Агустин Яньес - Перед грозой

• Название: Перед грозой
• Автор: Агустин Яньес
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1983

Роман прогрессивного мексиканского писателя Агустина Яньеса «Перед грозой» рассказывает о предреволюционных событиях (мексиканская революция 1910–1917 гг.) в глухом захолустье, где господствовали церковники, действовавшие против интересов народа.

---

И вновь раздаются рыдания, прерываемые жалобными воплями Клементины:

— Мать моя, душа моя! Даже исповедаться она не успела!

— Падре Рейес отпустил ей грехи, и елей еще был тепленький, к тому же она всегда была готова к смертному часу; не далее как в страстной четверг сеньор священник приблизил ее к нашему господу, причастив ее, о чем она просила еще утром в воскресенье; да и всех нас смерть застает врасплох («Нет, нет, — мысленно ужасаются все присутствующие и сама донья Ремихия, — только бы не умереть без святого причастия!»); но донье Анастасии и чистилище не грозит, потому как двадцать лет терпела она по воле господа тяжкий недуг и смиренно сносила другие божьи кары, взять хотя бы смерть Росалии.

— А Панчо, моему брату, сообщили?

— Еще на рассвете отправился один из родственников, ждем, что Панчо прибудет до похорон, из-за него похороны отложены до десяти…

В полночь привозят гроб. (В селении нет похоронных бюро, и когда пробьет чей-то смертный час, дон Мануэль или дон Грегорио в тот же день сколачивают ящик по мерке покойника. А многие, приуготовляясь заранее, еще при жизни заказывают себе гроб и свечи для траурной церемонии — все это служит для них предметом благостных размышлений и духовного очищения; есть и такие, кто хранит свой гроб, воск и саван с пятнадцати или двадцати лет, есть и такие, что держат все это на самом видном месте у себя дома, даже в спальнях.) Дон Тимотео всегда возражал против благочестивой предусмотрительности своей параличной супруги, и из-за этого не раз между ними вспыхивали ссоры. Гробы в селении, как правило, делаются очень простые, их смолят или покрывают лаком; стоят они от двух до пяти песо, в зависимости от того, из какого дерева и как они сделаны, а делают их за каких-нибудь два-три часа; впрочем, тщеславие некоторых жителей селения проявляется даже в этом: ценные сорта дерева, отделка тканью, шелком или даже лакированной колеей, крышка гроба с добротными петлями, с виньетками даже внутри; стоит такой гроб шестьдесят — восемьдесят песо, которые, как говорили люди, «было бы лучше потратить на мессу». Дамиан позаботился о том, чтобы гроб сделали по американскому образцу, а потому потребовалось заказать в Теокальтиче стекло, никелированные распятия и виньетки; все это даже дона Грегорио, лучшего из столяров, чуть было не заставило отказаться от работы, да к тому же он про себя думал, что если не сейчас, так немного погодя ему закажут гроб для Луиса Гонсаги Переса, а он не сможет вовремя запастись всем нужным материалом. Как обычно, на улице, где расположена мастерская дона Грегорио, весь день царило оживление: любопытствующие то и дело заглядывали сюда, чтобы посмотреть, как продвигается зловещая работа, и мастеру даже пришлось выпроводить парней, наводнивших столярную: «Отправляйтесь-ка лучше к дону Мануэлю, он сейчас делает гроб по заказу из Маналиско». У дона Мануэля тоже были свои зеваки — они шлялись от одной мастерской до другой, однако больше народ задерживался у дона Грегорио: гроб «в стиле гринго» был новинкой. «Когда привезут заказанное из Теокальтиче?», «Когда закончишь, дон Гойо?», «Много ли монеток зазвенит в твоем кармане за столь топкую работу?» — прямо замучили его расспросами; некоторым — друзьям, уважаемым соседям — он отвечал, однако всякой пузатой мелочи просто грозил ножовкой, фуганком или молотком и гнал их крутить котам хвосты. (Так и пришлось возиться с гробом до полуночи, все время ему мешали.) Готовый гроб поразил всех родных и соседей. («Какой шикарный…», «Жаль такую красоту закапывать в землю…» — слышались возгласы еще на улице.) Вновь все разразились рыданиями и воплями. Пруденсия и Клементина были почти в обмороке. Дон Тимотео встал и, принимая во внимание противоречивость традиций (в селении предпочитают класть мертвых в гроб тогда, когда наступит час перенести их в церковь, и до того, как труп начнет разлагаться), приступил к тяжкому ритуалу.

Клементина умоляет разрешить ей прочесть хотя бы одну молитву, пока мать еще лежит на смертном одре. Отец согласен. Женщины окружают покойницу. «Как хорошо закрыли ей глаза». — «А это потому, что, как только увидели, что преставилась она, и до того, как ее переодели, я положила ей на глаза соли и долго прижимала веки пальцами». («Даже глазницы у нее впали, вылитый скелет, не дай бог еще приснится», — подумала про себя донья Долорес, гладильщица.) «Можно снять платок с челюсти?» — «Лучше не надо, а то вдруг рот раскроется». (Губы у покойницы втянуты, скулы чернеют, словно черепные кости, костлявые руки связаны; черное платье накрахмалено, тщательно выглажено; голова прикрыта шалью, а тело — изображениями святых и ладанками.) Пруденсия («Дамиан ее убил») и Клементина безотрывно вглядываются в усопшую — чтобы навсегда в памяти остались черты той, кому они обязаны жизнью, но Пруденсия ловит себя на мысли о том, что наконец-то она свободна от забот, обид и притеснений, на которые ее в течение многих лет обрекали болезнь и невыносимый характер матери. Эта мысль ранит Пруденсию и заставляет ее содрогнуться, будто она совершила грех, — радуется, что мать умерла, — и тогда она кричит: «Бедняжка, она столько страдала!» Однако Пруденсию и обеих девушек, нашедших в этой семье приют, да и дона Тимотео не оставляет злая мысль: «Замучила нас совсем, наконец-то отдохнем от нее!» — и по мере того, как мысль эта крепнет, рыдания становятся все пронзительнее. Наконец мужчины отстраняют женщин и кладут тело в гроб. «Надо смириться с волею божьей». — «Она лишь опередила нас, со всеми будет то же самое», — «Что положено, того не миновать», — толкуют соседи, среди которых своим неуемным красноречием выделяется старый Масиас, повествующий о многих примерах великого смирения: «А чтобы не искать другие, более далекие случаи, вспомните о Кайэтано Кастаньеде, когда у него убили обоих сыновей, да и та же донья Тача, когда у нее умерла Росалия, явила нам образец покорности перед волею господней…»

Кто-то уговаривает дона Тимотео прилечь отдохнуть, хоть ненадолго. Но он словно не слышит, ничего не отвечает и только ходит взад-вперед по галерее и так, не присев ни на мгновение, проводит на ногах всю ночь напролет. Видя его таким, еще полным сил, Пруденсия («Дамиан ее убил») не может отогнать мысль еще более ядовитую, — словно змея ее укусила: «А если мой отец снова женится…» — и, придя в ужас от этой мысли, она закрывает руками лицо, вновь разражается рыданиями.

— И чего это положили столько извести и формалина, перед тем как закрыть гроб? Прямо все глаза выело.

У гроба остались уже только родные, арендаторы, должники и бедняки, все, кто так или иначе в долгу у дона Тимотео. Они будут пребывать у гроба всю ночь, хотя ужина им не обещали, да и черный кофе и настойка предлагаются весьма скупо (это лишь приумножит дону Тимотео славу скряги, и всегда люди будут вспоминать: «Когда умерла у него жена, то на бдении не дали даже кофе»). Прежнее оживление угасает, однако беседа становится по-семейному более доверительной. И мысли все резче обнажают свое двойное дно. «У покойницы был неплохой гардероб, что-то из него мне перепадет?» — размышляет донья Долорес. «Если подумать, сколько хлопот причинила мне смерть доньи Тачи, — и не отходил от нее весь день и не уйду, пока ее не похоронят, хозяину следовало бы дать мне лучшей землишки, например участок Агуа Колорада», — мечтает Понсиано Ромо. «Не ссудит ли он мне новую упряжку быков? Один господь знает, чего еще взбредет в голову сеньору Дамиану, чтобы пас прижать», — подумывает Пабло Пенья.

— Гроб и с виду хорош, и как раз по ее размеру, — произносит Клементина.

— А для чего все это, ей-то ведь все равно! — откликается Пруденсия. («Дамиан ее убил… а если отец опять захочет жениться…»)

— Все-таки утешение.

(«И чего это положили столько извести и формалина…»)

— Весь божий день только и слышала ножовку да удары молотка дона Грегорио, близко ведь от меня — каждый удар прямо у меня в голове и сердце отдавался: все время только и думала о вашей бедной маме, так она добра всегда была ко мне и столько мне помогала, — говорит швея, а сама думает: «От вас-то я тоже ничего не дождусь, что могло бы мне пригодится, разве что какие-нибудь ненужные тряпки, вроде тех, что иной раз дарила мне покойница».

— Послушай, — спрашивает Клементина, — а Родригесы что, не пришли?

— Лучше бы и не приходили вовсе, да еще с этой сумасбродной Микаэлой, она ведет себя совсем как уличная девка. Пока она здесь была, она все время заигрывала с Хулианом, и никто не остановил их, даже смеялись! Мне так хотелось выгнать ее — за неуважение к покойнице, и многие возмущались, а ей хоть бы что, совсем бесстыжая… — говорит Пруденсия, и в голосе ее звучит злоба. («…A если он опять захочет жениться… Дамиан ее убил…»)