Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

• Название: Всё тот же сон
• Автор: Вячеслав Кабанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний.

«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.

Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.

Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…

Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.

Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».

---

Юрий Владимирович, прочитав сценарий, решительно сказал:

— Хозяйкой буду я!

Он очень хотел руководить издательским репертуаром, замечая болезненно в нём оппозиционность, и дружески, с металлом в голосе, советовал издать хоть что-нибудь патриотическое. В ходе диспутов Юрий Владимирович наконец-то произносил: «Я приказываю», я бросал антитезу: «У вас нет на это права», тогда Торсуев преображался, делался похожим на Чапаева и, сверкнув очами, хлопал ладошкой по столу:

— Нет? Так будет!

За «Перестройку в зеркале прессы» Торсуев горячо болел. И столь же сильно опасался перегибов. Наверху всё ещё шло перетягивание каната. В конце концов, Юрий Владимирович с трагическим лицом умолил нас посоветоваться с Комитетом. Хотя бы показать состав, мы дрогнули и согласились. Торсуев договорился, а я отвёз «состав» и передал его советнику Ненашева.

Вся эта возня нас сильно задержала, и раньше нашего вышел сборник «Иного не дано». Ему и достались свежие лавры.

Долго ли, коротко ли, советник председателя Адамов мне позвонил, поздравил с «отличным сборником» и сказал, что можно забрать «материал».

Материал был мною отстукан на трёх листочках, и, когда Адамов мне его протянул, я мельком глянул и радостно заметил, что листочки — мои, без поправок. Мы обменялись улыбками, рукопожатиями, и я на крыльях полетел в издательство. И только тут, за своим рабочим столом обнаружил, что купон-то фальшивый. Листочки такие же, как мои, машинка такая же и, главное, расположение текста — один к одному… Но — откуда-то взялся Проханов, ещё и ещё что-то, ему подобное, Окуджава пропал, возник Проскурин, и, главное, — вместо Яковлева явился Лигачёв!)

Кабанову.

Скажите о своём отношении к Ельцину.

— Очень хорошее. С ним перестройке повезло.

Будут ли издаваться произведения Александра Солженицына в ближайшее время? По проблемам и масштабам «Архипелаг Гулаг» его гораздо значительнее «Детей Арбата».

Ф.А. Назаров

____________

В президиум.

Удастся ли вернуть Москве «Охотный ряд» и «Моховую»?

____________

Председателю.

Просим дать слово Т.И. Заславской.

С уважением, балкон

Т.И. Заславская говорила долго, но слушали её неотрывно, несмотря на позднее время и жуткую усталость.

Последняя записка:

т. Кабанов В.Т.

Пора закругляться. Завтра на работу. Заморите всех. Кто будет выполнять план?

Сотрудники издательства

И мы вышли на воздух в двенадцать часов ночи.

Москва, издательство «Книжная палата»

Прочитал я в книге В. Гроссмана «Жизнь и судьба» (выпущенной издательством в 1988 г.) статью Е. Коротковой-Гроссман. И вспомнил, когда вернулся с фронта в конце 1945 г., я прочитал книгу Бубеннова «Белая берёза». После прочтения у меня возникло такое омерзение к её содержанию и к автору. «Каков подхалим!» — подумалось мне. Дал прочитать товарищам-фронтовикам. Спросил их: «Ну, как вещь?» — они были такого же мнения об этой книге.

Уж больно подхалимски он нарисовал портрет Джугашвили (этого палача). Якобы сидит солдат в траншее ночью и видит — идёт над траншеей облик Сталина — весь в лучах и ореоле святого. Собственно, не идёт, а плывёт, витает. Какая низость и тупость, подхалимство. Ужас!

Нам на войне, в грязи, в холоде, во вшах, голодным, холодным, а то и мокрым — зимой, осенью, весной было, якобы, время думать об этом палаче. Мы, себе на уме, посылали им с Гитлером проклятья, а не молились на него. А эти бубенновы получали награды и сталинские премии за брехню. Думают, что народ им верил? Да, может, они и не думали, а тряслись за свою шкуру.

Статьи, корреспонденции, стихи таких писателей как В. Гроссман, И. Эренбург, Твардовский, Полевой мы читали в траншеях с упоением и согревались ими по-настоящему, по-человечески!

Ветеран войны и труда, инвалид Вас. Еф. Яшников.

Оренбургская обл., Тоцкий р-н, с. Тоцкое,

ул. Полевая, дом 9, кв. 6.

Это как отзыв о книге и памяти В. Гроссмана. Если издательство не сможет напечатать это моё послание, то прошу, пожалуйста, перешлите моё письмо Е. Коротковой-Гроссман.

29/IX — 89 г.

Письмо, конечно, хорошее и очень нужное для нас, для поддержания духа. К тому времени, когда пришло это письмо, мы уже подписывали в печать второе издание романа. Поразительно и замечательно вот что. К этому, второму, изданию Анатолий Бочаров написал статью «По страдному пути», где процитировал авторский дневник прохождения в «Новом мире» рукописи первого романа дилогии «За правое дело». Это 1950 год.

28 апреля уже была получена вёрстка. Но…

29 апреля. По доносу Бубеннова печатание приостановлено.

Вот если бы ещё и об этом знал фронтовик Вас. Еф. Яшников!

Однако была в письме его одна невольная несправедливость, в которой, конечно же, ни в малой степени он не виноват. Уж если об этом говорить, то повинен, пожалуй, один только я. Суть в том, что Екатерина Васильевна Короткова-Гроссман не писала эту статью. Написала же её — от первого до последнего слова — редактор книги Ирина Львовна Кабанова.

А было так.

Мы с Иркой прочитали «Жизнь и судьбу» в «Октябре», и оказалось, что у нас общее и странное впечатление. Роман как будто гениален… Как будто? Вот именно. Ощущение гениальности полное, а подтверждения полного нет. То ли это неотшлифованный, неокончательный ещё вариант, то ли рукопись найдена на чердаке, частично съеденной мышами… При этом всё, любое — может быть: ведь автора уже нет более двадцати лет.

И всё-таки я уже знал, что книгу надо делать. А после наших хождений по лабиринтам журнального текста я и другое знал, — что подготовку книги могу доверить только Ирине. Редакция у нас в издательстве чудесная, но так чуять текст — это совсем другое и редко бывает. К тому же в издательстве план, графики, сроки. Нет, тут необходим сторонний, свободный человек. Свободный, к тому же, в иных, и более высоких, смыслах.

Редакцию уговаривать не пришлось, уговорился и директор. С Ириной заключили договор. Дальше пошли чудеса.

В редакции «Октября» ничего по тексту прояснить не могли. Рукописи нет. Она была изъята, арестована и давно пропала.

А с чего же печатали?

«По случайно уцелевшему следу», как выразился Анатолий Бочаров.

Но намёки были. Даже такой, что есть, мол, где-то во вселенной нечто «тамиздатовское».

— Где?

Молчат, партизаны.

Связались с дочерью. Никакого толку. Показывает фотографии, байки про папу рассказывает…

Ирка мучает себя, затем меня. У неё, видите ли, ощущаемый внутренний ритм фразы не выражается её синтаксическим оформлением! Вот не было печали…

К примеру, фраза:

Но о своей работе, о той внутренней, о которой он говорил во всём мире с одной лишь Людмилой, он перестал говорить.

Ну и что? Смысл понятен. Нет — ей мало! Тут, говорит, скрыта экспрессия, она не проявлена…

Ещё фраза:

…читая даже близким друзьям записи своих, не доведённых до конца размышлений, он испытывал на следующий день неприятное чувство, работа ему кажется поблекшей, ему тяжело касаться её.

Опять что-то не то!

Ну, хорошо. Во втором случае можно применить двоеточие. Будет так:

…он испытывал на следующий день неприятное чувство: работа ему кажется поблекшей…

Нет, ей всё равно не то!

И вот, крутя-вертя, мучаясь и мучая других, Ирка по непонятному наитию прилаживает к ритмическому стыку сложный знак: запятую и тире.

Но о своей работе, о той внутренней, о которой он говорил во всём мире с одной лишь Людмилой, — он перестал говорить.

…он испытывал на следующий день неприятное чувство, — работа ему кажется поблекшей…

И стало видно, что запятая с тире работают! Всё стало на свои места. Да… но что сказал бы Гроссман?! Ирка звонит Екатерине Васильевне:

— Употреблял ли Василий Семёнович нетрадиционно запятую с тире?

— Да! Очень любил.

Потом догадка подтвердилась уже основательно, но об этом позже. И это только один пример работы впотьмах, на ощупь.

А время летело…

И статью, конечно, писала Ирка. А имя поставили Коротковой — для убедительности, что ли? — она же дочь! Я сплоховал.

В понедельник надо было категорически сдавать рукопись в набор, а в субботу Екатерина Васильевна вдруг надумала признаться, что у неё есть ксерокопия швейцарского издания романа, с которой работал (таки!) «Октябрь». Я встретился с нею в метро и взял ксерокопию.