Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

• Название: Всё тот же сон
• Автор: Вячеслав Кабанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний.

«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.

Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.

Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…

Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.

Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».

---

Ххульзжий. Что это? А вот что.

В главе XIII «Записок», названной «Исчисление рек и речек, орошающих черкесские земли», Хан-Гирей называет речку Ххульзжий с указанием, что впадает она «в Геленчикский залив», а в особом примечании добавляет: «Около устья сей реки стоит на прекрасном лугу Геленчикское укрепление…»

Вот он, вот он тот луг под бело-розовым кружевом, что увидел когда-то с горы конный черкес!

И ещё, если можно, о стиле.

В окрестностях Геленджика, близ нынешнего Михайловского перевала, на склонах и подножиях горы Тхачехочук расселялось черкесское племя шапсугов. Правда, шапсуги — это уже по-русски. А у Хан-Гирея это племя зовётся шапсхгцы, и они «более других производили в разные времена беспокойства и разорения по границе черноморских казаков…» Но дело не в этом. Хан-Гирей повествует о начале шапсугского племени:

Аравитянин именем Смден в энтузиазме огорченного человека выколол глаза одному соотечественнику своему, сильному по связям. За такой поступок виновник был приговорен, по законам возмездия, лишению глаз. В избежание этого наказания Смден с несколькими семействами ему подвластных или соумышленников, оставив свою родину, достиг Румелии, оттуда во время халифатства Алия его потомки переселились в Тавриду… Потомки Смдена и его партии вместе с кабардинцами оставили Тавриду, перешли к Кавказским горам и, постепенно подвигаясь к востоку…

В общем, расселились они, в конце концов, вдоль речки Шайпсхго, от имени которой и взяли себе племенное имя.

Всё это, конечно, любопытно… Но как вам нравится этот аравитянин Смден, что выколол кому-то глаза в энтузиазме огорчённого человека!

Вот уж спасибо Николаю Ивановичу Гречу, что поленился выправлять стиль Хан-Гирея!

Итак, император «Записку» получил своевременно и даже несколько раньше — в отлично каллиграфированном виде и под атласным, с золотыми тиснениями переплётом. Эти труды принесли Хан-Гирею чин полковника, должность командира Кавказско-горского полуэскадрона и придворное звание флигель-адъютанта. Мало того, Николай Павлович ставил другим офицерам Хан-Гирея в пример и ласково называл его Le Caramsine de la Circassie.

Судьба же самих «Записок» не была столь счастлива. И западню для них устроил сам Хан-Гирей. Он, помимо исторических, географических и этнографических сведений, поместил зачем-то главу уж совсем нежелательного свойства:

«О мерах и средствах для приведения черкесского народа в гражданское состояние кроткими мерами, с возможным избежанием кровопролития».

Вот ведь что удумал благородный Хан-Гирей! А Николай-то Павлович, как водится, «Записки» отдал для отзыва генералам своим, воюющим Кавказ…

— Если кроткие меры и без кровопролития, то для чего же тогда мы?! — так рассудили генералы и сделали отзывы, вслед которым военный министр положил резолюцию:

«Сочинения Хан-Гирея приобщить к секретным сведениям, имеющимся в Департаменте Генерального штаба о горских народах».

И «черкесский Карамзин» до конца своей жизни не то что «Записки» не издал, но и в глаза не увидел, хотя и предпринимал к тому энергичнейшие меры, кои, надо признать, не остались без последствий, и в Департаменте Генерального штаба завели даже дело «О просьбе флигель-адъютанта полковника Хан-Гирея относительно возвращения ему представленной рукописи». Так что «дело»-то, было, только не было рукописи. И ведь только сказать: Бенкендорф хлопотал! А «Высочайшего соизволения не последовало».

«Записки» тонули в омутах военных канцелярий и так глубоко залегли и покрылись илистыми слоями, что не коснулись их ни войны, ни революции, ни даже «окончательное решение национального вопроса», а найдены были они случайно, уже в эпоху первой коммунистической оттепели, когда на время позволено стало иным, особо любопытствующим, немного порыться в архивах.

Бедный князь Хан-Гирей! Ведь он, как и российский Карамзин, пиша «Записки», единственно о благоденствии и славе народа своего печаловался. И в устроении великой России счастливый видел пример для милой Черкесии… Бедный, искренний, благороднейший князь Хан-Гирей, — он фасадную часть Империи и отеческую ласку Государя за правду почёл… Никаких либеральных химер ни в уме, ни в сердце своём не держал:

Счастлив народ, которому священная рука человеколюбивого правителя отверзает врата благоденствия. Где нет власти единодержавной, там с искони нет согласия; там верховная власть, находящаяся в руках буйных партий, превращается в пагубную страсть, которая, разливая свирепое пламя междоусобия в народе, производит кровавые мятежи, что случилось во многих странах, не подвластных единодержавию, что случилось и в Черкесии.

Прочитав сегодня этот чудный по пластике выражений отрывок, кто-то скажет: вот истинная отповедь пагубному демократизму! Не приходится спорить: Хан-Гирей уж никак не причастен к благомечтательному, ни на что не похожему племени русских демократов, но его тяготение к мерам кротким и без кровопролития не позволит отнести его и к приверженцам мощной державности, разве что в сказочном её воплощении — «под священной рукой человеколюбивого правителя…» Да и было всё это давно. И спасения искал Хан-Гирей от действительно буйного и подлинно кровавого междоусобья, которое не вспыхивало вдруг или часто, а составляло повседневную жизнь благодатного края — Черкесии.

Пиши Хан-Гирей, не пиши, а устройство Черкесского края случилось. И так, как случилось… Тут важно иное. Важно то, что труды Хан-Гирея дарят возможность тем, кому это нужно, глянуть на знакомые места в их прежнем, в их подлинном виде, когда священная рука человеколюбивых правителей ещё только тянулась к этим райским кущам.

Вот, к примеру, почёл Хан-Гирей нелишним сказать «несколько слов о пристанях, находящихся у берегов Чёрного моря, принадлежащих к Черкесии». И сказал:

Сунжук-Кале — четвероугольный замок с кирпичными стенами, имеющий в каждой стороне не более ста сажен длины, лежит в 35 верстах сухим путем от Анапы на юго-восток. Сунжукская гавань почитается за изрядную; она углубляется в берег на 5 верст длины и на 3 версты ширины; с южной стороны прикрыта высокими утесами. В нее впадает речка Цемез. От Сунжук-Кале на расстоянии около 5 часов езды на юго-восток лежит Геленчикский залив, довольно обширный, но мало посещаемый. От этого залива на юго-восток же расстояние до границ Черкесии с Абхазиею простирается около 30 верст.

Виват, Новороссийск! Виват, Геленджик! А также привет политикам «исторической школы», которым точно известно, что никакой Абхазии вообще никогда не было!

Вот только Хан-Гирей не помянул, что четвероугольный замок Сунжук-Кале был не черкесской, а турецкой крепостью, как раз в назидании черкесам Оттоманскою Портой и устроенной, дабы внушить слишком вольному народу понимание того, кто здесь, в случае чего, хозяин.

И ещё одно место…

Абрахго. Это озеро находится близ берегов Черного моря… Оно заслуживает внимания по прелестному положению своему среди прекрасных и плодоносных гор. Ширина его простирается на расстояние пушечного выстрела, а в длину еще более; речка, вытекающая из озера под его же названием, впадает в Черное море; в ней вода пресная.

Пейте вина Абрау-Дюрсо!

Разверните историю народов, рассмотрите древний быт их, и ум ваш будет поражен удивлением…

Да? Ну что ж, давайте немного попробуем. Развернём.

Престарелая мать трех братьев, отправляя сыновей своих на войну, требовала от них клятвенного обещания, что они умрут лицом к врагу и, умирая, не испустят ни одного малодушного стона. И действительно, двое из них пали на поле сражения, протягивая руки к врагам, а третий, смертельно раненный, прибыл домой, сидя еще на лошади, и несчастная мать встретила последнего сына, который, лишь только лошадь остановилась у порога, упал мертвым, не произнеся ни одного слова и стона жалобного. Злополучная мать, прежде, нежели дать свободу слезам материнской нежности, спросила сопровождающих ее сыновей воинов, указывая на труп, у ног ее лежащий: «собственными ли его руками отомщен он врагам?» — и, услышав, что он, получив смертельную рану, поразил последним ударом нанесшего ему рану, она спросила: «А братья его?» «Они умерли среди врагов, сражаясь как воины», — был ответ ей; и тогда великодушная мать, воскликнув: «Дети достойны отца! И я, счастливая мать, теперь могу плакать!» — предалась горести…