Анатолий Матвиенко - Эпоха героев и перегретого пара

• Название: Эпоха героев и перегретого пара
• Автор: Анатолий Матвиенко
• Жанр: Альтернативная история

Русский стимпанк + АИ. Российская Империя XIX век. Отгремела Декабрьская революция. Петель победил. Правда, немного не так, как планировали декабристы. Зато, как планировал он сам. В России начинается промышленная революция. На смену тягловым животным и гидродинамике приходит эпоха пара. Но не всё так гладко. Тут и попытка развязать полномасштабную Гражданскую войну. И происки забугорных заклятых «друзей» России…

---

Анатолий Матвиенко Эпоха героев и перегретого пара

«…Очевидно, что только русской ленью следует объяснить поразительные успехи этой страны, которая справедливо считалась тёмной окраиной Европы и медвежьим углом. Ради возможности ничегонеделания русские способны на невероятную изобретательность. Они готовы трудиться до кровавого пота, лишь бы наградой была праздность. И когда восточные дикари вздумали переложить работу на паровые механизмы, они буквально костьми легли ради этой перспективы, опередив цивилизованные государства Запада».

Лорд Траффорд Брейни, первый баронет Йоркширский Из выступления в Палате Лордов. «Таймс», 6 марта 1873 года

Забавная заметка в газете, третьего дня присланной из Лондона, сообщила о новых и тщетных потугах британских джентльменов раскрыть тайну «русского чуда». Лорды, так и не поняв своеобразия нашей страны и её народа, по-прежнему изрекают глубокомысленные суждения о необычных чертах, якобы присущих русским людям. Правда проста и незатейлива — однажды владение паром стало условием: без паровых машин держава не выжила бы. Привёл же страну на край гибели и оттого предрешил её успехи не русский, а совершенно немецкий человек по имени Пауль Пестель, далёкий от инженерных и прочих научных дел. В декабре 1825 года он услышал о гвардейском бунте в Санкт-Петербурге и тотчас поспешил в столицу, желая облагодетельствовать Отечество сочинённой им конституцией, именуемой «Русская Правда». С тех пор история Государства Российского нежданно свернула с привычного русла и понеслась в направлении, никак не предсказанном западными знатоками.

Часть первая. Русский Рейх. Das Russische Reich

Глава первая, в которой граждане графы знакомятся с новой русской действительностью

По польской дороге неспешно катилась карета с двумя ветеранами наполеоновских войн.

— В Бородинской баталии тоже участвовали, Павел Николаевич? Осмелюсь спросить, сколько же лет-то вам было?

Бывший граф, а ныне заурядный гражданин Российской Республики Павел Демидов загадочно улыбнулся, вспоминая юность.

— Четырнадцать, любезный Александр Павлович. В кавалергардский полк меня в начале войны зачислили. Не столько протекции благодаря, сколько росту высокому, не глядя на юный возраст. И — да, отрицать не стану, батюшка мой Николай Никитич постарались, снарядив конный полк за свой счёт.

Напротив Демидова на мягких подушках роскошной кареты восседал другой бывший граф. О чудодейственном превращении собственной светлости в обычного гражданина и городского обывателя Александр Павлович Строганов узнал, находясь в Париже. Он ничуть сему факту не расстроился. Не мудрено — и при Бурбонах парижские улицы, пропитавшиеся вольнодумством, якобинством и революцией, каждому проходящему норовили в ухо шепнуть: свобода, равенство, братство.

По матери Елисавете Александровне, урождённой Строгановой, бывший кавалергард Павел Николаевич Демидов приходился дальним родственником второму путешественнику и искренне обрадовался, встретивши того в Варшаве. Дорогу до Москвы бородинские ветераны коротали в беседах, пока демидовский кучер погонял четвёрку отличных лошадей, а лакеи двух господ тихо злословили про хозяев.

— Сдаётся мне, кавалергарды знатно там отличились, — Строганов продолжил близкую обоим ратную тему.

— Было дело, да-с. С бригадой генерал-майора Шевича аккурат перед батареей Раевского рубили кавалерию де Груши́. Поверите ли, Александр Павлович, строен я был тогда и проворен, — с нескрываемой грустью Демидов опустил очи к жилетке, заметно подпираемой плодами чревоугодия. — А вы?

— Не без этого, изящество фигуры поутратил малость. Бог, как видите, росточком не обидел, но в кавалергарды выбиться не довелось. При Бородине также пороху нюхал. Первый лейб-гренадерский Екатеринославский полк, чай слышали?

— Непременно-с. Так что мы оба, как говорится, огнём опалённые. Позвольте полюбопытствовать, в Москву надолго или сразу в родные пенаты — во Владимир?

— Что значит — во Владимир? Нет у меня в нём дел.

— Выходит, вы не в курсе Александр Павлович, что Владимиром нынче зовётся бывший Нижний Новгород. По личному повелению Государя нашего и председателя Верховного Правления Павла Ивановича Пестеля.

— Не скрою, удивили. Более, нежели отделением Польши. Так что — на Руси два Владимира?

— Прежний нарекли Клязьминском. Река там протекает — Клязьма.

— Стало быть, Петербург поименуют Невском, а Киев — Днепровском.

— Сие не ведомо. Только купечество нижегородское, кое ныне владимирским зовётся, за подсчёт барышей принялось. Пал Иваныч перенос столицы во Владимир замыслили. Оттого купеческие обчества скупают дома в городе, землица каждый день дорожает. Шутка ли — столица российская. Потом продадут сам-три, а то и сам-пять.

— Лопнут от барышей, — усмехнулся Строганов. — А Пестель-Государь, небось, отгрохал себе палаты с видом на Волгу?

— Не успел, сердешный. Переезд затеял из ненавистного ему Питера, да и застрял в Москве. Нет пока во Владимире казённых зданий, пригодных вместить Верховное Правление, коллегии да войсковой штаб. Фискалы с Синодом перебрались, Адмиралтейство, Почта и Презрение в Санкт-Петербурге замешкались. Так и правит наш вождь на три столицы.

— Pardon, Павел Николаевич, разъясните другое. Ладно Санкт-Петербург, вотчина романовская, ему не люб. Чем Москва плоха?

— Владимир народнее. Пестель нижегородцев почитает, Минина с Пожарским. Кстати, как в Республику въедем, извольте попридержать pardon и s'il vous plaît. Язык оккупантов двенадцатого года под запретом, потрудитесь по-русски говорить. А в Верховном Правлении немецкий уважают. Вы же помните Пестеля, Кюхельбекера, Дельвига. У них с русским языком… не очень, знаете ли.

— Как же, поэтические опусы Дельвига и Кюхли читывал. На благо Республики запретил бы им Пестель по-русски писать, не позориться.

— Недооцениваете Павла Ивановича. Запретили-с, и давно, и слава Богу.

За окнами кареты проплывали последние аккуратные польские маёнтки. Летний ветер лениво шевелил шторку на окне, экипаж покачивался на рессорах, да кучер покрикивал на лошадей. Александр Павлович, давно в Восточной Польше не бывавший, поглядывал в окно. Удивительное дело, даже сидя он сохранял особую ровность стана, и в сером английском рединготе продолжал выглядеть лейб-гренадёром, снявшим мундир по недоразумению и не надолго. Его спутник, напротив, ощутил, что недавно строенный по фигуре сюртук уже несколько стесняет по-купечески раздобревшее тело. Расстегнув опасно натянутые пуговицы, гражданин граф удобно развалился на сиденье и засвистел в такт сонному дыханью.

Мирная и несколько ленивая даже атмосфера сохранилась до времени, когда упряжка поравнялась с хвостом очереди из телег и карет у русского кордона.

Строганов выглянул из окошка.

— Павел Николаевич, накажите Прохору проезжать. Неужто мы стоять будем?

— Извольте сесть, дорогой родственник. Вперёд нас толпятся такие же граждане. Мы не из Верховного Правления, к Повелевающим не причислены. Посему полно вам волноваться, и поспешать не след. Кликну Егорку обед сообразить.

Кордон меж Россией и Привисленскими землями казался форменной нелепицей. Однако польская независимость потребовалась новому государю незамедлительно и всенепременно. Оттого он поторопился исполнить данные полякам обещания, одарив их Гродненской и Брест-Литовской губерниями. Когда четвёрка поравнялась наконец со шлагбаумом, пассажиры кареты успели потрапезничать и задремать. Посему солдатский окрик: «Хальт! Аусвайс!»[1] ворвался в их грёзы ружейным выстрелом.

Строганов и его лакей Гришка протянули российские заграничные пашпорты, выданные ещё Министерством иностранных дел Российской империи.

— Найн! Не действительны! — рявкнул солдат пограничной стражи.

У Демидовских приключилось не лучше. Лишь паспорт Павла Николаевича не вызвал нареканий постового. Лакей Егорка и кучер Прохор ко времени выезда в Варшаву состояли дворовыми крепостными. Граф на основании ревизской сказки справил им как сельским обывателям покормёжные и пропускные письма. Однако за время отсутствия Егорка с Прохором обрели свободу от крепостных оков, а Варшава обернулась заграницей. Оттого документы новообращённых в российское гражданство дворовых превратились в недействительные.

Строганов выбрался из кареты, шагнув начищенными антрацитовыми сапогами в мелкую летнюю пыль. Окинул взором стража кордона и подумал себе, что попадись ему эдакое расхристанное чучело в бытность службы в лейб-гренадерском полку, не побрезговал бы сквозь строй прогнать. Сапоги в гармошку, несвежие рейтузы пузырями, зелёный мундир сохранил свой колер лишь частию — позор, а не защитник Отечества.