Александр Филиппович - Стая

• Название: Стая
• Автор: Александр Филиппович
• Издательство: Современник
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1986

В сборник рано ушедшего из жизни уральского писателя Александра Филипповича включены рассказы о животных. Автор прекрасно знал их жизнь, повадки, но рассказы эти не только о «братьях наших меньших». Психологически точные, убедительные, они звучат строгим напоминанием о необходимости бережного отношения к окружающему миру, защите его от жестокости и хищничества.

Сборник интересен как материалом, так и глубиной постижения его, воплощения в слове.

---

Поздним утром того дня при свете уже довольно высокого солнца двое заспавших время поселковых охотников, Кудри и одноногий Воропаев, собравшиеся с лодок пострелять отбившихся от табунков одиночек, заметили, проходя к причалам через горбы убранных огородов, в одном месте болот множество воронья, которое кружилось и каркало, перелетая с дерева на дерево, а внизу, в высокой болотной траве, скалилась бездомная, охрипшая уж к утру сука, отгоняя от чего-то, лежавшего пластом на земле, нахальных птиц.

Суку эту в поселке давно и все хорошо, надо сказать, знали. Ее уже многие собирались пристрелить, чтоб «добрую породу не портила», но в последний момент всегда отчего-то скупились на заряд. Вот и в тот раз Кудри из лихости своей хотел было все же прикончить эту суку, как Воропаев сказал, не столько с энергией отговаривая от легкомысленного и бесцельного поступка, сколько взывая к разуму напарника:

— Лично тебе она — что, разве чего дурного причинила?

И Кудри не то чтобы послушался разумного возражения… а вот, пожалуй, как и многие до него, да и как сам он не раз в прошлом, пожалел патрон и в то утро.

Ночка

Вовка тотчас же заподозрил недоброе, едва услыхал в боковой улочке стрекот мотоцикла. И верно: дядя Иван Трофимов это, оказалось, вырулил из проулка к их дому. «За Ночкой?!» — сообразил Вовка. Эх, этак-то уж сколь раз было, что прикатит-примчит, в дом зайдет, там же перво-наперво закурит, ну и разговоры после обязательно заведет про коров да про хозяйство вообще, свою станет, значит, «агитацию гнуть», как папка-то говорит: это чтобы они, словом, Ночку свою в стадо совхозное продавали.

В груди у Вовки заколотилось, и оттого даже дух перехватило. Он поспешно, безо всякого аппетиту доел репу и, поднявшись на коленки, отряхнул с рубашки приставшие к груди и на пузе травинки.

— А ты чего?! Куда ты это, Вовка? — заспрашивали ребята.

Вовка поглядел на сваленные в траву репы, которые успешно удалось нынче «настрадовать» с совхозовских полей. Реп несъеденных еще немало было. Большие и не очень — в спешке все же выдирали-то! — все они вместе лежали теперь ладным буртиком, все с одинаково серенькими от землицы мышиными хвостами корешков, в ожидании справедливой на всю артель дележки.

— Эх, позабыл я, — в штаны рубаху заправляя и шмыгая осопливевшим от волнения носом, сказал Вовка с притворным равнодушием. — Мамка мене наказывала быть нонече как раз в это время в дому.

— Ну, гляди! Мы тебя ждать долго не будем! — «обнадежили» его тотчас «пайщики», намекая, что без него добычу делить начнут, и не обижаясь, что он уходить вздумал, а даже как бы и радуясь такому обстоятельству.

«А задавитеся! — подумал Вовка и встал с коленок вовсе решительно. — Да у нас и у самих в огороде-то такого добра, да еще и послаже которые, так навалом!» Однако он еще разок оглядел-ошарил артельные репы и просто так, из воспитанности и благородства будто, что, дескать, никак не брезгует плодами совместного озорства — ну да ведь и заслужил свое-то! — взял одну репку еще с собой. Оборвал ботву, а саму репу укромно в карман штанов сунул: «Ночке отдам!»

— А и не ждите! — пообещал, как пригрозил, друзьям-артельщикам и, как бы беспечно, припустил к дому.

У ворот отдышался сперва, чтобы дома родители чего не подумали. Вернее, чтобы подумали, что он просто так воротился: ну, что захотел вот домой и пришел вольно. Затем, тихо проскользнув во двор, Вовка еще тише прокрался по крыльцу, далее — через сенки и явился наконец в избу.

Так и есть — основательно уже, на табуретке, сидел у порога кухни он сам, дядя Иван Трофимов, облаченный в неразлучный брезентовый дождевик, в яловых сапогах, с тугой военной сумкой через плечо, водрузив на колени черную свою флотскую фуражку-мичманку. Ну и ясно, уж накурив вокруг невпроворот!

— Здравствуйте! — вежливо и тихо возникнув здесь для всех неожиданно, поприветствовал для начала Вовка.

Дядя Иван кивнул — здравствуй, мол.

— Ишь, заявился! — сразу удивилась мамка. — Натворил где чего? До ночи ведь в избу не загнать, а тут — и верно, что здрасьте!

Папка же только поглядел, но не молвил ничего пока.

— Исть хочу, — находчиво соврал Вовка.

— Супу налить? — предложила мамка.

«Уж сразу и супу!» — нахмурился Вовка, а вслух вздохнул:

— Я бы лучше, конечно, хлебушка какого с сахарком поел и молока попил…

— Вот садись и ешь, чего наложат! — всякий спор-препираловку прекратил папка.

И тут Вовка сообразил, что — пропал. И потому пропал, что придется теперь хлебать этот постылый суп, и потому, что при нем, при Вовке-то, ничего такого важного говориться, разумеется, не будет. «Эх-ха! Видать, надо было просто в сенках затаиться! Там-от все слыхать…» — подосадовал он на себя крепенько, бредя к умывальнику, оборудованному в уголочке кухоньки.

Пока же хлебал он этот свой постылый суп, взрослые и верно ничего не обсуждали. Папка сидел тоже на табуретке, как и дядя Иван, еще в заводских, рабочих штанах с мазутными коленками, но уже босой и в майке. Покуривал только да поглядывал, как он, Вовка-то, ест — ладно ли? «Ну, вот чего глядит-замечает? Ведь ем, ем же!» — злился меж тем Вовка, нарочно отворачиваясь к окну, чтоб лица у него видно не было. И мамка в это время, притулясь к печке, тоже больше на него, на Вовку, глядела. Только отчего-то как и не в себе сейчас была. Будто не дядя Иван, а вот она сама в своем дому, да в гостях находилась: стеснялась все чего-то, под фартук руки прятала, то и дело волосы поправляла, на дядю Ивана этого зыркая. А дядя-то Иван, ишь — тоже наблюдатель! Ясно, за ним одним, за Вовкой, и наблюдает. Локтями уперся в коленки, темный да коричневый, все исподлобья этак глядит-поглядывает своими серыми, на постоянном солнце выгоревшими будто глазами. «Ага, а как репу в штанах у меня углядел? — строил свои догадки Вовка. — Ну да, вона она и выставляется! Эх, помене следовало ухватить репу-то. А то схватил, будто сроду добра такого не видывал…»

Был дядя Иван Трофимов вообще-то из тех взрослых, которые и не поймешь сразу, чем они занимаются. Работал-то он, конечно, известно где — на подсобном. Правда, подсобное там раньше было, в войну, от Уралмаша, кажется. Нынче это оно стало вдруг совхозовским отделением. И от такого еще совхоза-то, который и не знаешь, где он такой сам находится. Далеко, говорят, находится где-то, километров за двадцать отсюда… Ну а если еще и должность-то его, дяди Ивана, в толк взять, так и вовсе ничего понятного нету: директор не директор, а только какой-то управляющий. Вроде, значит, и главный, а вроде как и нет. Но вот что всякий для него пацан — прямо-таки наивреднейший человек, так это уж точно. И вообще, он, дядя-то Иван, отчаянный какой-то. Вон когда мерина Гришку у Фалея зарезали, так ведь именно он за главного и верховодил. Направо и налево команды свои разные подавал. В мичманке этой своей морской. Капитан какой, да и только, каких по кину показывают! Что и говорить, не любил Вовка дядю Ивана. Ну, и боялся, конечно.

«И чего это ему всего надо, всего мало и всего жалко? Будто обедняет все его казенное отделенье, если с десяток всего какой-нибудь репок у него надерут! Во всех-то полях вокруг их же видимо-невидимо…» — все фыркал энергично про себя Вовка, краснея, однако, под пристальным взглядом серых глаз дяди Ивана. Но вот беда, пока он, Вовка-то, строил такие всякие свои домыслы и догадки, взрослые меж собою завели какой-то разговор, а вот с чего он начался и про что, Вовка как-то неосмотрительно не услушал.

— …Сорванец! — услыхал он внезапно, как дядя Иван вдруг заключил какое-то свое размышление. А ведь надо полагать, что про него, про Вовку, размышление-то? Про кого ж еще так? И произнес-то, выговорил как: то ли одобрял, то ли осудил за что неведомое?! Эх, у него всегда, у дяди-то Ивана, по-двойному выходить: ведь никак одного точно не понять!..

— И не говорите! — тотчас же мамка поспешила откликнуться, и с поддержкою как бы. О фартук руки снова завытирала, уж раз десяток до того вытертые, однако. Поддержать-то поддержала, а ведь тоже не поняла, верно: хают его, Вовку, нет ли?

«Ну, никто его не просит, а он всегда выставится-сунется! — подосадовал Вовка на дяди Ивановы слова. — Эх и совало! Какое, однакова, совало нашлось!»

— А чего? — со спокойствием вступая в разговор, откликнулся папка. — Учится — и ладно. Трояков пока из школы не притаскивает. А если другое что имеешь в виду, так он у нас шустряк! Ничего, как-нибудь ладом воспитается. Мишка-от у нас этак же поначалу шел.

«А папка — он ничего, — одобрительно заключил Вовка. — Вот только все невозможного хотит. — И вздохнул: это как-то поздним вечером, когда уж спать легли, слыхал он некоторый на этот счет мамкин с папкой разговор, что папка, оказывается, хочет, чтобы он, Вовка-то, ходил чинненький и гладенький, еще и в коротких штанишках да в матроске, как нового директора завода сын Игорь… — Все они, взрослые, — усмехнулся Вовка, — не так, однако, понимают. Им зачем-то надо, чтоб по-ихнему только было, чтоб жить по-ихнему. А если этого, по-ихнему-то, не хочется и не получается?»