Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

• Название: Всё тот же сон
• Автор: Вячеслав Кабанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний.

«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.

Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.

Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…

Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.

Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».

---

Это всё, разумеется, не в укор А. Денисову — напротив, спасибо ему за смелость. Он пишет:

В начале Русско-японской войны у некоторой части населения Геленджика наблюдался так называемый «квасной патриотизм». Затем наступило разочарование. С Дальнего Востока стали поступать сведения о неудачах русских войск. Молебны о даровании победы не помогали. Жители перестали осаждать магазин, где продавались новороссийские газеты. Росли, находя питательную почву среди населения, антивоенные настроения.

В ноябре 1904 года в Геленджике появилась листовка, озаглавленная «Требуйте прекращения войны». Начиналась она словами: «Люди добрые. Вот уже десятый месяц рекой льётся неповинная кровь людей…» Далее говорилось о напрасных жертвах на полях Манчжурии. Заканчивалась листовка призывом не принимать в этой войне никакого участия.

Автором листовки, напечатанной в одной из подпольных типографий, был ветеринарный врач А.В. Юшко. Он считал, что анонимное воззвание не будет иметь успеха, предлагал, открыто подписываться. Тот экземпляр листовки, который изъял урядник, подписали подлинными фамилиями до сорока человек. Это были жители Криницы, Михайловского перевала, Геленджика, Новороссийска и Екатеринодара (Краснодара).

Авраам Васильевич хотел придать успех воззванию не только подписями жителей Черноморской губернии, но решился на крупное дело. Он отослал воззвание Толстому, сопроводив его таким письмом:

Страшное преступление, совершающееся сейчас на Дальнем Востоке, побудило нас и криничан и некоторых из наших новороссийских и екатеринодарских друзей обратиться к обществу с воззванием, заявить открыто правительству, что ни мы, ни наши сыновья и братья, души и тела которых убивают на востоке, не хотим войны. Сами мы требуем и других приглашаем требовать остановки этой бойни. Воззвание выпущено нами в 10 т. экземпляров. А вас просим не отказать дать им дальнейшее направление — царю ли, или кому найдете нужным.

Но Толстой уже на второй день от начала войны записал в дневнике:

Хочется написать о том, что, когда происходит такое страшное дело, как война, все делают сотни соображений о самых различных значениях и последствиях войны, но никто не делает рассуждения о себе: что ему, мне надо делать по отношению к войне.

Конечно, Авраам Васильевич именно подумал, «что ему делать», и сделал. Но ещё раньше сам Толстой подумал и раньше сделал: написал и в начале мая отправил Черткову в Лондон для опубликования статью «Одумайтесь!». Поэтому на обращение Юшко отвечал так:

Дорогой Абрам Васильевич,

Простите, что долго не отвечал на ваше письмо. Был очень напряженно занят, а главное то, что не мог дать желаемого вами ответа… Не согласен же я только в том, чтобы подписывать воззвание, а не согласен подписывать, п. ч. я свое воззвание написал и больше ничего сказать не могу. Не могу и взять на себя передачу царю воззвания… Не думаю, чтобы воззвание имело воздействие на правящие сферы, хотя очень желал бы этого, но думаю, что распространение такого воззвания полезно.

Простите, если вы недовольны моим отношением к этому делу. Надеюсь, что это не повлияет на ту любовь и уважение, которые соединяют нас.

20 ноября 1904. Л. Толстой

Скажу в скобках, что в этом письме Толстого все запятые на месте, потому что списано оно не с оригинала, а с печатного собрания сочинений.

И в качестве уже post post scriptum’а об Аврааме Васильевиче, напоследок, приведу ещё фрагмент более раннего толстовского к нему письма и тоже из «собрания», куда оно попало не из копировальной книги, а «напечатано по автографу, находящемуся у Евдокии Арефьевны Юшко (Краснодар)»:

… Не унывайте, милый друг, жизнь ваша уже сделала много добра, и, вероятно, не вероятно, а наверное, сделает еще много добра людям, хотя вам и нам, может быть, и не придется его видеть.

Братски целую вас и вашу жену и детей.

19 окт. 1900. Лев Толстой

И в этом же томе сочинений, изданном в 1933 году, даются справки о жене адресата, самом адресате и детях, рождённых к 1900 году, которых поцеловал Лев Толстой:

Юшко Евдокия Арефьевна (р. 1870)

Юшко Авраам Васильевич (1867–1918)

Дети:

Василий (1892–1918)

Роман (1898–1918)

Вера (р. 1896), ныне участковый врач в с. Калинине Кубанского округа.

Итого, значит, жизни Авраама Васильича было 51 год, Васи — 26, а Ромика — 20.

Черкесский Карамзин

— Из разговоров твоих, Гирей, заметно, что ты таки порядочно знаком с историей горских кавказских племён. Государю-императору угодно ехать на Кавказ будущим летом. Может быть, он возьмет тебя в свите своей… Но это ещё не верно. А верно то, что Государю угодно, чтобы ты написал собственно для него записку о горских племенах, о которых, как слышно, ты кое-что уже имеешь у себя написанное. Надо, чтобы такая записка была у Государя не позже, как через два месяца или даже через шесть недель.

Так говорил граф Александр Христофорович Бенкендорф в Петербурге в зиму с 1835-го на 1836 год. Во всяком случае, так вспоминал об этом петербургский старожил Бурнашев, и так, примерно, передал смысл этой речи. Оговоримся, что Бурнашев, Владимир, был молодой ещё тогда журналист, сказать точнее, дворцовый хроникёр на гонорарах в виде перстней и табакерок, а также сочинитель статей для сельских хозяев, что не мешало ему при том «печь детские книжки, словно блины», пописывать всяческую разность в «Северную Пчелу» и, плюс, иметь «частные занятия» в III Отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии. За эти все столь многие дарования, ведущие к рассеянности жизни, Николай Алексеевич Лесков назвал Бурнашева первенцем российской богемы — не без ехидства, разумеется.

Но это всё о том, кто вспомнил, в чём интереса мало. Про Бенкендорфа, в общем-то, известно… А кто же сам Гирей?

Черкес Хан-Гирей был княжеского рода… Иные напрасно смеются, что на Кавказе, мол, все князья. Если князей и стало много, то это когда их и вовсе не стало. Тут всё, как в России: когда дворян извели до третьего колена, тогда возникли «широкие слои дворянства», да не просто дворянства, — быть просто дворянином кому же охота! — а всё графы, князья да бароны… Но это так, реплика в сторону.

Хан-Гирей, повторюсь, из княжеского рода. Его отец в Черкесии был очень влиятелен, и турки предлагали ему принять правление над всеми закубанскими горцами. Однако князь Махмет Крым-Гирей предпочёл покровительство России и перешёл на правый берег, за что подвергся набегу со стороны врагов-соплеменников, имевших турецкую ориентацию. Умирая от ран, отец завещал отослать малолетнего сына в Тифлис, к генералу Ермолову под крыло и защиту. Там юный Хан-Гирей прошёл первоначальное обучение, и так успешно, что Алексей Петрович направил своего воспитанника в Петербургский кадетский корпус.

Хан-Гирей во всём был успешен, и карьера ему открылась. «Записка» его о Черкесии много тому способствовала, хоть в русском письме он всё же был затруднителен, но помог Бенкендорф — свёл Хан-Гирея с «генерал-полицеймейстером русской грамматики» Гречем.

Греч досуги имел небольшие и призвал Бурнашева для обработки записей, а сам проходился потом — «генеральской рукой мастера». Но не очень и проходился, а может быть, почти и вовсе не трогал, полагаясь на рвение юноши. Бурнашев же, он тоже робел в редактуре, уповая на генеральский глаз. Это были счастливые обстоятельства, и подлинный стиль Хан-Гирея остался, а также остались, что особенно важно, его написания черкесских имён и названий — сколь диких для русского уха, столь же и подлинно звучащих.

Ххульзжий. Что это? А вот что.

В главе XIII «Записок», названной «Исчисление рек и речек, орошающих черкесские земли», Хан-Гирей называет речку Ххульзжий с указанием, что впадает она «в Геленчикский залив», а в особом примечании добавляет: «Около устья сей реки стоит на прекрасном лугу Геленчикское укрепление…»

Вот он, вот он тот луг под бело-розовым кружевом, что увидел когда-то с горы конный черкес!

И ещё, если можно, о стиле.

В окрестностях Геленджика, близ нынешнего Михайловского перевала, на склонах и подножиях горы Тхачехочук расселялось черкесское племя шапсугов. Правда, шапсуги — это уже по-русски. А у Хан-Гирея это племя зовётся шапсхгцы, и они «более других производили в разные времена беспокойства и разорения по границе черноморских казаков…» Но дело не в этом. Хан-Гирей повествует о начале шапсугского племени: