Анатолий Матвиенко - Эпоха героев и перегретого пара

• Название: Эпоха героев и перегретого пара
• Автор: Анатолий Матвиенко
• Жанр: Альтернативная история

Русский стимпанк + АИ. Российская Империя XIX век. Отгремела Декабрьская революция. Петель победил. Правда, немного не так, как планировали декабристы. Зато, как планировал он сам. В России начинается промышленная революция. На смену тягловым животным и гидродинамике приходит эпоха пара. Но не всё так гладко. Тут и попытка развязать полномасштабную Гражданскую войну. И происки забугорных заклятых «друзей» России…

---

С этой благородной целью граф отправился в Вену, сохраняя прежнюю личину мещанина Трошкина. Обладая изрядными средствами, он мог бы выправить себе документы любой державы, однако слишком уж приметная внешность выдаёт. Оттого и безжалостность к свидетелям: никто не сможет подтвердить в суде причастность одноглазого русского к неблаговидным делам.

Старинный город на Дунае поразил приезжего. Внешне Вена напомнила австрийского кирасира в парадном облачении — строгого, затянутого в блестящую броню традиций и консерватизма в духе Меттерниха, по сравнению с которым англичане — сплошь вольнодумцы и реформаторы. Но под кирасой пробивалась новая жизнь, коей тесно в габсбургской клетке. Революции во Франции и России оказали своё растлевающее влияние на консервативные устои. Вдобавок, в империи как нигде остро поднялся национальный вопрос. Коренная нация — австрийцы германских кровей — составила менее пятой доли населения. Другие народы требовали если и не отделения, то автономии, признания равных прав с потомками властителей Священной Римской Империи, прекращения онемечивания.

При всех тех проблемах, Австрия внутри себя показалась русскому авантюристу улучшенным подобием Пруссии. Если через Берлин и окрестные земли можно лишь следовать, мечтая побыстрее оставить их позади, в этой стране германские строгие и скупые обычаи изрядно разбавлены славянской лёгкостью и мадьярской лихостью, оттого жизнь приятнее и ярче, не глядя на разрастающиеся усобицы.

До польского восстания здесь и не помышляли о собственной революции, а ветер свободомыслия вдруг вылился… в музыку! В стране, где даже гвардейские лошади скакали в ногу и вываливали каштаны только по команде и высочайше утверждённого размера, вдруг зазвучал ветреный Моцарт, ему вторил Гайдн. Бетховен, оставив мрачноватую Пруссию, приехал в Вену, чтобы обессмертить своё имя. В Бургтеатре звучала скрипка Паганини, после отъезда маэстро поставили оперу «Летучий голландец» Вагнера.

Но не оперные любители выходят на баррикады. Очередная трещина на суровом гранитном лике империи появилась, когда в столице прогремело имя человека, коего Вагнер окрестил «демоном венского музыкального народного духа». Сначала в трактирах, а потом и просто на булыжных мостовых народ безудержно закружился в вальсе под мелодии Штрауса.

Музыка прославила австрийскую культуру нашего девятнадцатого века; она же предрешила закат эпохи Меттерниха. Поэтому не стоит удивляться, что Строганов остановился в маленькой гостинице, скорее даже в трактире «У красного петуха» в венском пригороде Тури. Именно там начинал артистическую карьеру Иоганн Штраус, звучали вальсы, польки, галопы, здесь танцевали пары, соединив руки и сердца под музыку, коей предстояло покорить всю Европу.

Веселье продолжалось и теперь, только по вечерам, а днём трактир был довольно тихим местом, куда по приглашению Трошкина прибыл весьма необычный посетитель.

— Шолом, герр Трошкин.

Иссак Соломон был известен в Англии под кличкой Айки как самый знаменитый скупщик и продавец краденого. Он бежал из каторжной тюрьмы в Тасмании, но в Лондон решил не возвращаться, встретившись с еврейскими сородичами в Австрии, и чудесно вписался в местный криминальный мир. К его большому разочарованию, повторить английский успех не удалось. Наступил шестой десяток, дети давно отделились и живут отдельно, занимаясь с виду законными гешефтами, жена продолжает отбывать срок, не вызывая, понятное дело, больше никаких романтических чувств. На пороге одинокая старость.

Строганов отдал должное — с признаками неизбежного приближения к последней станции Соломон боролся хорошо. Одетый с иголочки в длиннополый зауженный редингот по последней моде, именуемой здесь «бидермейер», в чрезвычайно высоком цилиндре и брюках со штрипками, он походил бы на завзятого соблазнителя дам бальзаковского возраста, если бы не отвратительно длинный нос, изрядный даже для еврейского племени, и крайне неприятные глазки-буравчики, оценивающие собеседника по шкале для краденых вещей: вот бы купить подешевле, потому что ворованное, и продать подороже как честно приобретённое. Тем не менее, он выгодно отличался от привычных до пестелевского отселения российских местечковых иудеев, в заношенных лапсердаках, чёрных ермолках, с масляными пейсами и тошнотным запахом чеснока.

К еврейскому племени граф сохранил двойственное отношение. Откровенно не любил, как многие русские, при этом испытывал подспудное и неистребимое чувство вины. Зондеркомманды и концлагеря были в его ведении. Не существует грехов, явных и мнимых, оправдывающих десятки тысяч еврейских могил, обильно появившихся в годы Республики.

— Гутен таг, герр Соломон. Как вы знаете из моего письма, вас рекомендовали уважаемые люди из Лондона.

— Ой вей, Лондон! Мой маленький и навсегда потерянный рай. Тяжело жить старому еврею, не имея возможности съездить на могилы дорогих родственников.

— С этим я помочь не смогу. Со Скотланд-Ярдом шутки плохи. А вот немного заработать — другое дело.

— Таки говорите яснее. Немного — это сколько в фунтах стерлингов?

— Миллион. Это ваша доля. Всё, что свыше — моё. Устраивает?

— Таки вы обратились по адресу, герр Трошкин. Изложите подробности гешефта.

Маленькие глаза перекупщика загорелись. Русский выдержал небольшую паузу и взорвал бомбу.

— Я собираюсь ограбить крупнейший банк Вены. Вы поможете с исполнителями из местных. За это я плачу миллион из добычи.

Соломон никогда не занимался подобными делами, горячие каштаны из огня для него таскали гои. Однако отказываться от такой суммы не разумно. Только последний шлимазл[24] прогонит птицу удачи, посетившую старого Иссака.

— Таки да, герр Трошкин. Я буду иметь с вами бизнес.

Одноглазый грабитель предпочёл бы иметь дело с Паскевичем и офицерами из Военного министерства. Судьба сделала другой выбор.

Глава шестая, в которой Строганов затевает самое опасное предприятие в своей жизни

Иссак Соломон принялся собирать сведения об австрийских банках. На сей стадии подготовки граф перебрался из трактира в съёмные апартаменты ближе к центру столицы и прекратил затворничество, появляясь в опере, на скачках, а также в конторах некоторых торговых домов. Тяжеловесный дом постройки середины прошлого века имел замечательное качество — возможность выхода с чёрного хода в проулок, где Строганов с лицом, затянутым в маску, прямиком с порога попадал в закрытый экипаж, неприметно перемещаясь по городу и тайно встречаясь с еврейским соучастником; крайне изредка — и с другими нужными людьми. Слишком бурная деятельность неизбежно привлекла внимание тех, кто по роду службы призван не допускать противозаконных дел.

Однажды утром в последних числах августа Строганов вышел из дому не таясь и был остановлен на пути к экипажу высоким офицером с красным важным лицом и закрученными вверх тонкими чёрными усами.

— Герр Трошкин? Я — гауптман Императорско-королевской жандармерии Штерн. Есть приказ срочно доставить вас к полковнику фон Шварцу.

— Польщён вниманием, герр гауптман. Полагаю, я арестован?

— Найн, — ответил жандарм, выразительности голоса с которым поспорил бы каменный истукан. Наверно, укладываясь в постель с благоверной, офицер столь же ровным уставным тоном командовал: фрау Штерн, есть приказ вам исполнить супружеский долг. — Полковник велел выказать уважение.

А не лупить прикладом по затылку — и на том спасибо, подумал Строганов, за годы османского плена привычный ко всему. На сей оптимистичной ноте он забрался в полицейскую повозку. Гауптман сел напротив, вперив взгляд в «герра Трошкина» — видно, именно так выказывается полицейское уважение. Тот с интересом рассмотрел будущего противника.

Форма жандармерии покроем напоминает гусарскую. Тот же короткий плащ поверх куртки-доломана, по случаю тёплого времени года наброшен на левое плечо и держится на шнурке. За этот плащ, ментик по-венгерски, Соломон и прочие венские уголовники именуют местную полицию «ментами». Как водится, меткое словечко из низких слоёв общества быстро прижилось, вошло в господский лексикон и даже употреблялось самими жандармами.

Полковник походил на гауптмана только мундиром, в остальном — совершенно иной типаж, из совмещающих армейскую выправку с интеллигентными разговорами о философии и музыке. Лицо тонкое, благородное, усы аккуратно подстрижены, и бакенбарды не пытаются достать до подбородка.

Под стать ему обстановка кабинета — строгая мебель, серые и коричневые тона, даже свечной канделябр на конторке без обычных завитушек, скорее как прусский зольдат по стойке «смирно». Зато на полочке томики Гегеля и Канта, в одном из них в виде закладки торчит синий уголок оперной программки. Этот штрих призван убедить визитёра, что заместитель начальника венской жандармерии не чужд высокой культуры.