Алексей Филиппов - Плач Агриопы

• Название: Плач Агриопы
• Автор: Алексей Филиппов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Все события далекого прошлого и настоящего являются отражением извечной битвы между силами Света и Тьмы. Средневековая бубонная чума, против которой не помогают ни крестное знамение, ни алхимические таинства, обретает черты охватившей Москву пандемии: так называемого Босфорского гриппа, от которого не спасают все достижения современной медицины. Стабильное общество потребления оказывается радужной пленкой на воде. 8-летняя дочь главного героя становится жертвой неизвестного вируса, и, не верящий ни в какую дьявольщину человек эпохи Интернета, ипотеки и фастфуда, начинает цепляться за все, что лежит за пределами здравого смысла — лишь бы спасти свою единственную девочку от страданий и смерти. Его задача — выявить носителей древнего сакрального знания: Инквизитора, Деву, Стрелка и Алхимика — и сколотить из них команду чумоборцев. Никому не известный электрик, знаменитый врач-вирусолог, разведчик ГРУ в отставке и живущая в сектантском «граде» староверка становятся заложниками вселившихся в них личностей, теряя при этом свое современное «я» и начиная разговаривать на языке Овидия, Данте и протопопа Аввакума. Где-то в огромном мегаполисе живет, может быть, пьет в «Макдональдсе» кофе, может быть, заседает в Государственной Думе, Иной — мужчина или женщина, в которых воплотилась Чума.

---

- Господи, прими душу рабы твоей многогрешной, Руфины, — снова завёлся отче Христофор.

Он бубнил и бубнил что-то. Без сомнения, Руфина потрафила ему куда больше Фавсты. И добрых слов на неё отче не жалел. Тася сперва слушала, потом страх сковал её мысли. Она мечтала: уснуть. Да хоть бы и утопнуть — но так, чтоб не пришлось глотать воду, давиться, ощущать мерзость ямы всем телом.

- Что замечталась, голубка, — вывел её из оцепенения ласковый голос Христофора. — Не о райском ли саде грезишь, где станешь гулять с Божьей Матерью уже нонешним днём?

Филиппея, окрысившись, подталкивала Тасю к старейшему вятского предела. Та сделала шаг, другой. Ноги Таси подломились и, если б не Филиппея, подхватившая её под локоть, лежать бы Тасе на земле.

- Верю, верю, девонька, — проворковал Христофор, — тяжеловат тебе мученический венец. Так ведь потому дело твоё и подвигом зовётся. Ну-ка, приблизься под мою руку, благословись.

- Нет, отче, — пробормотала Тася.

- Не расслышал слов твоих, раба божья Таисия, — куда суровей гаркнул отче. — Повтори, что рекла.

- Я сама, отче, — громко возвестила Тася. — Сама топиться стану. Не подходите ко мне!

- Я ж помочь хочу тебе, девонька, — Христофор явственно удивился. — Всем нам помощь нужна, не надо слабости стыдиться. В малых делах — и помощь малая, а в великих — великая, божья.

- Я сама! — взвизгнула Тася, заметив, как отче двинулся к ней, — и, распахнув руки, серой бескрылой птицей метнулась в лог.

Вода тут же пробрала холодом до костей. Сердце захолонуло. Чуть не взорвалось сердце — от холода и изумления. Тася и не ждала, что где-то под солнцем, освободившим от снега весь Град, может сохраняться такая ледяная лютость. Она и вознамерилась потонуть скоро, как Руфина, но, от этих холода и изумления, взвилась над грязной ржой.

- Помилуйте! — крикнула Тася, отчаянно бултыхаясь в жиже. — Пощадите! Я не гожусь! Не гожусь… для великого!..

Филиппея, не дожидаясь знака Христофора, проковыляла к кусту, ухватилась за него, постаралась дотянуться страшной чёрной чуней до Таси. Та отпрянула, увернулась. Филиппея ещё раз мотнула ногой — да и соскользнула в лог.

У берега было неглубоко — только склизко и холодно. Старая скрытница несколько раз поднималась на ноги — и тут же валилась на скользкой глине вновь. Картина в другое время и в другом месте вызвала бы хохот зевак, но не тут и не теперь. Губы Христофора сжались, глаза сузились в злом прищуре. Не только скрытники и скрытницы — благодетели отводили взгляд. Вот-вот должен был грянуть, как гром, гнев. Ещё одна преклонных лет скитница, по доброй воле, бросилась в воду. Умножила суматоху, но ухватила Тасю за щиколотку. Тут и Филиппея подоспела — сграбастала девушку за шиворот и с силой окунула в воду. Но опять потеряла дно, а Тася, напротив, нащупала ногой опору. Оттолкнулась, оставаясь на плаву, засветила ступнёй второй погубительнице по рёбрам, — едва заметила, как та охнула, разомкнула хватку.

- Помилуйте! — ещё раз вскрикнула Тася. Она плыла к берегу. Плыла… Она умела плавать.

В несколько гребков она миновала тот глинистый участок дна, кувыркаясь на котором, потешала обитателей починка Филиппея. Поймала рукой ветку куста. Подтянулась. Внезапно на ум пришло: «откуда силы берутся? То падала, как безногая, с голодухи мёрла, а теперь — зайцем скачу». Но не до того было. Бросилась Христофору в ноги, распласталась крестообразно и снова повторила:

- Помилуйте, люди! Помилуй, отче!

Так и лежала — не то год, не то век, — покуда голос тихий не услыхала:

- Встань, раба божия Таисия. Не пужайся, встань.

Тася, не веря, подтянулась на руках, перевалилась на колени. Подняла голову. Лицо Христофора не выражало ничего: не было на нём ни гнева, ни милости.

Недоутопленница поднялась в полный рост, задрожала от холода и страха.

- Ныне ступай отдыхать, — проговорил отче так, чтобы его слышали скитники, — а подвиг совершишь после. — Обернулся к старухе Филиппее, с помощью одного из благодетелей выбравшейся на берег. — Проводи её, — кивнул на Тасю.

- А как же, батюшка, она? — старуха повела подбородком на Елену, присмиревшую, опустившуюся, от немощи, на трухлявый пень.

- С нею без тебя решим, — отрезал Христофор.

Филиппея сжалась, может, и обиделась, и, шипя, как змея, повлекла Тасю по берегу, в сторону тёплого подвала. Старуха шла быстро. Не прошло и пары минут — место казни скрылось из глаз Таси. Но и тогда она слышала голос отче Христофора, словно тот звучал у неё прямо в ушах:

- Поди сюда, девонька. Твоё время пришло. Твой час пробил. Послужишь Господу так, как мало кто во все века служил.

- Опозорила ты меня, — ворвалось шипение Филиппеи в мягкое бормотание Христофора. — Ужо теперь я тебе отплачу. Стерва безродная. Вся в мать. Может, ещё с комиссарами стакнёшься? Вместо старой веры, красному полотнищу бесовскому служить станешь? Нет, не бывать этому. Уж я позабочусь. А знаешь, что пристани наши — повсюду? И в Питербурхе, и в Москве самой, и много ещё где. Куда б ни делась — везде найдём.

В словах старухи было столько злобы, что Тася от них вдруг полностью вошла в силу. Неведомо как, сделалась обычной здоровой молодухой. А ещё, обыкновенно бесхитростная, сделалась хитра. Дождалась, пока Филиппея отвлечётся, ключ от подвала искать начнёт.

Вырвалась.

Да что вырвалась — просто бедром повела, — Филиппею стряхнула. Та на табурет завалилась, копчиком ударилась, взвыла.

А Тася бросилась бежать.

За спиной заливалась белугой Филиппея. Кто-то услышал её, но, к счастью для беглянки, не разобрал, о чём старуха верещала; направился в дом, чтобы Филиппее помочь. Только потом устремился в погоню.

Тася, к тому времени, была уже далеко.

Она бежала по лесу легко, быстро. Христофор с братией не могли её перехватить — девушка выбрала путь, параллельный логу, по другую сторону от стороны утопленья. Преследователям пришлось возвращаться в Град, а уж затем преследовать Тасю.

В направлении, которое та избрала для бегства, скитские, когда была нужда, двигались не по тропам — по так называемым «мостам»: поваленным стволам деревьев, болотным кочкам, мёртвым муравейникам, пенькам. Это чтоб следов не оставлять. Чтоб чужаков путать. Тася поначалу узнавала метки: всегда была глазастой. Не задерживалась. Но потом заплутала. Дважды возвращалась по следу.

На третий раз услышала голоса преследователей.

Запаниковала, свернула по стёжке, показавшейся надёжной, — и уткнулась в болото.

Голоса приближались.

«Утоплюсь здесь, для себя — не для Христофора», — мелькнула в голове нелепая мысль. Тася бросила изучающий взгляд на трясину впереди. Та мягко покачивалась, будто квашня. Словно приглашала: «Сделай шаг — и спасёшься. Не мудрствуй, не выбирай — вон я какая, от края земли до другого края. И ничего, кроме меня, на земле уж нет».

И вдруг на взгляд Таси ответили. Она нутром почуяла: как она смотрит на трясину, так и на неё кто-то положил глаз — пялится, изучает. Позади — ещё никого; ещё не догнали, не успели. А впереди — кто может глядеть из болота? Разве, дух болотный или водяной?

Кузнечик.

Тася не верила глазам.

Её сверлил взглядом — пристальным, умным взглядом — огромный кузнечик. Она таких никогда прежде не видала.

Кузнечик прострекотал что-то — и прыгнул: в глубь трясины, от Таси — прочь. Но там, куда он приземлился, девушка не увидела трясинной зыби. Ряска не ходила ходуном. На крохотной кочке росла настоящая трава, хотя зеленела она, надо думать, до зимы; сейчас трава была жёлтой и сухой.

Тася поднялась, постояла столбом одно мгновение. За дальними деревьями замелькали тени; скитники приближались. Беглянка решилась: оттолкнулась ногой от брусничника, взлетела над трясиной — и приземлилась точнёхонько на кузнечика. Тот, правда, успел перепорхнуть: ещё болотистей, ещё погибельней. А Тася — глупа или мудра, как никогда, — опять перескочила на клочок незыблемой суши — за ним.

Кузнечик вёл Тасю по болоту. Медленно, страшно.

К трясине выбежали скитники. Скрытники и скрытницы что-то кричали, но на болото — не совались. Христофора среди преследователей не было.

Дважды Тася едва удерживалась на пятачке суши. Однажды её нога соскользнула в ряску, и она, вымокнув в болоте по пояс, с трудом сумела выбраться на кочку — одно недоразумение, а не опору.

Скитники быстро скрылись из виду. А болото не кончалось ещё час, а то и больше. Наконец, впереди раздался не то визг, не то треск. Как будто десяток двуручных пил разом деревья валили. Девушка отвлеклась на него, потом огляделась: где же кузнечик, где поводырь? А того и след простыл. Сперва испугалась: куда ж она теперь. А потом поняла: болото-то — высохло, за спиной осталось. А впереди, — внизу, под склоном, — дорога. Хорошая, утоптанная.

Тася выскочила на дорогу, всклокоченная, в порванной рубахе утопленницы, потеряв где-то в лесу шейный платок. Навстречу ей двигалось что-то рычащее, грозное. Четыре железных колеса: два — позади — в человеческий рост, — два передних — поменьше. А управлял шумной железякой молодой парень, в кепке, залихватски заломленной на затылок. Завидев Тасю, он аж обомлел. Затормозил, из тарахтелки своей вылез: