Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

• Название: Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
• Автор: Арсений Несмелов
• Издательство: Альманах "Рубеж"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-85538-026-7, 5-85538-027-5

Собрание сочинений крупнейшего поэта и прозаика русского Китая Арсения Несмелова (псевдоним Арсения Ивановича Митропольского; 1889–1945) издается впервые. Это не случайно происходит во Владивостоке: именно здесь в 1920–1924 гг. Несмелов выпустил три первых зрелых поэтических книги и именно отсюда в начале июня 1924 года ушел пешком через границу в Китай, где прожил более двадцати лет.

Во второй том собрания сочинений вошла приблизительно половина прозаических сочинений Несмелова, выявленных на сегодняшний день, — рассказы, повести и мемуары о Владивостоке и переходе через китайскую границу.

---

— Товарищи, мертвецы из земли лезут!

А они, но не жертвы этого подвала, конечно, а живые люди, перепачканные землею и, действительно, ужасные от ярости, исказившей их лица, уже ворвались в дежурную комнату. Голос, закричавший «Руки вверх!», был как сталь, и ему невозможно было не подчиниться.

Разве обращают внимание прохожие, если из здания Чека раздаются выстрелы, — это обычное дело, тем более ночью.

«Даже в такую ночь расстреливают!» — только и подумали они и заторопились поскорее от страшных стен. Даже наружные часовые комендантской части не обратили на выстрелы внимания. Мало ли! Разве могли они подумать, что из конюшен кон— полка люди эскадрона Георгия Оболочкина, две недели тому назад арестованного, прорыли подкоп и проникли в здание ГПУ, чтобы освободить своего командира? Да и сам эскадрон выходил уже со двора казарм, звучно цокая копытами по сырой мостовой…

А в той комнате, с лесенкой в подвал, где появились «мертвецы», — смертник Георгий Оболочкин наклонился к смертельно раненному Климу Брагину и сказал без усмешки:

— Ваша мать ошиблась рукой. Родинка у Жоржика Олсуфьева была не на левой, а на правой руке. Передайте ей об этом, если успеете.

И, загнув рукав, он показал Климу родимое пятно.

А через десять минут налетчик Ванька Зуб трясся в седле строевого коня и, бранясь от восторга, кричал скакавшему рядом с ним учителю:

— А ты еще, интеллигент свинячий, не верил мне! Самое главное — это поймать шанец. Вот мы и живы!

А «шанец» был впереди эскадрона. Караковый жеребец горячился под графом, и всадники всё ускоряли и ускоряли аллюр.

ПОРУЧИК ТАКАХАСИ[33]

Лес и лес. Он вокруг; он с обеих сторон подступал к дороге, подбегал кустарником, тянулся к ней косматыми лапами кедров и елей, взбегал на сопки и темно-зеленым морем расстилался вокруг до голубеющих далей осеннего горизонта… Лес, мощный, непреодолимый, первобытный. И еще реки. Они глубоки, прозрачны и быстры. Скалисты их берега и песчано-золотоносное дно, и все они, маленькие и большие, несут свои воды к лону красавца Амура.

Лес, тишина ранней осени; багряные листья клена, как рубиновые россыпи в темной зелени хвои. Воздух легкий; то запах гриба в нем, то каких-то цветов, то смольный ладан сосны и кедра. Пить бы его, как целебное вино, наслаждаясь тишиной и покоем. Бродить бы с ружьем, с централкой, подкарауливая жирную дичину, подманивая рябчиков на пищик, выглядывая глухаря.

Но не бродят теперь охотники по этим прекрасным лесам. Другая охота теперь началась по заамурской тайге, охота людей на людей. Поднимись-ка на эту вот лесистую сопку, заберись на кедр, огляни необъятный лесной горизонт… Вон там, и там, и там в осеннем безветрии поднимаются высокие коричневые столбы дыма, — это горят богатые села, деревни, уединенные заимки. Жгут их или сами крестьяне, бросая дома свои за час до прихода врага, или враг поджигает покинутые избы. А срубы тех изб сложены из лиственниц, — век бы стоять тем избам!

Кто враги, кто друзья? Русские люди раскололись надвое, единокровный почуял бешенство в крови против единокровного, страшной отравой напитались сердца! Была одна русская правда и Русь жила мирно, изобильно, прекрасно. Но враг завладел столицами и объявил, что Российское тысячелетие — ложь и надо идти по дороге иной правды. И началась гражданская война, запылали города и деревни, застучал пулемет…

* * *

По лесной дороге следует головной дозор добровольческой роты. Через плечи скатки, винтовки на сгибах локтей, полные патронов подсумки оттягивают пояса.

Дозор вдет медленно, ощупывая взглядами короткую перспективу вихляющейся лесной дороги, равняя свое продвижение по хрусту справа и слева — там чащей, чертыхаясь, пробираются дозоры боковые. А в четверти версты за походным охранением следуют и «главные силы»: добровольческая рота и ниппонская полурота при ней с горным орудием. Офицеры идут во главе колонны — три русских и один ниппонский, поручик Такахаси.

У поручика Такахаси веселые, как агат, черные глаза и золотые зубы, а командир русской роты блондин; у него большие, спокойные голубые глаза и совсем белые, выцветшие от солнца брови. Он штабс-капитан, и рота называет его наш бородач. Субалтерны величают его Игнатом Петровичем. Субалтернов — двое. Оба юные прапоры из студентов: Паша и Аркаша, как братья похожие друг на друга.

Колонной по отделениям пылит русская рота, потом пушка, пулеметный обоз, потом ниппонцы и их же сторожевое охранение. Колонна идет вольно. Бойцы курят, балагурят, посмеиваются. День далеко перевалил за полдень, зной схлынул, легко идти, неся винтовки на ремне.

Между бойцами двух наций и рас с первого же дня похода установились самые дружеские, товарищеские отношения. Да и как было им не установиться — сколько лишений вместе перенесли, из скольких смертельных опасностей вместе выпутались, взаимно друг друга поддерживая. Побратались в ратном деле, в огне боевом.

Поручик Такахаси всегда с русскими офицерами. Он отлично говорит по-русски, и с ним интересно вести беседу. Он читал Толстого, знаком с творениями Достоевского и любит поднимать отвлеченные вопросы. Игната Петровича (он из подпрапорщиков, коренной заамурец родом) эти вопросы обычно ставят в тупик. Обо многом, чем интересуется Такахаси-сан, этот отличный боевой офицер едва ли когда и слыхивал.

Вот и сейчас…

— Как вы думаете, — обращается Такахаси к Игнату Петровичу, — относительно Достоевского? Если бы он был жив, с белыми он был бы или с красными?

— Гм! — щурит голубые глаза капитан. — Это который писатель? А он из каких был, я что-то запамятовал…

— Он был, как это, самурай, самурай… дворянин! И, как вы, штабс-капитан, только инженерных войск, — отвечает ниппонский офицер.

— Ишь ты! — удивляется Игнат Петрович. — И откуда только вы всё это знаете? Ну, раз капитан, значит, был бы с нами.

Но черные глаза поручика Такахаси загораются усмешкой.

— Вы думаете? — поднимает он глаза на высоченного капитана. — Это, я думаю, неизвестно. Ведь в молодости Достоевский увлекался революционными идеями, был приговорен к смертной казни, но помилован вашим императором и сослан солдатом в Сибирь.

Если так, то жаль, что помиловали! — решительно говорит Игнат Петрович и, явно желая переменить этот слишком трудный для него разговор, поворачивается к колонне и кричит ей своим громоподобным басом: — Эй, орлы, не рас-тя-гивать-ся!..

Но Паша с Аркашей уже поднимают конец упавшей было нити занятной дискуссии.

— Достоевский, Такахаси-сан, несомненно, был бы с нами! — горячо начинает Аркаша. — И, конечно, не только благодаря своим сословным признакам. Видите ли, мы, русские, не напрасно называем Достоевского провидцем. Он первый предвидел то, что переживает Россия сейчас, этот ужасный русский бунт, и он первый его осудил…

— Кроме того, — поддерживает Аркашу Паша, — Достоевский был чрезвычайно религиозен. Он много писал о том, какую огромную роль сыграло в русской истории православие. Следовательно, он не мог бы быть с большевиками, которые отвергают Бога…

— Очень интересно! — поручик Такахаси достает из полевой сумки записную книжку и что-то записывает в нее. — Я, — продолжает он, — веду дневник. Разговоры с вами помогают мне понять русскую душу. — Его вечно смеющиеся глаза становятся серьезными, почти строгими. — Я хочу хорошо узнать русскую душу, потому что люблю русских и их страну. Мы, соседи, но люди двух разных рас, чтобы быть друзьями, должны всегда стремиться хорошо узнать друг друга. Не так ли?

— Да, конечно, — соглашаются Аркаша с Пашей. — Только вы вот много спрашиваете, но мало говорите о себе.

— Потому что вы мало спрашиваете! — улыбается поручик Такахаси и, вынув из кармана пачку толстейших папирос, предлагает капитану и субалтернам закурить. И в это же время впереди один за другим раздаются три винтовочных выстрела.

* * *

Дозоры обстреляны красными партизанами со склонов двух скалистых сопок, разделенных дорогой. Дозоры залегли и ответили огнем. Цепи от главных сил потянулись к дозорам. Начался обычный таежно-сопочный бой.

Как только подтянулось орудие и припудрило шрапнелью вершины сопок, занятых партизанами, — огонь с их стороны немедленно же прекратился.

— Отошли, черти! — выругался Игнат Петрович, поднимая Цейс к глазам. Он тщательно обшарил им вершины обеих сопок, точнейше наводя бинокль на отдельные камни, пни и деревья. — Не приняли боя, ушли!

— А со следующей сопки опять обстреляют, — заметил Аркаша.

— Это как водится! Да и в тыл, только начнем проходить ущелье, зашпарят. Так до самой деревни. Поручик Такахаси! — крикнул Игнат Петрович в сторону ниппонской цепи. — Будем двигаться… Высылайте теперь дозоры от себя.