Валерия Троицкая - Телеграмма Берия

• Название: Телеграмма Берия
• Автор: Валерия Троицкая
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7784-0430-4

Валерия Троицкая (1917–2010) — выдающийся российский геофизик, ученый с мировым именем, человек редкого обаяния и несгибаемой воли. В книгу включены ее дневники и письма, а также мемуарные новеллы и повести. Повесть «Телеграмма Берия» — правдивый рассказ о реальных событиях в жизни студентки Ленинградского университета: она ценой невероятных усилий смогла вырвать из заключения своего безвинно арестованного отца. Не менее впечатляющи рассказы Троицкой о разных этапах ее блестящей научной карьеры. В книгу вошли также воспоминания друзей и коллег Троицкой из России, Франции, США и Австралии. Сборник подготовлен Е. А. Назаровой, дочерью В. А. Троицкой, и снабжен необходимыми комментариями.

---

До войны ей, бедняжке, это не удавалось, а затем во время блокады Ленинграда она погибла от голода. Эти картинки жизни в Давосе внезапно возникли в моей памяти, и я как ребёнок ответила: «Да, мне бы очень хотелось».

Мои собеседники переглянулись, и один из них начал мне объяснять, что для этого требуется. «Вот и прекрасно, — сказал он. — Мы подберём вам хорошего парня, который будет числиться вашим мужем, а там уже вы сами решите, каковы будут ваши отношения. Вы поселитесь в одном из городов Америки и будете там жить года три, а затем вернётесь домой. Иногда у вас будут останавливаться или ночевать лица, о которых мы заранее вам сообщим. Конечно, сперва вы пройдёте некую подготовку и подучите язык».

Он кончил говорить и внимательно посмотрел на меня. Я глядела на моих собеседников в полной растерянности. Что-то это никак не походило на Давос, обещанный моей любимой мадемуазель Филибер. У меня не хватило ума и смелости сразу сказать им нет. Да я ещё была в плену своих детских мечтаний. Короче, я молчала и молчала. Тогда один из них сказал: «Ладно, подумайте, но никому не говорите о нашем разговоре. Имейте в виду, что такие предложения редко кому делаются, но мы пришли к выводу, что у вас эта работа хорошо получится. Вы свободны».

Я пошла на очередной урок и кое-как провела его, ни на минуту не забывая об имевшем место разговоре. Мне нужен был совет и по существу, и, как я уже понимала, скорее всего, для обсуждения, как отказаться от этого «лестного» предложения.

Мама была в Займище, и я могла к ней поехать только в воскресенье. Вечером, после работы, я помчалась к Капицам, семья которых тоже была эвакуирована в Казань. Я не могу сейчас вспомнить, с кем я говорила, с Анной Алексеевной или Надеждой Константиновной (женой брата Петра Леонидовича), но я помню бурную реакцию на всё происшедшее и недоумение, как я могла сразу же не отказаться от предложенной мне карьеры. Такую же позицию заняла и мама, которая, прежде всего, испугалась за меня. Мне говорили, что я должна как можно скорее отказаться от этого предложения, придумав очень убедительный предлог, даже рассказав о папе, который провёл в тюрьме около трёх лет.

Прошло несколько дней, меня снова позвали, и я очень путанно и взволновано говорила, что я не могу принять столь ответственное предложение и прежде всего потому, что не могу оставить родителей.

Во-первых, продолжала я, моя мама уже перенесла инфаркт и ей может в любую минуту потребоваться моя помощь. Во вторых, мой отец находится в Ленинграде, и блокада ухудшила его состояние, уже подорванное тремя годами пребывания в тюрьме без всякой вины: его выпустили на свободу в связи с прекращением его дела только в середине 1940 года.

Тут они меня прервали и спросили, почему я не сообщила об этом при поступлении в Академию. Я, скромно, но, как мне показалось, с достоинством ответила, что такого вопроса о несправедливо арестованных и выпущенных потом на свободу родственниках в анкете не было.

Возникла пауза, и меня отпустили. С этого момента у меня началась серия неприятностей. В поезде, в котором я ехала к маме, у меня украли чемоданчик. В нём были все документы, выданные Академией, продуктовые карточки, деньги. Потом была выявлена моя далеко не формальная связь с одним из курсантов, старшим лейтенантом моих лет Ванечкой Ладыгой. Это рассматривалось если не как преступление, то, во всяком случае, как проступок. Но Ванечка уезжал на фронт (вернее за фронт) на свою «камикадзную» работу, и мы потеряли бдительность.

Стояла осень 1943 года, и Академия собиралась обратно в Москву. А меня оставили в Казани. Мне же до отчаяния хотелось в столицу, где уже бурлила жизнь. Но надо было как-то смириться с происшедшим, найти работу и жить, надеясь, что со временем всё образуется.

Поступить на работу в институты Академии Наук было очень трудно, да мне и не очень хотелось. Несмотря на полное отсутствие какой бы то ни было перспективы найти интересную работу, какое-то необъяснимое чутьё создало во мне уверенность, что я работу найду и что нужно устроиться в ожидании «чуда» на любую работу.

И так случилось, что день своего 26-летия — 15 ноября 1943 года — я встретила музыкальным работником в двух, а затем и трёх детских садиках, где, во всяком случае, меня кормили. В свободное от работы время я иногда участвовала в концертах в госпиталях для раненых на фронте солдат и офицеров.

Возвращение в Москву 1944 год

Заканчивался 1943 год. Я продолжала работать в детских садиках, завоевав неожиданно для себя реноме весьма оригинального постановщика музыкальных сценок. Апофеозом моей деятельности стали праздники новогодних ёлок. На эти праздники собиралось много публики, и по её настояниям эти представления повторялись много раз. Я не следовала каким-либо инструкциям, а вспоминала свои детские игры в шарады, балы-маскарады, посещения балетов в Мариинском театре. Отбирала наиболее зажигательные мотивы классической и лёгкой музыки, составляла из них попурри, под которые я придумывала сценки, песенки, прерываемые весёлыми, шутливыми плясками. Я даже увлеклась на какое-то время этой работой, но, как только прошли ёлки, мне стало тошно от такой жизни.

Наступил 1944 год. Однажды, вернувшись довольно рано домой, я увидела в своём маленьком закутке мужчину в военно-морской форме в чине майора, сидевшего спиной ко мне. Он обернулся, и я узнала моего руководителя по аспирантуре, в которой я не очень ревностно проучилась один год до войны, профессора Краева.

Каким образом он узнал мой адрес, было совершенно непонятно. Я с ним не переписывалась, относилась к нему настороженно, знала, что он был человеком с сильным характером, который умел преодолевать многие препятствия, стоявшие на его пути, и уверенно шёл к своей цели.

После короткого светского разговора он предложил мне поехать с ним в Москву и поступить временно на работу в одно из подразделений Министерства военно-морского флота (МВМФ). Это подразделение через несколько месяцев должно было переехать в Ленинград и войти в состав Научно-исследовательского минно-торпедного института — НИМТИ.

Всё это было настолько неожиданно, вызывало столько вопросов, что я не сразу нашлась, что же ответить. То, что он предлагал, отвечало моим самым дерзновенным желаниям — сперва попасть в Москву, а затем в мой прекрасный, родной Ленинград. Кроме того, предстояло, по-видимому, заняться делами, которые были важны во время войны. Но я знала о непреодолимых с моей точки зрения препятствиях, о том, что попытка пробраться во время войны в Москву, без пропуска, который официально получить мне было практически невозможно, являлась серьёзным нарушением режима военного времени и была очень рискованной. Даже пробравшись в Москву, нужно было получить «прописку», и опять для меня это было нереально. Для прописки нужно было иметь на руках пропуск и жилплощадь в Москве. Проживание в Москве без прописки строго каралось.

Поэтому после некоторого замешательства я поблагодарила профессора и сказала, что вынуждена отказаться, так как я не вижу способов преодоления трудностей, связанных с получением пропуска и прописки в Москве. Никаких формальных оснований даже для подачи соответствующего прошения у меня не было.

Мой гость помолчал, покурил, а затем спросил меня, готова ли я, тем не менее, пойти на риск и попробовать осуществить предлагаемый им план? Безусловно, при некоторой помощи с его стороны. Он продолжал, что готов вписать мою фамилию в свой документ о пропуске в Москву. Разумеется, это подделка, которая либо может быть обнаружена военным контролем в поезде — либо нет. В первом, худшем, случае ещё остаётся надежда как-то договориться, чтобы меня не снимали с поезда. Что касается прописки, он постарается добиться разрешения прописать меня в квартиру, занимаемую его семьёй в пригороде Москвы.

Он замолк, а я не могла понять это необычайное по своей незаконной дерзости и странное в деловом отношении предложение. Мне трудно было отделаться от мысли, что за предложением профессора Краева кроется что-то несказанное и пугающее меня. Ведь как специалист в те годы я не представляла никакой ценности.

Начиная с первых дней войны моя работа не была связана с геофизикой. В первые месяцы войны на повозке, запряжённой белой лошадью, которую я нежно любила, мне довелось развозить постельное бельё во вновь организуемые госпитали по всему Ленинграду. Затем эвакуация и работа в Академии в качестве преподавателя немецкого языка.

Кроме того, меня смущала его готовность серьёзно подставиться самому и пойти на нарушение законов военного времени. Мысль о романтической подоплёке всего происходящего я отметала, ведь он был с моей точки зрения просто стар — ему было уже сорок четыре года. В результате этих размышлений моё молчание затянулось. Тогда он добавил: «У меня очень мало времени, послезавтра я должен уехать в Москву».