Юрий Лаптев - Следствие не закончено

• Название: Следствие не закончено
• Автор: Юрий Лаптев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

В книгу Юрия Лаптева вошли роман, повести и рассказы.

В романе много действующих лиц, но главные из них — Михаил, избалованный сын генерала, и Митька, вчерашний вор. Благодаря усилиям коллектива оба они становятся настоящими людьми.

Полна юмора повесть «Старички районного значения» — о пенсионерах районного городка. «Следствие не закончено» — повесть о том, как следователь-коммунист спасает шестнадцатилетнюю девушку, попавшую в воровскую шайку.

«Вот так-с…» — рассказ о короткой, но глубоко значительной беседе студента с В. И. Лениным. В «Напутствии» возникает образ А. М. Горького.

Вошедшие в книгу произведения различны по жанру, но их объединяет серьезное внимание автора к современным нравственным проблемам. Герои их — люди чистые и душевно щедрые. Они активно отстаивают в жизни свои убеждения.

---

Надолго уехали, с направлением на новое место работы. По специальности.

РАССКАЗЫ

ВОТ ТАК-С…

Торжественная часть вечера подходила к концу, когда председательствующий — декан физико-математического факультета Борис Викентьевич Паторжинский — возгласил с подчеркнутой многозначительностью:

— А сейчас мы предоставляем слово… Михаилу Михайловичу Медведкину!

И, видимо желая пресечь накатывающийся из задних рядов недовольный шумок, — большинство из сидящих в зале уже жаждало перерыва, — Паторжинский добавил, повысив голос:

— Михаил Михайлович единственный среди нас человек, который лично беседовал с Владимиром Ильичей Лениным!

Шум было усилился, но когда над переставной трибуной нависла знакомая всем студентам массивная фигура профессора кафедры марксизма-ленинизма Медведкина, во всех концах зала раздалось шиканье и стало тихо. В наступившей тишине явственно прозвучал чей-то возбужденный шепот:

— Слово имеет сам генерал Топтыгин!

«Топтыгиным» студенческие острословы прозвали Михаила Михайловича за удачное сочетание имени и фамилии с действительно медвежеватой внешностью и косолапистой походкой.

— Наш разговор с Лениным длился всего несколько минут. Но затем… все последующие сорок шесть лет моей жизни я стремился к тому, чтобы как-то оправдаться перед Владимиром Ильичей…

Такими заинтересовавшими всех словами начал свой рассказ профессор Медведкин.

— Тридцать четыре раза я проходил мимо его последнего пристанища, всю жизнь изучал ленинские труды, просмотрел все картины, побывал на всех спектаклях, перечитал все книги, посвященные образу вождя.

Может быть, я не прав, пристрастен, может быть, по меня иногда даже раздражает, когда некоторые наши художники пера и кисти пытаются украсить сентиментальными бантиками суровую и мужественную биографию Владимира Ильича и его… трагическую гибель.

Да, именно трагическую: ведь с каждым годом мы все яснее ощущаем, что смерть Ленина была поистине народной трагедией!

Нельзя было умирать такому человеку в расцвете духовных сил и знаний. Это чудовищная несправедливость!

Медведкин помолчал, заговорил тише.

— Я никогда не рассказывал об этой встрече. Никогда и никому!.. Но сейчас, в канун знаменательной годовщины, я пришел к мысли, что те осуждающие слова, которые я услышал из уст Ленина в тысяча девятьсот двадцать первом году на общестуденческой сходке, полезно выслушать и каждому из вас.

Обращаясь к нам, первым студентам советской формации, Владимир Ильич говорил о тех благородных задачах и той ответственности, которая ложится на будущих интеллигентов социалистического общества. Нелишне сказать, что в то время даже само слово «интеллигент» не пользовалось особенным почетом. Но Ленин, как выяснилось, имел по этому вопросу свое суждение.

Еще он говорил о том, что только истинная наука поможет человечеству навсегда избавиться от идеалистического и, в первую очередь, религиозного дурмана…

Закончив свое выступление, Владимир Ильич спустился в зал и сразу же оказался в плотном и горластом окружении: когда еще придется встретиться — вот так, запросто — с самим Лениным!

«Только, друзья, не все сразу», — сказал, нет — даже не сказал, а весело воскликнул Владимир Ильич и поднял вверх обе руки. Вот так — ладонями вперед.

Тут-то я и выдвинулся: кому, думаю, как не мне, проявить в такой ответственный момент инициативу!

А парень я тогда был здоровущий, мордастый, розовый.

И умом… целинный.

Зато вот здесь, — Медведкин приложил руку к левой стороне груди, — здесь у меня был накрепко привинчен орден Красного Знамени. Я ведь на учебу прибыл вскоре после разгрома Колчака. Только в госпиталь по пути завернул на четыре месяца.

За этот орден и за четыре ранения меня и в университет зачислили без всяких приемных испытаний.

И председателем пролетстуда избрали. С перевесом в пятьдесят шесть голосов.

Так что я своей первейшей обязанностью полагал — внедрять революционный дух не только среди студенческой бражки, но и на преподавателей некоторых пытался… воздействовать.

И вот, желая щегольнуть такой своей направленностью перед руководителем Советского государства, я рискнул задать Владимиру Ильичу один вопрос. Вопрос, прямо нужно сказать, каверзный.

«Вот вас, говорю, Владимир Ильич, мы все сегодня слушали с открытой душой! А почему?.. Да потому, что вы по-большевистски и без всяких там научных выкрутасов поставили перед нами цель: наступать в развернутом строю против всяческого мракобесия. Правильно я вас понял, товарищ Ленин?»

У Владимира Ильича сразу стало серьезным лицо. Он обвел испытующим взглядом лица окружавших его студентов, потом посмотрел на меня чуть искоса, но, как мне показалось, одобрительно. Спросил:

«А вы откуда родом, товарищ…»

«Медведкин — моя фамилия. А зовут, как и папашу, — Михаил. А уроженцы мы — Вятской губернии, Уржумского уезда, деревни Средние Чижи».

«Даже средние?..» — Ленин улыбнулся.

«Я ведь к чему речь веду, товарищ Ленин, — снова повернул я разговор к начатой теме. — Вот наставляют нас здесь, как говорится, уму-разуму люди, которым все науки, можно сказать, достались по наследству. И не только науки!.. Чему, к примеру, может научить нашего брата — чистых пролетариев! — тот же профессор Сретенский Аполлинарий Сергеевич?.. Ведь он сынок служителя культа и сам каждое воскресенье посещает божий храм. И даже на клиросе поет!»

«На клиросе?» — переспросил Ленин. И нахмурился.

«Да!» — подтвердил я. Словно гвоздем прибил.

Наверное, сотни три студентов окружали нас. Теснили друг друга, перешептывались. Но после моего вопроса так тихо стало, будто наш разговор происходил с глазу на глаз.

Владимир Ильич чуть склонил голову и приложил, вот так, правую руку к виску. Словно сразу усталость почувствовал человек.

А у меня… Трудно в этом признаться, но скажу: у меня в голове тогда такая мыслишка мелькнула, ёрническая: «Ага, думаю, самому Ленину загвоздку задал!»

Но виду не подаю. Жду.

И все ребята кругом затаились.

Наконец Владимир Ильич словно встрепенулся: выпрямился, обеими руками взялся за отвороты пиджака, а на меня взглянул так, что я хотя и не обижен ростом, сразу почувствовал себя коротеньким.

И сказал мне Ленин такие слова:

«А вы, молодой человек, напрасно Аполлинария Сергеевича Сретенского там, на клиросе… подслушиваете! Вы их на лекциях слушайте — ваших профессоров. И очень внимательно слушайте… молодой человек!»

Помолчал немного, словно обдумывая что-то, и закончил:

«Вот так-с…»

Больше сорока шести лет прошло с той минуты, а… словно и сейчас перед глазами: как он уходит от меня — Ленин! Идет быстро, голову склонил немного набок и, как мне казалось, сердито размахивает левой рукой…

И ведь была у меня тогда мысль: догнать Владимира Ильича, пока он не ушел совсем, задержать еще на минутку, чтобы…

Все слушавшие профессора Михаила Михайловича Медведкина с нетерпением ждали окончания рассказа. Но не дождались.

— Вот так-с… — негромко, как бы самому себе, сказал профессор, неловко повернулся и ссутулившись сошел с трибуны.

НАПУТСТВИЕ (Быль)

«Парень в те годы, помнится, был я примечательный: по виду — первый верховод, однако по натуре застенчивый. Влюбчив еще был чрезмерно; посему бровки подбривал для привлекательности, курил трубку и писал стихи, преисполненные мужского достоинства:

…Льются с плеч твоих струйками косы,
А глаза — непроглядны, как дым,
Не нужна ты такая матросу,
Тосковать не к лицу молодым!

Но когда ты спохватишься, злая,
Выйдешь к морю, где пенится даль,
Только волны, к ногам подползая,
Прошипят два словечка: — Не жаль!..

Сейчас-то я и сам вижу, что стишки эти, хоть и писались под Сережу Есенина, однако… Вишня одно, а вишневый сироп — совсем другое.

Наверное, потому и стихотворца из меня не получилось…»

Так начал Василий Васильевич рассказ о самом знаменательном дне в своей жизни.

«Конечно, каждый комсомолец, который дружил с книгой, да и сам пописывал к тому же, — а ведь почти сплошь такие ребята собрались в тот вечер в нашем фабричном клубе, — отлично знал Горького в лицо, хотя и не встречался с ним ни разу. И все-таки когда в дверях появилась высокая, сутуловатая фигура писателя, в небольшом зальце, битком набитом обычно горластой заводской молодежью, воцарилась такая тишина — благоговейная и впитывающая, — что Алексей Максимович даже удивился. Он, слегка сощурившись, оглядел ребят, причем, как всем нам показалось, приметил каждого в отдельности и, повернувшись к сопровождавшему его директору завода, сказал: