Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

• Название: Шпандау: Тайный дневник
• Автор: Альберт Шпеер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-8159-1266-3

Альберт Шпеер (1906–1981) был личным архитектором Гитлера, его доверенным лицом, рейхсминистром вооружений и военной промышленности и к концу войны стал вторым наиболее влиятельным человеком в нацистской Германии. Шпеер — единственный из обвиняемых на Нюрнбергском процессе — признал свою вину за преступления рейха. Был приговорен к двадцати годам тюремного заключения.

Все эти годы Шпеер записывал свои воспоминания микроскопическим почерком на туалетной бумаге, обертках от табака, листках календаря, а сочувствующие охранники тайком переправляли их на свободу. Таким образом из 25 000 разрозненных листов получилось две книги — «Воспоминания» (вышли в «Захаров» в 2010 году) и «Шпандау: тайный дневник» (публикуется впервые).

---

Год четвертый

Отношение Гитлера к Аденауэру и Гёрделеру — Дориан Грей — Риббентроп и ответственность за войну — Парижские встречи с Вламником, Майолем и Кокто — Гитлер: о подавлении мятежей — Порванные рубашки — Депрессия — Утренний инцидент с Гессом — Поездка в Винницу и разрыв Гитлера с Ширахом — Планы по Востоку

18 октября 1949 года. Несколько дней назад Функу сделали операцию. Западные врачи хотели провести ее в американском госпитале, но русский директор не разрешил. В Шпандау привезли передвижную операционную армейского типа. Сложную операцию проводил французский врач. В соответствии с правилами присутствовали три охранника. Один потерял сознание. В подвале наготове стоял гроб.

За Функом ухаживает французская медсестра. Мы ее не видим — как только она появляется, нас запирают в камерах. Я этому даже рад. Я столько лет был лишен женского общества, что теперь боюсь оказаться неловким и неуклюжим.

22 октября 1949 года. Функ вне опасности. Он без ума от мадемуазель Антисье, но, к его огорчению, она не разделяет его чувства. Однако не лишает его иллюзий.

24 октября 1949 года. Говорят, Аденауэр, бывший мэр Кельна, стал главой нового западногерманского правительства. Помню, Гитлер назвал его способным человеком; кажется, это было в 1936 году за чаем в Нюрнбергской гостинице «Дойчер Хоф». Либель незаметно подвел разговор к значимости мэров, желая похвастаться своей работой в Нюрнберге. Благодаря дару предвидения и решимости, заметил тогда Гитлер, Аденауэр создал кельнский «зеленый пояс» с системой объездных дорог; он также пригласил в Кельн крупных градостроителей и построил уникальную ярмарочную площадь на правом берегу Рейна. По словам Гитлера, он по сей день находится под впечатлением проекта Аденауэра, погрузившего город в долги. Что значат несколько дурацких миллионов по сравнению со смелым планом города, с архитектурной концепцией? Жаль, что из-за политической позиции Аденауэра Гитлер не использовал способности этого человека.

Гитлер ценил Аденауэра за упорство: наверняка он поссорился бы с этим сложным человеком при первой же встрече. Однажды он попытался договориться с одним из мэров-аристократов, и хотя тот не без симпатии относился к «национальной революции», они мгновенно повздорили. «Этот Гёрделер ставит мне палки в колеса! — не раз жаловался мне Гитлер. — Он прекрасно знает, как я хочу поставить новый национальный памятник Рихарду Вагнеру. Я лично сказал ему, что утвердил проект Хиппа. Но он все время придумывает новые уловки, чтобы помешать сносу жалкой старой статуи, возведенной неумелым скульптором. — В голосе Гитлера появились стальные нотки: — Гёрделеру хорошо известно — я даже обсуждал с ним детали, — что мне особенно нравится большие величественные рельефы, что все должно быть сделано из лучшего унтерсбергского мрамора. Мне пришлось снять Гёрделера с поста рейхскомиссара из-за его бюрократического подхода к работе. Если он в скором времени не образумится, он больше не будет мэром. Через шесть месяцев напомните мне об этом, Борман».

И в 1937-м Гёрделер так-таки лишился всех официальных постов. В то время никто и вообразить не мог, что семь лет спустя заговорщики выберут прежнего мэра Лейпцига преемником Гитлера.

26 октября 1949 года. В соответствии с мерами по самосохранению я приступил к выполнению программы упражнений, направленных на укрепление сердца и мышц. Я собираюсь засыпать яму объемом примерно сто пятьдесят кубометров, и для этого мне придется перетаскать песок из кучи на другом конце сада. Вдобавок я отмерил расстояния в сто и двести метров и иногда совершаю пробежки на эти дистанции. Врач прописал мне спортивную обувь. Я не бегал несколько лет, и теперь мои «достижения» приводят меня в уныние.

2 ноября 1949 года. Побегал несколько дней, и у меня распухло колено. Врач прописал постельный режим. Глотаю таблетки в огромных количествах и принимаю витамины.

С каждым письмом из Гейдельберга приходят семейные фотографии. Я рассматриваю их снова и снова, сравнивая со старыми снимками — хотя бы так я смогу видеть, как растут дети. Долго ломал голову над одной фотографией, которую получил сегодня: лоб явно Фрица, и стрижка тоже предполагает, что это один из мальчиков, но подбородок, похоже, принадлежит Хильде, а по глазам — вроде бы Маргарет. Может, это все-таки Маргарет с короткой стрижкой? Надеюсь, это не Эрнст. Совсем недавно я перепутал Эрнста с Арнольдом.

Прошло больше четырех лет с тех пор, как я видел их в последний раз. Эрнсту, самому младшему, было тогда полтора года; сейчас ему больше пяти. Арнольд подошел к подростковому возрасту, а Альберту уже пятнадцать! Через пять лет трое из моих детей станут взрослыми. Раньше я с удовольствием ждал этого периода в жизни детей. Теперь во мне все больше крепнет чувство, что я потерял детей навсегда, а не только на срок заключения. Откуда возьмутся чувства после двадцати лет разлуки? Иногда я боюсь, что если меня вдруг выпустят раньше срока, это нарушит процесс взросления. Когда меня посещают такие мысли, я иногда думаю, что было бы лучше, если бы я никогда не вернулся домой. Что они будут делать с шестидесятилетним незнакомцем?

4 ноября 1949 года. Все еще в постели. Сегодня снова пять часов провел за чтением. Размышлял. Грустил по дому. Тосковал по семье. Боли в груди и в области сердца.

Несколько часов изводил себя мыслями о том, что дети меня забыли, а жена хочет развестись. Фантазии? Или мое подсознание таким безумным образом реагирует на страх перед встречей с семьей, страх перед возвращением домой?

5 ноября 1949 года. Депрессия. Почти нет желания жить.

7 ноября 1949 года. Днем приснился сон: мы с женой ссоримся. Она в гневе уходит от меня по саду. Я иду за ней. Внезапно от нее остаются только глаза. Они полны слез. Потом я слышу ее голос. Она говорит, что любит меня. Я пристально смотрю в ее глаза; потом крепко обнимаю. Я просыпаюсь и понимаю, что плакал впервые после смерти отца.

8 ноября 1949 года. В течение последних нескольких дней, во время дневного отдыха, Джек Донахью приносил мне книгу, только что вышедшую на воле. Ее написал драматург Гюнтер Вайзенборн. Студентом я видел в Берлине его пьесу о подводных лодках. При Гитлере его посадили в тюрьму, и эта книга, под названием «Мемориал» — его дневник, воспоминания о тех годах. В одном отрывке он вспоминает, как незадолго до начала войны увидел Гитлера в Мюнхенском Доме художника, сидящего в кругу приближенных:

«Человек, которого они назвали фюрером, в тот вечер изображал хорошего парня с выражением милого изумления в глазах. Когда этот человек произносил несколько слов, все сидящие вокруг него паладины подобострастно наклонялись вперед, тянулись к одной точке: рту деспота с кляксой усов на губе. Словно теплый ветер покорности молча склонил эти надменные головы, и я не видел ничего, кроме складок жира на шеях наших лидеров…

Толстощекий Гитлер принимал эту волну раболепия. Он в свою очередь слегка склонился к Шпееру, который сидел справа от него и изредка ронял несколько учтиво скучных слов. Обрушившийся на него поток почтения Гитлер передавал Шпееру; это напоминало эстафету обожания. Шпеер, казалось, был окружен восхищением и любовью; именно он сгребал подношения, будто какую-то мелочь».

Странно читать подобное наблюдение в этой камере. Оно напомнило мне одно замечание моего помощника Карла Марии Хеттлага. Однажды после вечернего визита Гитлера в мою мастерскую он сказал, что я — безответная любовь Гитлера.

Это была не гордость. И не попытка отстраниться от Гитлера. Сегодня с моей нынешней выгодной позиции мне кажется, что в отношениях с людьми я всегда держался отчужденно, и эта отчужденность, возможно, была разновидностью застенчивости. С другой стороны, я был молодым человеком тридцати лет, которому все говорили, что он строит на века — и я чувствовал груз огромной ответственности. Я видел себя в разрезе истории. Может, я и хотел бы проявить свое глубочайшее почитание; но я никогда не умел свободно выражать свои чувства. Не мог даже в этом случае, хотя мне часто казалось, что Гитлер возвышается над всеми, кого я знаю, может, даже над моим отцом, которого я искренне уважал.

20 ноября 1949 года. Продолжаю размышлять о глубинных причинах моего сдержанного отношения к людям. Двенадцать лет в ауре гитлеровской власти, вероятно, лишили меня непосредственности, которая, безусловно, была мне свойственна в юности. Не стоит убеждать себя, что меня просто подавляло влияние великой личности и порученных мне исторических задач. Это также было рабство в самом широком смысле слова, а не только в его сублимированном, психологическом значении. Ведь мои честолюбивые замыслы полностью зависели от прихотей Гитлера. Вчера он мог назвать меня гением архитектуры, но кто мог гарантировать, что завтра он не скажет: «Гислер мне нравится больше Шпеера»? Вполне возможно, с 1943-го он в самом деле предпочитал мне моего мюнхенского соперника.