Френк Слотер - Чудо пылающего креста

• Название: Чудо пылающего креста
• Автор: Френк Слотер
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0170-1

Исторический роман Френка Слотера переносит нас во времена позднего Рима — первую треть IV века. На трон восходит Флавий Валерий Константин, сконцентрировавший в своих руках единоличную и абсолютную императорскую власть. Через сражения и кровь, смерть близких шел он к своей цели, стараясь возродить былое величие и мощь Римской империи. В увлекательном, захватывающем описании жизни этого человека, основателя Нового Рима — Константинополя, автор развертывает перед нами широкое историческое полотно, в котором много страниц уделено созданию Церкви и первым христианам, которых мощно поддерживал уверовавший в Бога император. И недаром церковные историки нарекли Константина Великим и провозгласили его образцом христианского правителя.

Френк Джилл Слотер родился в Вашингтоне 25 февраля 1908 года. Окончил Оксфордскую высшую школу в Северной Каролине и университет в Дархеме. Врач. Служил в армии США в медицинском корпусе. Женился на Джейн Манди в 1933 году. Два сына. Свою литературную деятельность начал в 1941 году романами «That None Should Die» и «In a Dark Garden». Френк Слотер разносторонний автор, пишущий и о медицине, и исторические произведения, но более всего ему удаются сочинения на библейские темы или смешанной формы. В 1959 году Слотер выпускает один за другим два романа: «Крест и корона, или Жизнь Христа» и «Иосиф Аримафейский», а через год роман о римском императоре Константине Великом «Чудо пылающего креста», который мы и предлагаем нашему читателю.

Слотер трудится в литературе почти 40 лет. За это время общий тираж его книг составил более 60 миллионов экземпляров. Один из последних романов 1987 года снова на медицинскую тему — «Transplant».

Текст печатается по изданию: Constantine: The miracle of the flaming cross, by Frank G. Sloughter. Doubleday and Company, Inc. New York, 1965.

---

Лициний предпочел остаться в прежней столице Галерия Сирмие в провинции на Дунае, а Дайя управлял главным образом из Антиохии в Сирии. Между тем небольшое восстание в одной из африканских провинций дало Максенцию возможность пополнить свою казну и добиться еще большей власти. Быстро переправившись из Сицилии в Карфаген на побережье Ливии, он подверг опустошению эту плодородную и богатую провинцию, захватив все попавшиеся ему под руку сокровища и расправившись с их владельцами.

На празднике в честь победы, устроенном им по возвращении в Рим, Максенций щеголял награбленным добром. Но, несмотря на обретенное богатство, он ничего не сделал для того, чтобы уменьшить тяжелые ежегодные поборы с Рима, и, стремясь утолить свою страсть к роскоши и сибаритскому образу жизни, продавал места консулов и наместников провинций тем, кто больше предлагал и кто затем обогащался, проводя политику угнетения на отведенных им территориях. Да и сами сенаторы не освобождались от бремени поборов: при каждом удобном случае от них по-прежнему требовали так называемые «свободные дары». И хуже того, жен и дочерей знатных особ принуждали отдаваться Максенцию и нравственно распущенной шайке окружающих его подхалимов или быть свидетелями того, как членов их семьи приволакивают в суды, казнят, а их собственность присваивают.

Пристально следя из своей столицы в Треверах за постоянным разложением префектуры Италии, Константин в связи с этим сделал два существенно важных шага. Во-первых, он отправил Лицинию дружеское послание, предложив их эмиссарам встретиться близ Виндобоны[55] на северной границе, чтобы обсудить вопросы общей важности. Когда же Лициний ответил согласием, Даций, известный повсюду как личный представитель самого могучего из четырех августов, правящих Римской империей, тотчас же был направлен в Виндобону. Вдобавок к тому, что и Даций, и Лициний в прошлом были центурионами и потому, в каком-то смысле, говорили на одном языке, Константин помнил, что Лициний дружил с его отцом, а ему самому посоветовал бежать той ночью, когда Галерий задумал его убийство.

— Сначала Лициний не соглашался присягнуть на союз между вами, — сообщил Даций по возвращении в Треворы. — Он опасается нападения со стороны Дайи.

— И тогда тебе пришлось разыграть вторую карту?

— Пришлось. Будучи твоим представителем, я предложил ему в жены твою сестру Констанцию.

— И он согласился?

— Женишок в нем так и разыгрался, когда я описал ему ее прелести, — сухо сказал Даций. — Да ведь она и впрямь красавица. Вот только согласится ли она?

— Констанция — дочь моего отца и знает свой долг. Кроме того, она ведь станет августой, когда выйдет за Лициния.

— Она-то может от этого выиграть, но, сомневаюсь, выиграешь ли ты, — усомнился Даций. — Лициний слабый союзник; он так боится Максимина Дайю, что с места не сдвинется. Кроме того, Максенций заигрывает с Дайей — предлагая объединиться против тебя и Лициния.

— Что ж, это логично.

— Шпионы Лициния сообщают, что Максенций предложил Дайе помощь в установлении его власти на Востоке, если Дайя удержит Лициния от нападения на него, когда он пойдет против тебя.

— Так Максенций, должно быть, решил напасть через Рецию, надеясь поднять против меня германцев. Это, пожалуй, важнее всего из того, что ты обнаружил, Даций.

— Я в этом уверен, — согласился Даций. — Учитывая страх Лициния перед тем, что Дайя будет держать его на приколе в Иллирике, тебе будет позволено избавить мир от такой гадюки, как Максенций.

— А там и вперед на Рим! Кто владеет этим городом, у того и ключ к империи.

— Скажи-ка мне, — полюбопытствовал Даций, — было ли когда-нибудь такое время — с тех пор как Марий оставил тебя со мной в Никомедии, — когда ты сомневался, что будешь однажды править всей империей?

— Да, один раз. — Лицо Константина стало серьезным.

— Когда же это?

— В Зуре. Когда мы оказались у персов в тылу.

— Помню, помню. Но ты тогда вряд ли долго сомневался, ведь уже на следующее утро у тебя созрел весь план действий. А что дало тебе тогда такую уверенность?

— Не могу сказать с полной определенностью, но, мне кажется, это был знак — Знак свыше.

Глава 21

Озабоченный повышением благосостояния Галлии до предельно возможного уровня и выковыванием в ней мощной военной машины, Константин тем не менее пристально следил через своих шпионов за событиями в Италии. Имея в своем распоряжении богатство, захваченное в Ливии, Максенций не долго думал перед тем, как сделать первый шаг в смертельной игре интриг и войны, разыгрываемой ради власти над Римской империей. Он приказал снести и разрушить публично все статуи августа Галлии и убрать имя Константина Из общественных зданий в Риме и по всей Италии. Это двойное оскорбление, очевидно, имело целью спровоцировать Константина на войну, ставшую уже теперь неизбежной.

Однако Константин выжидал, пока не начнет Максенций, что дало бы ему преимущество, столь необходимое ввиду численного меньшинства его галльских легионов. Уже два года, с тех пор как скончался Максимиан, он наращивал мощь своей армии, но она все еще насчитывала только девяносто тысяч человек, восемь тысяч кораблей и прекрасно обученную галльскую конницу, возглавляемую Кроком. А поскольку по меньшей мере четвертая часть этой силы постоянно требовалась для защиты границы по Рейну от набегов германцев, то те восемьдесят тысяч человек, которые Максенций, согласно поступившим сведениям, готов был выставить на поле сражения вместе с сорокатысячным карфагенским войском, собранным в ливийских провинциях, давали численное преимущество примерно в два раза.

Но все же ряд обстоятельств был в пользу Константина. Одно из них заключалось в том, что его армия являлась прекрасно обученной военной машиной, побывавшей во многих пограничных столкновениях и руководимой опытными военачальниками, тогда как солдаты Максенция ослабли от безделья и пьянства, а новобранцы еще не побывали ни в одном сражении. В сфере политики Константин предпринял шаг, чтобы крепче привязать к себе Лициния, официально объявив о помолвке Констанции со своим соправителем. Еще один шаг был сделан в его пользу, когда неожиданно в Треверы прибыла делегация сенаторов и знати из Рима с просьбой об аудиенции.

— Мы пришли к тебе, август, рискуя своей жизнью, положением и имуществом, — заявил глава делегации, почтенный и весьма уважаемый сенатор по имени Марцеллин. — Но мы не могли оставаться в бездействии в то время, как дикий зверь, которого зовут Максенций, опустошает любимый нами город и доводит Италию до нищеты.

— Не далее как несколько месяцев назад богатая матрона по имени Софрония вонзила себе в сердце кинжал, не желая уступать похотливым объятиям развратников, которым она была отдана по приказу августа Рима, — добавил еще один из посетителей. Это был полный человек с проницательными серыми глазами, назвавшийся Адрианом, в котором, как показалось Константину, сильно давала себя знать греческая кровь.

Константин не сомневался в истинности того, что ему рассказывали, ибо и его собственные шпионы в Риме доносили о подобных же вещах. Но он не мог рисковать своей намного меньшей армией всего лишь во имя спасения сената, который не так давно призвал Максенция к захвату власти в надежде вновь вернуть Риму его прежнюю славу, а себе — утраченные привилегии. И все же он не стал напоминать представшим перед ним людям об их фатальной ошибке, ибо видел уже, как воспользоваться присутствием сенаторов в Треверах для легализации его собственного похода на Рим, когда придет подходящее время.

— Сколько членов сената проголосовали бы за смещение императора Максенция, благородный Марцеллин? — спросил он.

— Все мы, ибо нет ни одного, кто бы не пострадал от его руки, — тут же отвечал Марцеллин, — Я сам часто слышал, как он отдавал своим солдатам приказы: «Fruimini! Dissipate! Prodiget!»

— Пейте, напивайтесь и распутничайте, — проговорил Даций, стоя рядом с Константином. — Трудно тебе будет увести у него легионы, если он дает им столько воли.

Константин думал о том же, и эта мысль вовсе не приносила ему утешения. Он обеспечил себе нейтралитет Лициния в предстоящей борьбе посредством запланированного брака с Констанцией, который он намеревался отложить до тех пор, пока Рим не будет у него в руках. Но при этом он все еще оставался в численном меньшинстве — по крайней мере в два раза.

— Я могу понять твое возмущение, благородный Марцеллин, — сказал он утешающим тоном. — Славное имя Рима действительно опорочено его правителем. Но голосовал ли когда-нибудь сенат за отстранение его от должности?

— Как же мы могли это сделать, когда это означало бы подписать себе смертный приговор? — воскликнул старый аристократ. — Нам удалось только бежать тайком на галере, хозяин которой вот он, Адриан.