Урсула Ле Гуин - Инженеры Кольца

• Название: Инженеры Кольца
• Автор: Урсула Ле Гуин
• Издательство: Флокс
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1993
• ISBN: 5-87198-062-7

В сборник вошли одно из самых знаменитых произведений У. Ле Гуин «Левая рука тьмы», получившее высшие премии в области фантастики — «Хьюго» и «Небьюла», — и продолжение прославленного романа «Мир-Кольцо» Ларри Нивена «Инженеры Кольца».

Содержание:

Урсула Ле Гуин. Левая рука тьмы. Перевод М. А. Кабалина

Приложение

Ларри Нивен. Инженеры кольца. Перевод И. Е. Невструева

Словарь

Параметры Кольца

Иллюстрации: В. Васильевой

Форзацы: В. Ана

На обложке использованы работы: Б. Вальехо

---

На ферме Пулефен, как я уже упоминал, мы недоедали, если принять во внимание характер исполняемой нами работы, а наша одежда, особенно башмаки, была абсолютно не приспособлена к условиям здешней зимы. Стражникам, большинство которых были условно освобожденными заключенными, приходилось не намного лучше, чем заключенным. Целью и назначением этого места было наказание людей, а не их уничтожение, и я думаю, что пребывание здесь могло бы быть вполне сносным, если бы не применение наркотиков и допросы.

Часть узников подвергалась этим мероприятиям группами по двенадцать человек. Они декламировали хором что-то вроде покаяния в грехах и катехизиса, получали противокеммеровый укол и возвращались на работу. Других узников, политических, каждые пять дней подвергали допросу с применением наркотиков.

Я не имел представления, какими наркотическими средствами они пользовались. Я не знаю, для чего проводились эти допросы. Я не знаю, о чем меня на этих допросах спрашивали. Я приходил в сознание в бараке через несколько часов после допроса, лежа на нарах. В спальном помещении находилось еще несколько узников, тоже прошедших допрос. Одни приходили в себя, как я, другие находились еще под действием наркотика, без сознания и без движения. Когда же мы все уже могли держаться на ногах, стражники отводили нас на работу. Но после третьего или четвертого такого допроса я не мог подняться вообще. Меня оставили в покое, и на следующий день я был в состоянии выйти на работу вместе со своей бригадой, хотя чувствовал себя еще не очень хорошо. После следующего допроса я лежал два дня. По-видимому, или «сыворотка правды», или противокеммеровые гормоны токсически действовали на мою нервную систему не-гетенца, и это отрицательное их действие накапливалось и усиливалось. Я помню, как пытался подготовить то, что мне необходимо сказать инспектору при следующем допросе-исследовании. Я собирался начать с обещания, что буду говорить правду в ответ на любые вопросы, только не надо вводить мне наркотики. А потом бы я сказал: «Неужели вы не понимаете, насколько бесполезными являются ответы на неверно поставленные вопросы?» И тогда инспектор превратился бы в Фейкса с золотой цепью прорицателя на шее, и у нас произошел бы с ним долгий разговор, необыкновенно приятный, а наркотик бы выпускал постепенно, капля за каплей, в контейнер из спрессованных древесных отходов нашего производства. Естественно, когда я вошел в комнатушку, где нас обычно допрашивали, помощник инспектора оттянул мне ворот и сделал укол прежде, чем я успел открыть рот, и все, что я помню из этого малоприятного общения, — это сказанные усталым голосом инспектора, молодого, с грязными ногтями, слова: «Ты должен отвечать на мои вопросы по-орготски, тебе не разрешается говорить ни на каком другом языке. Ты должен говорить по-орготски».

Лазарета на ферме не было. Это диктовал принцип «работай или умирай», но в реальности существовали некоторые отступления от основного принципа, небольшие щели между работой и смертью, оставляемые стражниками для узников. Как я уже упоминал, они не были жестокими. Не были они и милосердными. Были нерадивы и все им было безразлично до тех пор, пока они не чувствовали, что им самим угрожают неприятности. Они позволили мне и еще одному заключенному остаться в спальне. Просто, когда оказалось, что мы не в состоянии держаться на ногах, нас оставили в наших мешках, будто по недосмотру. Я чувствовал себя отвратительно после последнего обследования, тот, второй оставленный в спальне человек, много старше, у которого было что-то с почками, — просто умирал. Так как он не мог умереть сразу, ему было дано на это немного времени и место на нарах.

Я помню его отчетливее, чем все остальное, связанное с фермой Пулефен. Внешне он был типичным гетенцем с Большого Континента: коренастый, с короткими ногами и руками, солидный слой жирка, придающий его телу даже во время болезни гладкую округлость. У него были маленькие руки и ноги, довольно широкие бедра и широко развитая грудная клетка, а груди развиты не больше, чем у мужчин моей расы. Кожа у него была цвета темной меди, а черные волосы мягкие, как мех. Лицо у него было широкое, с мелкими, но выразительными чертами, скуловые кости четко обозначены. Такой тип сложения встречается в изолированных группах людей, населяющих субарктическую зону. Звали его Азра, и был он плотником. Мы с ним разговорились.

Азра, как я думал, ничего не имел против того, чтобы умереть, но боялся самого умирания и искал чего-нибудь, что заняло бы его мысли.

Не так уж много общего было у нас с ним, кроме одинаково близкой смерти, но о ней нам не хотелось разговаривать, поэтому большую часть времени мы не слишком хорошо понимали друг друга. Правда, его это не смущало. Я, более молодой и более скептически настроенный, искал понимания и разъяснения. Но разъяснения не находилось. Поэтому мы разговаривали.

Ночью спальный барак был освещен, в нем было тесно и шумно. Днем же свет выключался, и большая зала была полутемной, пустой и тихой. Мы лежали не очень далеко друг от друга и разговаривали вполголоса. Азра больше всего любил рассказывать длинные и запутанные истории о своих молодых годах, проведенных в хозяйстве Содружества, расположенном в долине Кундерер, на той прекрасной обширной равнине, через которую я проезжал, направляясь от границы к Мишнори. Он говорил с сильным акцентом и сыпал именами людей, названиями местностей, обычаев и инструментов, каких-то орудий труда, значения которых я не понимал и редко когда мог уловить что-то большее, чем общий смысл его воспоминаний. Когда он чувствовал себя немного лучше, обычно это бывало где-то около полудня, я просил его рассказать какой-нибудь миф или сказание, притчу. Большинство гетенцев прямо-таки напичканы ими. Их литература, хотя и существует в письменной форме, представляет собой живую устную традицию, и в этом смысле она общедоступна. Азра знал орготский канон: коротенькие притчи о Меше, истории о Парсайде и фрагменты больших эпосов, а также отрывки саги о морских купцах. Он рассказывал это, уснащая свой рассказ местными изречениями и пословицами, которые он помнил с детства, мягким протяжным говором, а когда уставал, просил, чтобы я рассказал ему что-нибудь.

— А что рассказывают в Кархиде? — спрашивал он, растирая себе ноги, которые у него сильно болели, и обращая ко мне свое лицо с несмелой и терпеливой улыбкой.

Как-то я сказал ему:

— Я знаю историю о людях, живущих в ином мире.

— А что это за мир?

— Он похож на этот, где мы сейчас находимся, только он вращается не вокруг Солнца, а вокруг той звезды, которую вы называете Селени. Это тоже желтая звезда, такая же, как Солнце, и на той планете, под тем солнцем, живут другие люди.

— Об этом говорится в учении Санову, об этих иных мирах. Когда я был еще совсем маленьким, к нам в очаг приходил старый сумасшедший проповедник учения Сановы. Он рассказал нам об этом. Куда отправляются после смерти лжецы, куда попадают самоубийцы и куда отправляются воры. Мы тоже туда отправляемся, ты и я, в один из этих миров?

— Нет, тот мир, о котором я тебе рассказываю, не мир духов. Это реальный мир. И живут в нем самые настоящие живые люди, такие же, как и здесь, на Гетене. Но они очень много лет тому назад научились летать.

Азра широко улыбнулся.

— Но они летали не так, как летают птицы. Они летали в машинах, похожих на автомобили. — На орготском языке это было очень трудно объяснить, потому что в нем нет слова «летать». Самое близкое по значению слово означает «парить» или «планировать». — Они научились строить Машины, которые скользили по воздуху, как сани по снегу. И делали такие машины, которые скользили по воздуху все быстрее, пока не вылетали, как камень из пращи, выше туч, выше воздуха — до совсем иных миров, которые кружатся вокруг иных солнц. А когда они добирались до другого края света, то оказывалось, что там тоже живут люди…

— Которые тоже умели скользить по воздуху?

— Иногда да, иногда нет… Когда эти люди прибыли в мой мир, мы умели уже путешествовать по воздуху. Но они научили нас путешествовать в другие миры. Таких машин у нас еще не было.

Азра был удивлен введением рассказчика в ход повествования. У меня была лихорадка, меня мучили язвы, которые от применяемых здесь препаратов появились у меня на груди и на плечах, и я не заметил, как уклонился с того направления, по которому собирался вести свое повествование.

— Рассказывай дальше, — сказал он, пытаясь как-то разобраться в моем рассказе. — Что еще делали там люди, кроме скольжения по воздуху?

— Более или менее то же самое, что и люди здесь. С одной только разницей, что они постоянно находятся в кеммере.

Он засмеялся. Разумеется, в этих условиях ничего нельзя было скрыть, поэтому среди моих товарищей по заключению и стражников я был известен как «извращенец». Но там, где нет ни вожделения, ни стыдливости, никто, даже самый последний выродок и чужак, не бывает отвергнут группой, и мне кажется, что Азра не связывал этого понятия со мной и моими особенностями. Он усматривал в них только вариации на старую известную тему, поэтому засмеялся и сказал: