Артуро Пьетри - Дождь: рассказы

• Название: Дождь: рассказы
• Автор: Артуро Пьетри
• Издательство: Известия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1988

Книгу «Дождь» составляют рассказы разных лет известного венесуэльского прозаика Артуро Услара Пьетри. Разнообразные по тематике рассказы сборника воспроизводят национальную действительность (современную и историческую), пропущенную сквозь сознание персонажей, представляющих самые различные слои общества.

---

В долинах и на холмах из дома в дом перелетали одни и те же слова:

— Каравайка кричала. Дождь будет.

— Не будет!

Все тот же скорбный пароль, все тот же скорбный отзыв:

— Из-под рамы дует. Дождь будет.

— Не будет!

Твердили и твердили, пытаясь укрепиться в нескончаемом своем упорном ожидании:

— Цикады замолчали. Дождь будет.

— Не будет!

Свет и воздух, будто известковые — слепящий свет, удушливый воздух.

— Не пойдет дождь, что станется с нами, Хесусо?

Старик взглянул на жену, что беспокойной тенью металась там, на кровати; он понял, что хочется ей словами еще сильнее растравить свою боль; собрался что-то ответить, но навалилась дремота, разлилась по телу, и он закрыл глаза, провалился в сон. С первым утренним лучом Хесусо отправился осматривать участок. Шел медленно, листья хрустели под босыми ногами, как стекло. Хесусо огляделся: маис стоял сожженный, порыжевший, на редких деревьях не было листвы, один только кактус темно-зеленой вертикалью торчал на вершине холма. Время от времени старик останавливался, брал сухой стручок фасоли, разминал в пальцах — сморщенные мертвые шарики скатывались на землю.

Солнце поднималось, съедая все краски на земле. В пылающей синеве неба — ни облачка. Урожай все равно погиб, и Хесусо, как все эти дни, бродил по тропинкам без цели, отчасти по привычке, отчасти чтобы отдохнуть от злобного ворчания жены.

Гора, узкие долины, облысевшие холмы — все пожелтело от жажды, только по склону известковой полосою белела дорога. Нигде ни малейшего признака жизни; слабый ветерок, искрящийся свет. Одни лишь тени едва заметно двигались — укорачивались понемногу. Казалось, еще миг, и неминуемо вспыхнет пожар.

Хесусо шагал не спеша, то останавливался, опустив голову, словно цирковая лошадь, то разговаривал сам с собою:

— Господь благословенный! Что станется с бедняками при такой-то засухе. Ни капли дождя, а о прошлом годе какой ливень-то был, река разлилась, поля затопило, мост снесло… Ничего, видать, не поделаешь… То льет без передышки, а то нет да и нет дождя, и все тут…

Он умолк, лениво шагал в пустынной тишине, глядел в землю, и вдруг, ничего еще не увидев, почувствовал — впереди на тропинке что-то странное; поднял глаза, всмотрелся. На тропинке спиной к Хесусо сидел на корточках мальчик, маленький, худенький, пристально разглядывал что-то на земле, весь поглощенный своим занятием. Хесусо подошел неслышно — ребенок его не заметил, — встал позади, глядел сверху, что делает мальчик. По земле, виясь змейкой, текла ниточка мочи, мутная, почти уже задушенная пылью, несла несколько крошечных соломинок. Мальчик держал в замусленных пальцах муравья; бросил его в ручеек.

— Плотину прорвало… река прибывает… брууум… брууум… бруууууум… А все — бежать… и дом дядюшки Жабы снесло… и ферму тетушки Саранчи… и все большие деревья… раааз… брууууум… и тетю Муравьиху унесло…

Почувствовав взгляд Хесусо, мальчик быстро обернулся, испуганно глянул в морщинистое лицо старика, вскочил, разгневанный и смущенный.

Он был тонкий, гибкий; длинные изящные руки и ноги; узкая грудь; одет в тряпье, сквозь дыры виднеется смуглое грязное тело; лицо умное, глаза живые, чуткий острый нос, женственный рот. Старая фетровая шляпа, мягкая от долгого употребления, натянута на уши на манер треуголки; мальчонка похож на какого-то маленького зверька, ловкого и беспокойного.

— Ты откуда, мальчик?

— Оттуда…

— Откуда?

— Оттуда…

Неопределенным жестом вытянул руку, указывая на ближние поля.

— А что делаешь?

— Иду.

Ответ прозвучал высокомерно, властно, и старик удивился.

— Тебя как звать?

— Как в церкви нарекли.

Мальчик отвечал резко, враждебным тоном, и Хесусо досадливо нахмурился. Тогда, решив, видимо, поправить дело, ребенок улыбнулся, доверчиво, ласково.

— Не смей грубить, — начал было старик, но тотчас, обезоруженный улыбкой, сказал мягко: — Ты почему же не отвечаешь?

— А зачем вы спрашиваете? — с непонятным простодушием возразил мальчик.

— Что-то ты хитришь. Может, удрал из отцовского дома?

— Вовсе нет.

Старик задавал свои вопросы, не проявляя ни малейшего любопытства, монотонно, словно выполнял условия какой-то игры.

— Или натворил что-нибудь?

— Вовсе нет.

— Или выгнали тебя за озорство?

— Вовсе нет.

Хесусо почесал в затылке, сказал лукаво;

— А может, просто у тебя пятки зудят, ты и двинулся в путь, так, что ли, бродяжка?

Мальчик не отвечал; прищелкивая языком, принялся притопывать, приплясывать, покачивать бедрами.

— И куда же ты теперь идешь?

— Никуда не иду.

— А чем занимаешься?

— Сами видите.

— Порядочным свинством.

Больше старый Хесусо не нашел что сказать. Молча стояли они друг против друга, и ни один не решался посмотреть другому в глаза. Смущенный этим странным молчанием, не зная, как с ним покончить, старик пошел дальше; он шагал переваливаясь, будто какой-то сказочный зверь, огромный, неуклюжий; и вдруг, полный смятения, понял, что нарочно шагает так, хочет позабавить мальчика.

— Пошли? — спросил старик просто. Мальчик, ничего не ответив, двинулся вслед за ним.

Остановились у дверей дома; Усебия разжигала очаг. Дула изо всех сил на кучку щепок и листков пожелтевшей бумаги.

— Посмотри-ка, Усебия, — робко сказал Хесусо. — Посмотри, кто пришел.

— Угу, — пробурчала она не оборачиваясь и снова принялась дуть. Темные тяжелые руки Хесусо легли на худенькие плечи мальчика, он подтолкнул его, поставил впереди себя, чтобы жена увидала.

— Да посмотри же!

Раздраженная, она резко повернулась да так и застыла, вглядываясь в лицо ребенка слезящимися от дыма глазами.

— А?

Суровое лицо старухи постепенно смягчилось, засияло нежностью.

— Ага. Это кто же?

Мальчик улыбался, Усебия улыбнулась в ответ.

— Ты кто?

— Не спрашивай, только время зря потеряешь, он все равно не говорит, такой негодник.

Женщина смотрела на ребенка, вдыхала его запах, улыбалась ему, она, казалось, понимала что-то, ускользнувшее от Хесусо. Потом очень медленно пошла в угол, порылась в красной тряпичной сумке, достала галету, желтую, старую, твердую как железо. Протянула галету мальчику; он с трудом жевал тугую массу, а женщина все поглядывала то на мальчика, то на старика с изумлением и какою-то странной тоскою. Тонкая ниточка воспоминания ускользала, женщина мучительно пыталась ее поймать.

— Ты помнишь Касике, Хесусо? Бедненький!

Образ старого верного пса всплыл в памяти обоих. Горькое чувство сблизило стариков.

— Ка-си-ке… — произнес Хесусо, будто читая по складам. Мальчик обернулся, чистым прямым взглядом уставился в лицо старика. Хесусо перевел глаза на жену, удивленные, испуганные, оба улыбнулись.

День разгорался, высветляя образ ребенка, уже внедренный в жизнь семьи, в жизнь дома. Земля, по которой шагал мальчик, смуглела, как его кожа, короткие тени оживали и светились в его глазах. Все понемногу меняло обычные места, сосредоточивалось вокруг мальчика. И старики чувствовали: руки легко скользят по лоснящейся поверхности стола, ноги без труда переступают порог, тело удобно располагается в кожаном кресле, все движения стали быстрыми и точными.

Хесусо, веселый, взволнованный, снова отправился на участок; Усебия занялась хозяйством; теперь она не одна, с ней рядом — нежданный гость. Она помешивала в кастрюле, стоявшей на очаге, входила, выходила, что-то приносила — готовила обед. А сама то и дело украдкой, искоса поглядывала на мальчика.

Он сидел спокойно, зажав руки между коленями, опустив голову, слегка притопывал; и вот оттуда, где он сидел, послышался свист, тоненький, одинокий, странный. Женщина спросила, как бы ни к кому не обращаясь:

— Это что же за сверчок у нас завелся?

Может быть, она сказала это слишком тихо, и он не расслышал, потому что ничего не ответил, но свист стал громче, веселее, походил теперь на ликующую птичью песнь.

— Касике! — окликнула она вкрадчиво, чуть ли не робко. — Касике!

И с великой радостью услышала в ответ: «А?»

— Так тебе понравилось это имя?

Молчание. Женщина прибавила:

— А меня зовут Усебия.

И словно далекое эхо:

— Невсебея.

Она улыбнулась, растерянная, расстроенная.

— Ты, значит, любишь давать прозвища?

— Вы первая меня обозвали.

— И то правда.

Женщине хотелось спросить, хорошо ли ему здесь, но трудно, до боли трудно было приласкать ребенка, жесткой корою покрылась душа за долгую бесплодную жизнь.

И она молчала, стараясь не выдать своих чувств, двигалась машинально, делала вид, будто занята; мальчик опять засвистал. Свет заливал все вокруг, и от этого еще более тяжким становилось молчание. Сейчас она обязательно заговорит, скажет первое, что придет в голову, или снова уйдет в свое одиночество, останется наедине со своими мыслями. И все-таки она молчала, терпеливо снося эту муку, а потом вдруг поняла, что говорит, только словно бы и не по своей воле, а рвется что-то само собой из души, хлещет, как кровь из вскрытой вены: