Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго

• Название: Любовь в ритме танго
• Автор: Альмудена Грандес
• Издательство: ACT, ACT МОСКВА
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-037047-4

История женщины с романтичным именем Малена Фернадес де Алькантара.

История таинственного подарка ее деда — веками хранившегося в семье загадочного изумруда, фамильной реликвии, способной спасти от смерти.

История многолетнего соперничества Малены с сестрой — и ее поисков собственного места в этом жестоком мире.

История загадочного проклятия, которое из поколения в поколение тяготеет над женщинами семьи Алькантара.

История жизни в жестоком и прекрасном ритме танго…

---

Тут акушерка повернулась на каблуках и устремилась к двери, даже не взглянув на меня.

— Кто-нибудь позвонил доктору?

— Да, — ответила регистраторша. — Ее муж позвонил, он сказал, что доктор уже едет, просто немного задерживается. Ты же знаешь, он живет в Гетафе.

Дверь закрылась, и я снова осталась одна. У меня было четкое ощущение того, что боль распространяется по всем направлениям моего тела, она становилась все сильнее и мучительнее, но это помогало мне оставаться в сознании и держать глаза открытыми. Я смотрела на белую стену. Ничего не происходило.

— Послушайте… — я услышала голос акушерки прежде, чем дверь снова открылась. — Полезно, чтобы и вы это видели.

Сантьяго вошел следом за ней, смущенный, бледный, он вошел так тихо, словно не чувствовал своих ног. Он смотрел на меня и еле сдерживал слезы. Я думаю, он хотел улыбнуться, но я не поняла смысла этой гримасы, а только чувствовала его очень сильный страх. Ужас и паника полностью завладели мной, когда я это поняла. Акушерка правой рукой подняла простыню и заговорила тоном специалиста.

— Это ягодицы ребенка… Видите это? А это ножки. Все очень плохо.

— Да, — я почти не слышала ответа, а она продолжала говорить ровным голосом.

— Я хотела, чтобы вы видели.

— Да, — оставалось сказать Сантьяго, и тут она совсем обнажила меня, потом прижала к себе, чтобы засунуть мои руки в рукава холодной зеленой рубашки, которая пахла щелоком, так же, как плитка в колледже.

— Он умер? — спросила я, но мне никто не ответил.

Она обогнула кушетку, оказалась прямо за мной и толкнула кушетку, на которой я лежала, вперед. Мы выехали из комнаты и пересекли вестибюль клиники. Меня везли очень быстро. Сантьяго держал меня за руку и почти бежал, чтобы поспеть за нами. Ситуация казалась мне комичной, но я не помню больше ничего, за исключением того, что я совсем не могла думать, не могла ничего чувствовать, даже боль, словно не имела ничего общего с этим местом, как будто меня здесь и не было, словно все это происходило не со мной. Я видела, как мимо проходят какие-то женщины в зеленых одеждах, смятение и страх на лице моего мужа, причина которого находилась между моими ногами. Все мы были словно герои плохого, дешевого сентиментального фильма, и даже не главные герои. Я не сознавала, жива я еще или уже нет, где я нахожусь, что это за кушетка, а когда заговорила, то не услышала своих собственных слов.

— Мы едем в палату, верно?

— Нет, — ответила мне акушерка за моей головой. — Мы едем прямо в родильное отделение.

— А! — протянула я, Сантьяго смотрел на меня и плакал, а я ему улыбнулась, действительно улыбнулась открытой настоящей улыбкой. Я не знала, почему улыбалась, но я абсолютно сознательно хотела улыбаться. — Ребенок мертв, правда?

Никто мне не ответил, и я сказала себе, что наступил момент, чтобы попрактиковаться в дыхании, которому я научилась на курсах, и опять же я не знала, почему это делала, но я начала и прошла, шаг за шагом, все этапы этого процесса: я делала глубокий вдох, потом задерживала дыхание. Если бы я спросила себя, эффективна ли эта техника, то не смогла бы ответить на этот вопрос, потому что не чувствовала физической боли, только невыносимое давление на желудок, а облегчения я не чувствовала никакого. Передняя часть каталки ударилась в белую дверь, две створки из податливого пластика с круглыми окошечками наверху закрылись, и рука Сантьяго покинула меня.

— Вам придется подождать, — сказала акушерка.

— Нет, — запротестовал он, — я хочу войти.

— Нет. Это невозможно. Вам придется подождать.

Над моей головой проплывали лампы, много круглых лампочек, плафоны из темного пластика, множество людей сновало вокруг меня, пока я продолжала заниматься своим дыханием, я делала глубокий вдох, потом задерживала дыхание. Все женщины, окружавшие меня, что-то со мной делали, а я задерживала дыхание, потом делала глубокий вдох, я ни о чем не думала, пока акушерка, встав между моими ногами, как раньше, не заговорила.

— Я сделаю тебе укол. Это анестезия…

— Очень хорошо, — ответила я и почувствовала, как меня укололи. — Ребенок мертв, разве нет?

— Теперь я сделаю надрез маленьким ланцетом, тебе больно не будет.

Мне не было больно. Тут вошла еще одна женщина, молодой врач, ее я не знала, она была одета в белый халат и казалась испуганной.

— Как тебя зовут? — спросила меня медсестра, которая стояла слева от меня.

— Малена, — ответила я.

— Отлично, Малена. Теперь тужься! И я тужилась.

— Тужься! — говорили мне, и я тужилась. — Очень хорошо, Малена, ты все делаешь очень хорошо. Теперь еще раз…

Они говорили мне, чтобы я тужилась, и я тужилась. Так прошло много времени, я ничего больше не помню, какие-то крики, а мне говорили только одно: «Тужься, Малена!» И я тужилась, а они меня подбадривали. Я спрашивала, мертв ли ребенок, но никто мне не отвечал, потому что мне не следовало ничего спрашивать, только тужиться, и я тужилась. Потом я спрашивала себя много раз, почему я тогда не плакала, почему не жаловалась, наверное, потому, что у меня ничего не болело в тот момент. Теперь же я уверена, что никогда в жизни мне не придется испытать ничего более ужасного, я тогда не могла понять этого, потому что ничего не чувствовала. Я только хотела знать, мертв ли ребенок, я хотела, чтобы кто-нибудь ответил мне хотя бы раз, сказал мне, мертв ли ребенок, а никто мне ничего не говорил. Они говорили только одно: «Теперь, тужься, Малена», и я тужилась, а они все повторяли: «Очень хорошо». Они говорили эти слова в каком-то определенном ритме.

— Ребенок жив, Малена, он живой, только очень маленький, ему очень плохо, он очень слаб. Но все прошло как нельзя лучше для него, ты понимаешь?

Я не понимала, но ответила: «Да».

— Теперь я достану его. Я просуну руку, чтобы взять ребенка за голову и помочь ему. Понимаешь?

Я не понимала, но снова ответила «да», и врач нависла очень близко надо мной, над телом, которое теперь было не совсем моим. Мне казалось, что меня разрывают изнутри, — жуткая мука. Медсестры успокаивали меня, а я смотрела на лампы и ничего не говорила. Я почти не слышала голосов, потому что теперь никто не говорил, чтобы я тужилась, а я не могла ничего не делать, я не верила этой женщине, и в последний раз спросила, умер ли мой ребенок, и тут все закончилось.

Я не видела моего сына. Мне его не показали, но я услышала, как он плачет. Я тоже хотела заплакать и приготовилась обнять его, потому что теперь они должны были принести его, сейчас же принести его мне, — я бы взяла его на руки. Вот, что должно было произойти, так происходило во всех фильмах и книгах. Раз он был жив, они должны были принести мне его, но я слышала негромкие голоса, шушуканье, а плач удалялся от меня.

— Реанимация готова?

— Да. Вы его взвесили?

— Да, один килограмм семьсот восемьдесят граммов.

Тут я поняла, что они его не принесут, и желание плакать ушло. Акушерка заканчивала зашивать меня, когда мой гинеколог наконец прибыл, чистый, хорошо одетый — безупречный. Я спросила себя, позавтракал ли он, и ответила себе, разумеется, почему же он не должен был этого делать. Он поздоровался со мной, сказал, чтобы я не волновалась, что с ребенком все в порядке, насколько возможно при таких обстоятельствах, что его поместили в инкубатор, Сантьяго теперь с ним, в этом госпитале лучший неонатальный центр в Мадриде, мы должны надеяться, не надо терять веры, с нею можно все преодолеть. В этот момент у меня появилось новое чувство, не тягостное, но горькое, хотя даже теперь я не могу точно его осмыслить. Следовало еще достать плаценту.

— Хочешь, чтобы ее сохранили для анализа? — я услышала голос акушерки.

— Нет, мне все равно, — ответил он. — Не забудь, нужно сделать бандаж.

Со мной они больше не говорили. Меня вывезли из хирургии, вкатили в лифт, потом в палату, переложили на кровать и оставили одну. За окном виднелись верхушки черных тополей, старых, застывших от холода, таких несчастных, как и все остальные деревья, которые я знала. Бездомные деревья, сказала я себе, глядя на них.

* * *

Я пробыла в молчании больше часа, лежала в кровати, глядела в окно, мои ноги были скрючены, но я не двигала ни одним мускулом. Каждые двадцать минут заходила медсестра, распрямляла мои ноги, делала мне массаж живота, вытаскивала полный крови тампон и засовывала новый, чистый. Она не говорила, я тоже. Ей было все равно, мне тоже. Больше всего я думала о деревьях.

Позвонил муж, спросил, как я себя чувствую. Я ответила, что хорошо, тем же тоном, каким говорила тысячи раз. Я была спокойная, бесчувственная, отсутствующая, но, несмотря на это, не отважилась спросить о ребенке. Сантьяго сделал длинную паузу, тягучую, я знала, что должна была спросить, но это было выше моих сил. Он сам решил заговорить и рассказал мне все. В госпитале его еще раз взвесили, один килограмм девятьсот двадцать граммов, это был окончательный вес. Кажется, с ним все в порядке, его осмотрели очень внимательно, сделали ему томографию и срочные анализы, ребенок цел, все органы развиты, он дышит самостоятельно, педиатры говорят, что это самое главное, что не нужно помогать дыханию, но он очень слабый, конечно, очень маленький, и очень худенький, кажется, он начал терять в весе еще у тебя внутри, он был очень голоден, прежде чем родиться, потому что твоя плацента превратилась в негодный кусок ткани, никто не знал, почему такое случилось, она плохо защищала его, потому что весь кальций поступает через плаценту, а она не могла питать его, все врачи единодушны в этом. Можно сказать, что он сам спровоцировал свое рождение, чтобы выжить. Он очень мучился, и все могло плохо закончиться, более предсказуема была твоя почечная недостаточность, вовремя это не выявили, ничто не предвещало осложнения, и просто счастье, что все прошло без особых проблем. Единственное, что ему теперь следует делать, это есть и набирать вес.