Абдусалам Гусейнов - Великие пророки и мыслители. Нравственные учения от Моисея до наших дней

• Название: Великие пророки и мыслители. Нравственные учения от Моисея до наших дней
• Автор: Абдусалам Гусейнов
• Издательство: Вече
• Жанр: Философия
• Год: 2009

Книга известного российского философа, академика Российской академии наук А. А. Гусейнова посвящена этическим учениям великих духовных реформаторов, ставших подлинными учителями человечества — Конфуция, Будды, Моисея, Иисуса Христа, Мухаммеда, а также ряда философов-моралистов: Сократа, Л. Н. Толстого и др. Каждое из них рассматривается в качестве самостоятельной жизненной программы, предлагающей своё решение ключевой проблемы человеческого существования о соединении счастья и добродетели.

Работа начинается и завершается теоретическими очерками о природе морали и ее роли в современном мире. В качестве приложения даны краткие тексты самих мыслителей для широкого круга читателей.

---

Согласно одной из них, наиболее последовательное выражение которой мы находим, например, у Гольбаха, моральная самоотверженность совпадает с правильно понятым личным интересом. Тем самым альтруизм истолковывался как изощренная форма эгоизма. Другие мыслители (Гоббс, Гельвеций и др.) связывали источник этического с государственным авторитетом и полагали, что нравственность навязывается природным индивидам из вне в качестве норм социального регулирования. Третьи (Юм, Смит) постулировали нравственные чувства в качестве самостоятельного сегмента человеческой природы наряду с эгоистическими чувствами. Все эти концепции оказались неудовлетворительными, они несли на себе отпечаток утилитаризма и скорее релятивировали этику оптимистического жизнеутверждения вместо того, чтобы обосновать её. Кант попытался обосновать внутреннюю необходимость морали. Он вновь, первым после Платона, признает её необъяснимую таинственность. Однако предлагаемый им принцип категорического императива остается формальным и ограниченным в том смысле, что он охватывает только отношение человека к себе и другим людям, оставляя за скобкой другие живые существа.

Наряду с этикой разумного удовольствия и этикой самоотречения Швейцер выделяет еще этику самосовершенствования (Спиноза, Фихте, Шопенгауэр и др.), которая ближе других подошла к адекватному пониманию нравственности. Ее коренной недостаток заключается в том, что она не могла связать самосовершенствование личности с её самоотречением, придать ей элементарно-деятельный характер.

При всех достижениях этики прошлого её общий итог оказался негативным в том смысле, что коренная этическая проблема основного принципа нравственности осталась нерешенной. Причиной тому — заблуждение, будто смысл человеческой жизни может быть постигнут только в рамках смысла всего мира. На самом деле в мировом процессе нет той целесообразности, которой можно было бы подчинить жизнь человека и человечества. Природа представляет собой удивительно творческую и в то же время бессмысленно разрушительную силу. В ней можно найти изолированную, локальную целесообразность, но не всеобщую. Кроме того, масштабы человека слишком ничтожны по сравнению с универсумом, чтобы последний мог стать для него жизненным ориентиром.

Резюмируя свой анализ, Швейцер делает ряд принципиальных выводов: этика а) не может опираться на гносеологию, быть ее продолжением, она может оставить в покое пространство и время; б) заранее отказавшись от этической интерпретации мира, она содержит свое обоснование в себе и представляет собой безграничный энтузиазм; в) всегда должна оставаться этикой личности и в этом качестве находится в неустранимом антагонизме с этикой общества; г) обретает свою адекватную форму тогда, когда избегает абстракций и становится элементарной.

Святость жизни

Таков общий ход рассуждений, исходя из которых Швейцер сосредоточил свои интеллектуальные усилия на поиски новой формулы нравственной жизни, способной стать одухотворяющей основой культуры и оптимистического мировоззрения. И он для себя решил эту задачу, он нашел то, что искал. Небезынтересно (и не только с психологической точки зрения) узнать, когда и как это произошло. Послушаем неторопливый рассказ самого Швейцера об открытии, составившем духовную кульминацию его жизни.

«Решаемо ли вообще то, что до сих пор не удавалось решить? Или, быть может, мировоззрение, благодаря которому только и возможна культура, следует рассматривать как иллюзию, никогда не оставляющую нас, но и никогда не получающую действительного господства?

Предлагать его нашему поколению в качестве предмета веры казалось мне делом бессмысленным и безнадежным. Оно может стать его духовной собственностью только тогда, когда явится перед ним как нечто, проистекающее из мышления.

В глубине души я был убежден, что взаимосоотнесенность миро- и жизнеутверждения с этическим, утверждающая не осуществленное до сих пор мировоззрение культуры, все-таки имеет своим истоком истину. И стоило предпринять попытку, чтобы в новом, безыскусственном и истинном мышлении с необходимостью постичь эту истину, которая до сих пор оставалась предметом веры и предчувствия, хотя часто и выдавалась за доказанную.

В этом деле я был подобен тому, кто на место прогнившей лодки, в которой он больше не может выходить в море, должен построить новую, лучшую, но не знает, с чего начать.

Месяцами находился я в постоянном внутреннем напряжении. Без всякого успеха концентрировал я свою мысль на сущности миро- и жизнеутверждения и на том общем, что они имеют между собой, и даже ежедневная работа в госпитале не могла меня отвлечь. Я блуждал в чаще, не находя дорогу. Я упирался в железную дверь, которая не поддавалась моим усилиям.

Все знания по этике, какими вооружила меня философия, представления о добре оказались непригодными. Выработанные ею представления о добре были столь нежизненны, неэлементарны, столь узки, бессодержательны, что их невозможно было привести в соответствие с миро- и жизнеутверждением. Она в сущности вовсе не затрагивала проблему связи между культурой и мировоззрением. Миро- и жизнеутверждение Нового времени было для нее настолько самоочевидными, что у нее не возникало никакой потребности составить себе о нем ясное представление.

К своему удивлению я должен был констатировать, что та область философии, куда завели меня размышления о культуре и мировоззрении, оставалась неведомой страной. То с одной, то с другой стороны пытался я проникнуть внутрь нее. И каждый раз вынужден был отступать. Я уже потерял мужество и был измотан. Пожалуй, я уже видел перед собой то самое знание, о котором идет речь, но не мог схватить его и выразить.

В этом состоянии я предпринимал длительную поездку по реке. По пути в Кар-Лопес на море, куда я в сентябре 1915 года отправился вместе с женой, обеспокоенный состоянием ее здоровья, меня пригласили к больной даме из миссии госпоже Пелот в местечко Нкомо, находившееся в двухстах километрах вверх по течению. Единственным средством передвижения оказался готовый к отправлению пароход, тащивший на буксире перегруженную баржу. Кроме меня на борту были только негры. Среди них также мой друг из Ламбарене Эмиль Огома. Поскольку я в спешке не запасся достаточным количеством провианта, они позволили мне есть из их котелка. Медленно продвигались мы против течения, с трудом лавируя между песчаными отмелями — то было сухое время года. Углубившись в себя, сидел я на палубе баржи. размышляя о проблеме элементарного и универсального этического, которого я не нашел ни в одной философии.

Страницу за страницей исписывал я бессвязными фразами только для того, чтобы сосредоточиться на проблеме. Вечером третьего дня, когда на заходе солнца мы проезжали сквозь стадо бегемотов, передо мной мгновенно возникло слово, которого я в тот момент не искал и не ждал — «благоговение перед жизнью». Железная дверь подалась, тропинка в чаще обозначилась. И вот я пришел к идее, содержащей вместе миро- и жизнеутверждение и этику! Теперь я знал, что мировоззрение этического миро-и жизнеутверждения и его идеалы культуры обоснованы в мышлении»[143].

Что за необычная сила сокрыта в этих трех словах: «благоговение перед жизнью». Почему они стали решением мучившей Швейцера загадки мировоззрения и этики? Последуем за ходом его мысли.

Сознательное или, как говорит Швейцер, «мыслящее» мировоззрение характеризуется тем, что даёт себе ясный отчет о своей собственной исходной точке и элементарной основе. Мыслящим можно считать лишь то мировоззрение, которое способно выдержать проверку мыслью, является своего рода мыслью о мысли. Как здание долговечно тогда, когда возведено на фундаменте более прочном, чем все другие используемые строительные материалы, так и мировоззрение, чтобы приобрести необходимую устойчивость, должно покоиться на мысли, которая является мыслью в большей мере, чем все прочие входящие в его состав мыслительные конструкции.

Размышляя над аксиоматическим основанием научного метода, обозначая «фундамент», на котором можно возвести здание мировоззрения, Декарт сформулировал свой знаменитый тезис «Я мыслю, следовательно, существую». Такое начало, считает Швейцер, обрекает Декарта на то, чтобы оставаться пленником царства абстракций. И в самом деле, все, что следует из этого «я мыслю», не выводит человека за пределы самой мысли. Декартово решение проблемы не удовлетворяет Швейцера. Мысль всегда предметна, содержательна, она всегда есть мысль о чем-то. И Швейцер пытается выявить первичную и постоянную определенность мысли, ее специфическую объектность. Таким элементарным, непосредственным, постоянно пребывающим фактом сознания является воля к жизни. Швейцер формулирует свою аксиому: «Я — жизнь, которая хочет жить, я — жизнь среди жизни, которая хочет жить» (с. 217). Всегда, когда человек думает о себе и своем месте в мире, он утверждает себя как волю к жизни среди таких же воль к жизни. В сущности, Швейцер перевернул формулу Декарта, положив в основу самоидентификации человеческого сознания не факт мысли, а факт существования. Его принцип, если пользоваться терминами Декарта, можно было бы выразить так: «Я существую, следовательно, я мыслю». Существование, выраженное в воле к жизни и утверждающее себя положительно как удовольствие и отрицательно как страдание, он рассматривает в качестве последней реальности и действительного предмета мысли. Когда человек мыслит в чистом виде, он находит в себе не мысль, а волю к жизни, выраженную в мысли, еще точнее: мысль как волю к жизни.