Урсула Ле Гуин - Инженеры Кольца

• Название: Инженеры Кольца
• Автор: Урсула Ле Гуин
• Издательство: Флокс
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1993
• ISBN: 5-87198-062-7

В сборник вошли одно из самых знаменитых произведений У. Ле Гуин «Левая рука тьмы», получившее высшие премии в области фантастики — «Хьюго» и «Небьюла», — и продолжение прославленного романа «Мир-Кольцо» Ларри Нивена «Инженеры Кольца».

Содержание:

Урсула Ле Гуин. Левая рука тьмы. Перевод М. А. Кабалина

Приложение

Ларри Нивен. Инженеры кольца. Перевод И. Е. Невструева

Словарь

Параметры Кольца

Иллюстрации: В. Васильевой

Форзацы: В. Ана

На обложке использованы работы: Б. Вальехо

---

Я начал понимать, почему гетенцы недовольны, когда зимой температура повышается, и радуются, если она падает. В городе дождь — неприятность, в путешествии дождь — несчастье. Всю первую половину дня мы втаскивали санки по склону Сембенсьена, под ногами у нас было месиво, ледяная каша из мокрого снега. После полудня на более отвесных склонах снега уже почти не осталось. Зато остались непрекращающиеся потоки дождя, километры грязи и щебня. Мы сняли с санок полозья, поставили колеса и шли дальше. Санки в качестве повозки могли довести до отчаяния, они ежеминутно застревали между камнями либо переворачивались. Сумерки наступили раньше, чем нам удалось найти подходящее для стоянки, укрытое от дождя и ветра место под скалой или какую-нибудь пещеру. Несмотря на все наши ухищрения, все было мокрым. Эстравен уже как-то говорил о том, что такая палатка, как наша, обеспечит нам удобное укрытие при любой погоде, при одном условии — что она будет сухой внутри.

— С того момента, когда промокнут спальники, организмом спящего будет расходоваться слишком много тепла, и поэтому тогда человек за ночь не высыпается и не отдыхает как следует. При наших скромных дневных рационах мы не можем себе этого позволить. Поскольку мы не можем рассчитывать на то, что нам удастся высушить их на солнце, нам ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они промокли.

Я внимательно слушал его и пытался так же педантично, как он, следить за тем, чтобы внутрь палатки не попадали вода и снег. В палатке была только та влага, от которой невозможно избавиться, — пар от приготовления пищи и влага, испаряемая нашими телами. Но в этот вечер промокло все, прежде чем нам удалось поставить палатку. Мы потоптались у печурки в клубах пара, и вскоре у нас был готов густой суп из мяса пестри, горячий и питательный, почти компенсирующий всякую иную пищу. Счетчик на санках, игнорируя наши мучительные усилия, когда мы карабкались вверх по склону на протяжении целого дня, показал, что мы прошли сегодня только тринадцать километров.

— Первый день, когда мы не выполнили нашей ежедневной нормы, — сказал я.

Эстравен кивнул в ответ и ловким движением расколол берцовую кость пестри, чтобы достать из нее костный мозг. Он сбросил мокрую верхнюю одежду и сидел сейчас только в рубашке и брюках, босиком, расстегнув ворот рубашки. Мне же по-прежнему было холодно, слишком холодно, чтобы я мог снять плащ, хиеб и сапоги, а он сидел, раскалывая мозговые кости, — аккуратный, опрятный, непреклонный, неподдающийся никаким обстоятельствам. С его плотных, как мех, волос, вода стекала, как с птичьих перьев. Капли воды, как с края крыши, падали ему на плечи, а он будто и не замечал этого. И вообще он не выглядел удрученным или подавленным. Он был у себя дома.

Первая за последние несколько недель трапеза с настоящим мясом вызвала у меня легкие спазмы желудка, которые в эту ночь усилились. Я лежал в сырой темноте, прислушиваясь к мерному шуму дождя, и никак не мог заснуть.

За завтраком он сказал:

— Вы плохо спали сегодня.

— Откуда вы знаете? — спросил я, потому что он всю ночь спал глубоким сном, почти не шевелясь, даже когда я выходил из палатки.

Он посмотрел на меня опять тем же своим странным взглядом.

— Что с вами? — спросил он.

— Расстройство желудка. Он поморщился.

— Это от мяса, — сказал он огорченно.

— Скорее всего.

— Это я виноват. Я должен был…

— Ничего подобного.

— Вы сможете идти?

— Да.

Дождь все шел и шел. Западный ветер с моря поддерживал довольно высокую температуру воздуха даже здесь, на высоте тысячи — тысячи двухсот метров. В серой мгле за пеленой дождя не было видно ничего уже на расстоянии четырехсот метров. Я даже не поднимал головы, чтобы посмотреть на горы, окружающие нас, — все равно вокруг был только дождь. Мы шли по компасу, направляясь на север, насколько позволяли расположение и крутизна горных склонов.

Здесь когда-то проходил ледник, то надвигаясь, то отступая на протяжении сотен тысяч лет. В гранитных склонах остались прорытые им длинные прямые борозды, в сечении имеющие форму латинской буквы «v». Иногда нам удавалось тянуть санки вдоль этих желобов, как по колеям.

Мне было легче, когда я тащил сани: в упряжке можно было согнуться, наклониться, а прилагаемое мною усилие меня согревало. Когда в полдень мы остановились, чтобы подкрепиться, я сидел совершенно больной, не мог есть, меня знобило. Мы отправились дальше. Дорога опять шла в гору. Дождь все шел, шел и шел. Где-то после полудня Эстравен нашел место для стоянки под нависшей огромной черной скалой. За то время, пока я освобождался от упряжки, он уже успел поставить палатку. Велел мне забраться в нее и лечь.

— Со мной все в порядке, — запротестовал я.

— Неправда, — сказал он. — Прошу вас войти внутрь.

Я повиновался, но мне не понравился его тон. Когда он вошел в палатку с нашими вечерними рационами, я сел, чтобы заняться приготовлением пищи, потому что была как раз моя очередь. Тем же повелительным тоном он сказал мне, чтобы я не вставал.

— Вы не должны мне так приказывать, — сказал я.

— Прошу прощения, — сказал он неубедительным тоном, стоя ко мне спиной.

— Я не болен, вы это понимаете?

— Нет, не понимаю. Если вы не хотите говорить правду, мне приходится руководствоваться вашим видом. Вы еще не полностью восстановили свои силы после фермы, а дорога была тяжелая. Я не знаю, где находится предел ваших физических возможностей и выносливости.

— Я сообщу вам, когда до него дойду.

Меня задело, что он относится ко мне свысока. Он был на голову ниже меня, и сложение его было скорее женским, чем мужским, жировых отложений на нем было больше, чем мышц. Когда мы тащили сани вместе, мне приходилось сокращать, укорачивать шаг и притормаживать, чтобы приспособиться к его шагу, прямо тебе жеребец в одной упряжке с мулом.

— Значит, вы уже не больны?

— Нет. Я просто устал. И вы тоже.

— Да, это правда, — сказал он. — Я беспокоюсь о вас. Нам предстоит еще долгая дорога.

Да нет, он не выражал своего превосходства. Он думал, что я болен, а больные должны слушаться и подчиняться. Он был со мной искренним и от меня ожидал того же — такой же искренности, на которую, быть может, я вовсе не был способен. У него не было никакого представления о «мужественности», которое усложняло бы его чувства гордости и собственного достоинства.

С другой стороны, если он сумел отступить от своих привычных требований, касающихся шифгреттора, как это он сделал в отношениях со мной, то, может быть, и я мог бы поступиться хотя бы отчасти своим инстинктом соперничества, возникающим из чувства мужского достоинства, в котором он понимал так же мало, как и я в его шифгретторе…

— Сколько мы прошли сегодня?

— Девять километров…

На следующий день мы прошли одиннадцать километров, потом — восемнадцать, а еще через день мы вышли из дождя, туч и зоны, в которой можно было еще встретить людей. Это был девятый день нашего путешествия. Мы находились на высоте примерно двух тысяч метров «ад уровнем моря, на высоком плоскогорье, сохраняющем множество признаков горообразующей и вулканической деятельности. Мы находились среди Огненных Холмов горной цепи хребта Сембенсьена. Плоскогорье это постепенно превращалось в долину, лежащую между двумя длинными хребтами. Когда мы подошли к устью долины, холодный северный ветер растрепал и разогнал остатки дождевых туч, открыв вершины, вздымающиеся справа и слева, — базальт и снег, мозаика черни и пронзительной белизны, представшая перед нами в ослепительных лучах внезапно появившегося солнца на ослепительно ясном небе. Перед нами, обнажившиеся от того же могучего прорыва ветра, расстилались внизу извилистые долины, покрытые льдом и валунами. Долины эти пересекала огромная стена — стена льда, и скользя взглядом все выше и выше, к самому верхнему краю стены, мы увидели Лед во всей его красе и величии, — ледник Гобрин, ослепительно белый, сияющий такой белизной, которой не могли выдержать глаза, и бесконечно простирающийся куда-то на север.

Тут и там из долин, засыпанных и заваленных осыпями, из ущелий, провалов и пропастей по краю этого гигантского ледяного поля вздымались черные вершины. Одна такая огромная пирамида возвышалась, поднимаясь из белой равнины до высоты вершин скальных ворот, в которых мы сейчас стояли, и из ее склона поднимался многометровый плюмаж черного дыма. А дальше виднелись еще и еще такие же вершины, черные, обожженные, как бы закопченные конуса на белом снегу. Разверстые огненные пасти дышали из льда дымом.

Эстравен стоял рядом со мной в упряжке, глядя на эту великолепную и неописуемую пустыню.

— Я счастлив, что дожил до такого часа, когда могу увидеть все это собственными глазами, — сказал он.