Урсула Ле Гуин - Инженеры Кольца

• Название: Инженеры Кольца
• Автор: Урсула Ле Гуин
• Издательство: Флокс
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1993
• ISBN: 5-87198-062-7

В сборник вошли одно из самых знаменитых произведений У. Ле Гуин «Левая рука тьмы», получившее высшие премии в области фантастики — «Хьюго» и «Небьюла», — и продолжение прославленного романа «Мир-Кольцо» Ларри Нивена «Инженеры Кольца».

Содержание:

Урсула Ле Гуин. Левая рука тьмы. Перевод М. А. Кабалина

Приложение

Ларри Нивен. Инженеры кольца. Перевод И. Е. Невструева

Словарь

Параметры Кольца

Иллюстрации: В. Васильевой

Форзацы: В. Ана

На обложке использованы работы: Б. Вальехо

---

Еда была уже готова. Это было нечто совершенно иное, чем густое месиво из отрубей на ферме Пулефен. По вкусу это напоминало жареные каштаны на Земле и так приятно обжигало рот. Мне было тепло, и чувствовал я себя великолепно.

— Самые вкусные блюда на Гетене я всегда ел в вашем обществе, господин Эстравен, — сказал я.

— Но не на банкете в Мишнори.

— Да, увы, это так… Вы, наверное, ненавидите Оргорейн?

— Здесь мало кто понимает хоть что-нибудь в приготовлении пищи. Ненавижу ли я Оргорейн? Нет, почему же. Как можно любить или ненавидеть страну? Тайб, правда, ни о чем другом не говорит, но я этого не понимаю. Я знаю людей, знаю города, деревушки, холмы, реки и скалы. Я знаю, как осенью солнце садится за одним знакомым полем в горах, но какой смысл заключен в разделении всего этого границей и наделении этого кусочка земли именем, для того, чтобы перестать любить эту землю от той линии, той черты, за которой имя, данное этой земле, уже перестает быть ее именем? Что есть любовь к своей стране? Означает ли это ненависть ко всем остальным странам? В таком случае, в ней нет ничего хорошего. Может, это просто самолюбие? В таком случае, ничего плохого в этом нет, но тогда не следует превращать ее ни в добродетель, ни в профессию. Я люблю холмы долины Эстре так же, как люблю жизнь, но такая любовь не знает границы, за которой начинается ненависть. А кроме того, я надеюсь, что я — несведущий. Несведущий в том смысле, как его понимает ханддара. Игнорировать, не ведать, не признавать абстракции, опираться на реальность.

В этом подходе, отношении к бытию было нечто женское: отрицание абстрактного, отвлеченной идеи, подчинение данности, нечто такое, что вызывало у меня неприязнь.

Однако он тут же добросовестно добавил:

— Человек, не питающий отвращения к плохой власти, — глупец. А если бы на свете существовало нечто такое, как хорошая власть, служить ей было бы большой радостью.

Здесь мы уже понимали друг друга.

— Мне кое-что известно об этой радости, — сказал я.

— Я так и думал.

Я ополоснул наши миски горячей водой и вылил эту воду через входной шлюз. Там, снаружи, было темно, хоть глаз выколи. Шел мелкий и редкий снег, становящийся видимым только в овальном снопе неяркого света, падающем из шлюза. Укрывшись в сухом тепле палатки, мы развернули свои спальники. Эстравен сказал мне что-то вроде: «Будьте добры, передайте мне миски, господин Ай», или еще что-то в этом роде, в ответ на что я спросил:

— Интересно, мы так и будем обращаться друг к другу «господин» во время всего нашего путешествия через Лед Гобрин?

Он посмотрел на меня и рассмеялся.

— Не знаю, как мне следует к вам обращаться.

— Меня зовут Генли Ай.

— Я знаю, но вы обращаетесь ко мне, употребляя имя моего клана.

— Потому что я тоже не знаю, как мне следует к вам обращаться.

— Харт.

— А я — Ай. К кому обычно обращаются по имени?

— К братьям по очагу или к друзьям. — Он говорил это — и уже был мыслями где-то далеко от меня, вне пределов моего присутствия, — находясь в полуметре от меня в палатке в два с половиной метра, и ничего с этим нельзя было поделать. Разве что-нибудь может быть более дерзким, чем искренность? Обескураженный, я поспешил нырнуть в свой спальник.

— Спокойной ночи, Ай! — сказал мне человек с другой планеты.

— Спокойной ночи, Харт! — ответил другой человек с другой планеты.

Друг. Кто же может считаться другом в мире, где любой друг по прошествии лунного месяца может превратиться в возлюбленную? Я, ограниченный и определенный своей неизменной принадлежностью к мужскому полу, не могу быть другом ни Терема Харта, ни какого-нибудь другого человека его расы. Ни мужчины, ни женщины, ни то и другое вместе, циклически изменяющиеся вместе с луной и меняющиеся от одного прикосновения руки, подкидыши в колыбели человечества, они не были плотью от плоти моей и кровью от крови моей, и не могло между нами быть ни дружбы, ни любви.

Мы заснули. Один раз я проснулся и услышал, как мягко и тяжело падает снег на нашу палатку.

Уже на рассвете Эстравен готовил завтрак. День обещал быть погожим. Мы уже упаковали свои пожитки и были готовы двинуться в путь, когда солнце позолотило верхушки низкорослых зарослей, обрамляющих края давшей нам приют котловины. Эстравен шел в упряжке, а я подталкивал и направлял санки сзади. На снегу начала уже намерзать твердая корочка наста, и на склонах, не поросших лесом, мы неслись, как будто участвовали в гонках собачьих упряжек. В этот день мы шли краем того леса, который граничил с фермой Пулефен, а на следующий день уже вошли в лес. Это был лес, в котором росли низкорослые, скрюченные, увешанные сосульками деревья торе. Мы не решились воспользоваться главной дорогой, ведущей на север, но временами мы могли продвигаться по лесным дорогам, ведущим в том же направлении, а так как в почти идеально содержащемся и ухоженном лесу не было ни подлесков, ни поваленных бурями деревьев, идти нам было легко. С того времени, как мы вошли в лес Тарренпет, нам меньше попадалось по дороге оврагов и крутых склонов. Вечером счетчик на санях показал тридцать километров, а мы устали меньше, чем вчера.

Единственное достоинство зимы на Зиме — долгие дни. Ось планеты всего на несколько градусов отклонена от плоскости эклиптики. Этого слишком мало, чтобы вызвать ощутимую разницу в погоде полугодий в низких географических широтах. Времена года здесь распространяются не на полушарие, а на всю планету и являются результатом того, что орбита Гетена имеет форму эллипса. На дальнем и свободном отрезке орбиты, в районе афелия, уменьшение количества попадающего на поверхность Гетена солнечного света нарушает и без того чрезвычайно сложные и от этого уязвимые климатические системы. Охлаждается то, что и так уже холодно, и холодное влажное, серое лето сменяется белой и бурной, вьюжной зимой. Более сухая, чем остальное время года, зима могла бы быть вполне приятной, если бы не морозы. Солнце, когда его не закрывают облака и тучи, находится высоко над горизонтом, нет того медленного исчезновения света, как в приполярных зонах на Земле, где холод и мрак обычно идут в паре. На Гетене зимы светлые — резкие, свирепые, но светлые.

Переход через лес Тарренпет занял у нас три дня. В последний из этих дней Эстравен остановился и начал ставить палатку раньше обычного, чтобы успеть расставить силки на пестри. Пестри являются самыми крупными сухопутными животными на Зиме, они относятся к отряду яйцекладущих травоядных, величиной с лисицу, у них великолепный густой серый или белый мех. Эстравена сейчас интересовало их мясо, потому что мясо их пригодно в пищу. Сейчас как раз наступило время, когда пестри совершают свою ежегодную миграцию на юг. Они пугливы и так увертливы, что нам удалось увидеть их всего лишь два или три раза за все наше путешествие, но каждая полянка в лесу была испещрена бесчисленными их следами, и все эти следы вели на юг. Через пару часов ловушки Эстравена были полны. Он выпотрошил и разделил на четыре куска тушки шести животных, часть мяса подвесил на холоде, чтобы оно замерзло, а остальное предназначил на ужин. Гетенцы не являются заядлыми охотниками, потому что не очень-то много на Гетене существует объектов для охоты. Раз нет крупных травоядных, то нет и крупных хищников, разве что в густо населенных всякой живностью морях. Гетенцы ловят рыбу и возделывают землю. Никогда до сих пор мне не приходилось видеть гетенца с окровавленными руками.

Эстравен с сожалением посмотрел на шесть белых шкурок.

— Этого хватило бы на неделю проживания и на харчи трапперу. Жаль, что пропадут зря. — Он протянул мне одну из шкурок, чтобы я ее пощупал. Мех был такой густой и нежный, что, дотрагиваясь до него, человек не был вполне уверен, что он действительно его уже коснулся. Наши спальники, плащи, капюшоны были подбиты таким же мехом, прекрасно защищающим от холода и очень красивым.

— Жаль их — на суп, — сказал я.

Эстравен бросил на меня короткий взгляд своих темных глаз.

— Нам нужен белок, — констатировал он и швырнул шкурки в снег, где за ночь руссы, маленькие хищные зверьки, нечто среднее между ужом и крысой, сожрут эти шкурки вместе с костями и внутренностями, а потом еще съедят и снег, пропитанный кровью.

Он был прав, как всегда, он был прав. Каждая пестри — это съедобное мясо, от полукилограмма до килограмма чистого веса. В этот вечер я съел свою половину котелка супа, а мог бы без труда съесть и вторую половину. На следующее утро, когда мы отправились в путь, я уже был вдвое более мощным двигателем для санок, чем накануне.

Мы начали подниматься в горы. Благодатный снег и кроксет, то есть безветреная погода при умеренных минусовых температурах, которые сопутствовали нам в дороге через лес Тарренпет и помогали нам поскорее выбраться за пределы возможной погони, теперь уступили место отвратительной температуре выше нуля и дождю.