Михаил Штительман - Повесть о детстве

• Название: Повесть о детстве
• Автор: Михаил Штительман
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1974

В книге рассказывается о детстве мальчика со смешным прозвищем «Старый нос», который живет в небольшом городке дореволюционной России.

Перед вами оживут надежды и каждодневные заботы населявших этот городок людей, их стремления, их заблуждения и предрассудки, и то новое, что с революцией вошло в их жизнь, изменило их психологию, круто повернуло их судьбу.

---

— Ну и что же? — заговорил Пейся, теряя терпение. — Вас все-таки взяли?

— Нет, не взяли! Я пришел на комиссию, врачи пощупали, постукали и дали белый билет. Я вернулся домой, мы немножко поплакали от радости, конечно, и я пошел благодарить хозяина. Господин Магазаник вышел ко мне и сказал: «Чужое горе — мое горе, кто плохой друг своему единоверцу, тот плохой сын своему богу». — «А как же будет с деньгами?» — спросил я. «Мне это не спешно, — ответил хозяин, — по частям отдашь сто рублей, и никаких процентов мне, конечно, не надо!»

— Очень любезно с его стороны, — не удержался Пейся.

— Любезно, — согласился Майор. — Восемь месяцев я выплачивал частями долг. И можете поверить, что жене я горжетки не покупал и у детей, извините, не было лишней рубахи. Наконец я выплатил эти сто рублей, и все пошло хорошо. Но вдруг вчера мы сидели с конторщиком Меером, и он мне под большим секретом говорит… и что он мне говорит? Что господин Магазаник таки хотел внести сто рублей, но, когда он увидел, что я таю на его глазах, он решил, что все обойдется без него, и сто рублей он пока оставил у себя. Вы понимаете?

— Что же вы? — спросил Сема, хватая Майора за пиджак. — Он вам вернул ваши деньги?

— Деньги… — пожал плечами Майор. — Откуда? Я продолжаю делать вид, что он меня спас. Если я скажу слово, он меня выгонит. Если пойду жаловаться, будет еще хуже! Просто за мое горе я ему подарил сто рублей. И пусть все знают, — устало добавил он, — пусть вся Россия знает.

— Вы дурак!.. — закричал Сема. — Антон, скажи ему, объясни ему, что так нельзя!

— А дети? — тихо спросил Майор. — Они найдут себе второго отца?

— «Дети, дети»! — со злобой повторил Сема. — Кто ограбит неимущего — навеки потеряет тепло своего крова! Кто осудит невинного — падет замертво!.. Где правда, Лурия?

Лурия подошел к побледневшему Семе и обнял его за плечи.

— Я люблю, когда ты сердишься… — задумчиво сказал он. — И отец твой тоже такой сумасшедший!

Но Сема не слышал его слов, он выбежал на улицу, бледный, дрожащий, с серым, осунувшимся лицом. «Боже мой, — спрашивал он себя, — что же это?..» Товарищи его молча шли рядом. Дождя уже не было, черные лужи блестели на дороге.

МОЙШЕ ДОЛЯ

Трудно было почтальону Цомыку разносить эти письма с тяжелой черной печатью. Он был добрый человек и любил больше денежные переводы. Но с его желаниями никто не считался, и оттуда, с фронта, с линии огня, приходили лаконичные уведомления: смертью храбрых пал ваш сын, смертью храбрых пал ваш муж… В синагоге шли траурные моления, осиротевшие дети просили подаяния на базаре, и было страшно, потому что никто не знал, что будет завтра. Ожидали новых печальных вестей, ожидали новых мобилизаций. Воздух был полон тревожных и тягостных предчувствий.

Рассказывали, что житель местечка белобилетник Квос однажды утром отказался встать с постели. Он заставил жену поставить ил стуле близ кровати какие-то баночки, склянки, бутылки с микстурами. «Пусть видят, что я болен!» — сказал он. Он лежал на больших жарких подушках, испуганно глядел на дверь, ожидая, что кто-то придет и его поволокут на фронт. «Всех будут брать, — твердил Квос, — всех, у кого ходят ноги!..» В тот же день все местечко узнало, что Квос не хочет вставать, и это маленькое происшествие еще больше встревожило людей.

«Мамаша» неожиданно для всех устроила аукцион в пользу детей героев, и с ней вместе у столика под белой шелковой крышей стояла жена Магазаника. Сема со стариком Залманом Шацем пришел посмотреть на эту торговлю. Они остановились поодаль и молча наблюдали за дамами. Вскоре к ним подошел господин Гозман и с серьезным видом положил на стол бумажку, точно он действительно верил в эту игрушечную затею. Появился и Магазаник, сопровождаемый Фрайманом. Он вежливо поклонился «мамаше» и, вытащив из кармана старый, потертый кошелек, протянул дамам десять рублей. Оглянувшись, он увидел Залмана и Сему и, тяжело ступая, направился в их сторону. Фрайман побежал за ним.

— Да, — сказал Магазаник, вздохнув, — сейчас нужно думать друг о друге!

Залман молчал. Семе было противно смотреть на величаво-спокойное лицо купца. «Я вас презираю!» — хотелось сказать ему, но Сема знал, что слова эти ни к чему, и он угрюмо молчал.

— Если я не ошибаюсь, — обратился Магазаник к Семе, — вы были у меня в доме?

— Мальчик служил у вас, — вежливо сообщил Фрайман.

— Цы! — прикрикнул на него купец. — Я это сам знаю. — Он замолчал, чувствуя неприязнь стоящих рядом людей, испытывая что-то похожее на смущение. — А вы как дышите, Шац?

Старик поднял на него глаза и укоризненно покачал головой:

— Некрасиво, господин Магазаник! Стыдно спрашивать! У меня там два сына. У них есть сто шансов стать покойниками. Сто из ста!

Магазаник пожал плечами:

— Долг!

Шац посмотрел на него с удивлением:

— Я не слышал, что вы тут говорили. Но для вашего здоровья будет лучше, если вы сейчас же уйдете!

Руки старика дрожали, он был гневен и страшен в эту минуту.

— Старый человек, — поучающе произнес Фрайман, строго глядя на Шаца. — Разве можно так разговаривать? Вам желают добро, а вы…

— Цы! — возмущенно прорычал Магазаник и, с силой оттолкнув оторопевшего Фраймана, пошел к экипажу.

— Боже мой, — схватился за голову маклер, — у всех нервы, а я должен терпеть!

Он искал сочувствия у Семы или Шаца. Но Сема молчал, а Шац смотрел на него с таким угнетающим сожалением, что Фрайману вдруг показался тесным воротник, и, поспешно развязав галстук, он перебежал на другую сторону.

— Горе, — сказал Шац, прощаясь с Семой, — горе…

За столиком громко смеялась «мамаша», разговаривая с женой купца:

— Я таки женщина, но меня не так легко обкрутить.

— Еще бы!

— И я ему сказала: «Я бросаю векселя в печку. И можете меня…»

Она нагнулась и, прошептав что-то купчихе на ухо, засмеялась еще громче. Но, смеясь, она заметила приближающегося Сему, и лицо ее приняло скорбное, почти страдальческое выражение.

— Ты идешь с работы? — спросила она его голосом умирающей.

— Да, — ответил Сема.

— Ну, как твое здоровье?

— Очень хорошо, — вежливо ответил Сема. — У меня его столько, что даже немного лишнего.

— А как твои бабушка?

— Тоже очень хорошо! У нас все хорошо, мадам. Одно удовольствие, и пирожки с маком!

— Ты шутишь, — грустно улыбнулась «мамаша». — Но бабушка ведь такай старенькая, совсем старенькая!

Сема посмотрел на напудренный клюв «мамаши» и удивленно поднял брови:

— Она — старенькая? Что вы, мадам, она одних лет с вами!

Сема любезно раскланялся, а «мамаша» осталась стоять с открытым ртом, как будто она поперхнулась его словами. Редкие зубы ее торчали, как поднятые грабли.

* * *

Возвратись домой, Сема застал Пейсю, который с озабоченным видом мотался по комнате.

— Наконец-то! — воскликнул он. — А я тебя жду и жду.

— Что-нибудь случилось?

— Не говори! — махнул рукой Пейся. — Конечно, случилось. Пойдем!

Но тут в их беседу вмешалась бабушка. Она подошла к Пейсе и, угрожающе взглянув на него, закричала:

— Куда пойдем? Куда пойдем, я спрашиваю? У тебя там иголки торчат? У тебя под ногами земля бежит? Ты не видишь, что ребенок пришел и ему надо покушать?

— Пусть кушает, — с досадой согласился Пейся, нетерпеливо постукивая ногой.

Но Семе уже самому не хотелось есть. Новость! Какая же, интересно, новость?

— Не могу, — прошептал Пейся и перевел глаза на бабушку. — При ней нельзя.

— Бабушка, уже всё? — робко спросил Сема.

— Как это всё? — возмутилась бабушка. — А суп я кошкам вылью? Перестань сидеть на одной ноге!.. А ты, — напала она опять на Пейсю, — ты можешь съесть буханку хлеба! У тебя жир висит. Ему бы твой аппетит!

— Бабушка!

Но бабушка продолжала греметь, стучать вилками и ножами, и даже на кухне, где никого, кроме кошки, не было, она продолжала ворчать.

— Пойдем! — Сема подмигнул Пейсе. — С супом я кончил.

Но и на улице Пейся продолжал таинственно молчать, и это разозлило Сему.

— Ты будешь говорить? Или я сейчас плюну и уйду.

— Буду. Но надо найти место. Чтоб никого, понимаешь?

— Понимаю, — недоверчиво произнес Сема и пристально взглянул на Пейсю. — Я знаю твои тайны. Опять слепого жена?

— Нет, совсем другое.

— Ну говори уж!

— Сейчас, одну минуточку. — Пейся внимательно посмотрел направо, потом налево, заглянул в какой-то чужой двор и, наконец успокоившись, зашептал: — К нам приехал Мойше Доля. На постоянное жительство!

— Что ты говоришь? — искренне удивился Сема. — А кто он такой?

— Ты не знаешь, кто он? — обиделся Пейся.

— Как раз не знаю, — признался Сема. — Наверно, певец?

— «Певец, певец»! — с презрением произнес Пейся. — Не знать таких вещей? Фу, прямо стыдно перед людьми! Спроси у любого старого еврея — все его знают. Это самый сильный человек на свете!