и Елена — без помощи старых скрытниц — точно упали бы наземь. Руфина тихо плакала и шептала молитвы быстро-быстро, как заведённая.

Отче Христофор приблизился к Фавсте — как будто отгадал её силу.

- Настало время, дитя, в господни небесные чертоги переселиться, — сказал ей. — Священное писание в том преграды не чинит. Больше того: святые отцы такие подвиги восхваляли. Кто умер для бога — тот великое дело сделал. Прижмись к руце моей, получи благословение.

И, как только Фавста сделала, как было велено, Христофор с могучей силой ударил её в голову, скинул в ржавый лог.

Девушка и вправду оказалась сильна, даже после десяти голодных дней. Хоть упала лицом в глинистую воду, извернулась, вздохнула. Засучила руками и ногами. Плавать Фавста не умела, потому — медленно — опускалась-таки на дно. Но её крик — бессловесный, простое «а-а-а!», — взбудоражил остальных смертниц. Очнулась от усталости и Тася. Очнулась, огляделась и захолодела от тоски и страха. Волнение девушек, тем временем, заметил и отче Христофор. Он сделал едва заметный знак Филиппее, — и та, подскочив к краю ямы, схватившись для устойчивости за безлистый куст, ногой в огромной безразмерной чуне утопила голову Фавсты под водой. Этого оказалось довольно: девушка, и без того нахлебавшаяся вчерашнего снега, не сумела расплеваться с новой порцией жижи, пробравшейся в глотку. Она жутко, уже, как будто, из-под воды, закашлялась — и, дёрнувшись ещё пару раз, замерла. Филиппея, кряхтя, ухватила конец растрепавшегося полотенца. Кликнула помощь. Скрытники-мужики тут же вытащили утопшую Фавсту на берег. Христофор же размашисто, двуперстно, перекрестился.

- Господи, прими душу рабы твоей многогрешной, Фавсты, — пропел. — Для тебя она жила, и для тебя жизнь покончила. Прими её во царствии твоём. — Повернулся к Руфине. — Теперь ты, девонька. Поди сюда, да приготовься. Глазки прикрой, чтоб малодушеством не посрамиться.

И её, как и Фавсту, ладонью, почти сведённой в кулак, саданул в лоб, — схоже бьют кувалдой крепкого бычка на бойне.

Руфина скатилась в лог на погибель.

Она умирала в яме и проще, и тише Фавсты.

Она словно ждала того мгновения, когда её плоти коснётся гнилая вода. А, едва это случилось, бросилась ей навстречу, покорилась. Она ни разу не повернула лица, не оборотилась к небу. Было видно: она старательно глотает воду — давится ею и вновь глотает, чтоб быстрей покончить с делом. Если Фавста криком могла привлечь нежеланных случайных зевак, Руфина не побеспокоила собою никого. Казалось, в ржавой жиже фыркает бобёр, или копошится выдра. Минута — и эти звуки затихли. Руфины не стало среди грешников. Даже выволочь её на берег не составило труда: она умерла аккуратно, концы полотенец, обмотавших её тело, не соскользнули до конца в воду. Хватай — и тяни: всего и делов.