Стюарт Исакофф - Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками

• Название: Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками
• Автор: Стюарт Исакофф
• Издательство: ACT: CORPUS
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-082076-4

Увлекательная история фортепиано — важнейшего инструмента, без которого невозможно представить музыку. Гениальное изобретение Бартоломео Кристофори, совершенное им в начале XVIII века, и уникальная исполнительская техника Джерри Ли Льюиса; Вольфганг Амадей Моцарт как первая фортепианная суперзвезда и гений Гленн Гульд, не любивший исполнять музыку Моцарта; Кит Эмерсон из Emerson, Lake & Palmer и вдохновлявший его финский классик Ян Сибелиус — джаз, рок и академическая музыка соседствуют в книге пианиста, композитора и музыкального критика Стюарта Исакоффа, иллюстрируя интригующую биографию фортепиано.

* * *

Стюарт Исакофф — пианист, композитор, музыкальный критик, преподаватель, основатель журнала Piano Today и постоянный автор The Wall Street Journal. Его ставшая мировом бестселлером «Громкая история фортепиано» — биография инструмента, без которого невозможно представить музыку. Моцарт и Бетховен встречаются здесь с Оскаром Питерсоном и Джерри Ли Льюисом и начинают говорить с читателем на универсальном языке нот и аккордов.

* * *

• Райское местечко для всех любителей фортепиано. — Booklist

• И информативно, и увлекательно. Настоятельно рекомендую. — Владимир Ашкенази

• Эта книга заставляет вас влюбляться в трехногое чудо снова и снова… — BBC Music Magazine

---

Глава 11. Рафинированность и простота

У пианистов есть четыре основных звука, как у принтеров — четыре основных цвета. Впрочем, последние зачастую комбинируются при печати, давая на выходе настоящую радугу, и сходным образом основные звуки сочетаются в разных пропорциях и при игре на фортепиано. Подобно художникам, использующим светотеневую моделировку, чтобы расширить цветовую палитру, пианисты обладают целым набором технических трюков, позволяющих выразить разнообразие окружающего мира, всего лишь нажимая на клавиши кончиками пальцев.

С помощью великого множества стилей, выработанных алхимиками, мелодистами, ритмизаторами и горячими головами, фортепиано смогло преодолеть классовые и культурные барьеры, а свою аудиторию нашли такие разные произведения, как Siege of Saragossa Готшалка, In Walked Bud Монка и бетховенский «Хаммер-клавир». Легкость, с которой инструмент утверждал себя в рамках как рафинированной, так и простонародной традиций, привел к тому, что им стали пользоваться все кому не лень, от проповедников до рок-н-ролльщиков, многие из которых создавали музыку вдали от модных клубов и солидных концертных залов.

В церковь фортепиано проникло в середине XIX века, когда псалмопевцы вроде Уильяма Батчелдера Брэдбери осознали, что его ненавязчивое звучание хорошо подходит для того, чтобы аккомпанировать хору. Детский хор Брэдбери в бродвейском молельном доме, насчитывавший до тысячи голосов, показал пример остальным — в частности, Чарльзу М. Александру из Теннесси, известному как «отцу протестантского фортепиано». Жена Александра рассказывала, что «резкие, быстрые фортепианные ноты не давали голосам разойтись друг с другом… но при этом (в отличие от органа) не умаляли ценности многоголосия», то есть, проще говоря, не заглушали певчих.

Молва о фортепиано шла по церквям всего мира. Совместно с проповедником Р. А. Торри Александр в 1902 году организовал несколько встреч ривайвелистов в Австралии. Т. Шоу Фитчетт, впервые издавший в тех краях сборник церковных гимнов Александра, рассказывал об этом: «Заберитесь по лестнице на самую верхушку и взгляните вниз. Вы увидите маленькую фигуру во фраке, расчистившую себе в людском море небольшой красный островок. По бокам от нее — рояли, а между ними — небольшой язычковый орган… С клавиатуры слетает несколько серебристых нот, тихих, но отчетливых, — это вступление „Песни славы“, и по залу пробегает шепот узнавания… слышно одно слово, „все“, и затем такая оглушительная мелодия, что крыша сотрясается от клича: „Таков будет мой венец!“»[69]

Тем временем в США Билли Сандей — профессиональный бейсболист, заделавшийся проповедником, — привлекал аудиторию своим исключительным красноречием, а с 1910 года еще и фортепианным аккомпанементом, который обеспечивал на его выступлениях мистер Гомер Роудхивер. Musical America в 1917 году писал, что два пианиста, которых Роудхивер привлек к процессу, наверняка были трехметровыми великанами, иначе не объяснить их мощнейший «оркестровый звук». Хотя самый известный пианист из всех, что работали с Сандеем, Бентли Д. Экли, был вполне обычного роста, зато отличался несносным характером. Он много пил, ругался с Роудхивером, угрожал рассказать всем, что профессия проповедника — на самом деле сплошной обман, и кончил тем, что в 1914 году отсудил у своего работодателя 10 тыс. долларов. Разумеется, христианство учит прощать, поэтому после того, как суд состоялся и деньги перекочевали из одного кармана в другой, Экли благополучно вернулся к исполнению своих обязанностей под крыло Сандея и Роудхивера.

В то же время в другой части города пианисты помогали клиентам удовлетворять их куда более приземленные нужды — именно тогда зародилась долгая и славная традиция игры на фортепиано в публичных домах. Сами инструменты размещались в борделях с середины XIX века; философ Фридрих Ницше рассказывал, как однажды наведался в это заведение и ощутил панику, когда «вокруг вдруг появилась дюжина привидений в газовых халатиках с блестками, и каждое из них выжидательно на меня уставилось. Я потерял дар речи и инстинктивно бросился к фортепиано — единственному одушевленному предмету в этой комнате».

В столь же отталкивающем антураже порой играл и Иоганнес Брамс. Но, когда практика игры на фортепиано в публичных домах распространилась в Америке, у многих джазовых пианистов сразу появилась возможность сводить концы с концами, не говоря о том, что некоторые именно здесь оттачивали свой неповторимый стиль. Бесшабашный новоорлеанский саунд, появившийся в Сторивилле, печально известном местном квартале красных фонарей, своими особенностями был во многом обязан ветхим, не до конца исправным фортепиано в домах терпимости: музыкантам приходилось по-всякому изгаляться, чтобы заставить эти потрепанные останки инструментов с западающими клавишами издавать мало-мальски приличный звук. Одним из способов было дублирование линий мелодии и аккомпанемента.

Фортепиано в публичном доме, ок. 1869 года. Джордж Эллингтон (из книги Дж. Эллингтона «Женщины Нью-Йорка, или На дне великого города»)

В комнате стоит фортепиано, на котором играет специально нанятый человек. Исполняется только бодрая современная популярная музыка, поскольку лишь ее ценят покровители подобных заведений. Во время войны хитами были такие песни, как When This Cruel War Is Over («Когда закончится эта жестокая война»), John Brown («Джон Браун»), We’ll Fight for Uncle Sam («Мы еще повоюем за Дядюшку Сэма»), Red, White and Blue («Красный, белый, голубой») и т. д. Сейчас в цене произведения Оффенбаха, а также такие песни, как Up in a Balloon, Tassels on the Boots («Кисточка на туфельках»), Rollicking Rams («Беззаботные барашки»), Bells Will Go Ringing for Sarah («Колокольчики звенят для Сары»), Not for Joe («He для Джо»), Champagne Charlie («Чарли-шампанское») и т. п.

Тон здесь задавали наряду с известными пианистами вроде Джелли Ролла Мортона или «Чемпиона» Джека Дюпри, в конечном счете уехавшими из Нового Орлеана, такие колоритные местные жители, как Вилли «Подстрели-ка-их» Холл, Малыш Плохая Погода и Татс Вашингтон. Севернее, в Седалии, Миссури, хонки-тонк-музыкант и корнетист Скотт Джоплин тоже нередко играл в борделях и клубах по интересам, правда, в более спокойной манере, подчеркивая скорее мелодию, нежели ритм (эта манера была связна то ли с тем, что изначально он просто был не очень умелым пианистом, то ли с более низким уровнем влажности в Седалии, который позволял инструментам дольше сохранять товарный вид). Как ни крути, эти заведения давали не самым опытным музыкантам прекрасную возможность развить свой талант.

Джоплин, представитель первого поколения после отмены рабства, сочинял оперные и балетные партитуры, а также фортепианные регтаймы. Нежная и меланхоличная композиция Solace с легким мексиканским флером, звучавшая в фильме «Афера», — добротный образец его извилистых сентиментальных мелодий. В одной из его опер, «Тримонише», ни арии, ни речитативы не имеют вообще ничего общего с регтаймом. А его самой известной вещью, по иронии судьбы, стала Maple Leaf Rag — пожалуй, наименее мелодичная из всех. «Джоплин обычно силен завораживающими мелодиями, — писал эксперт в области регтайма Макс Морат, — но Maple Leaf Rag скорее ритмичен. Его невозможно напеть. Так что его популярность — самый настоящий каприз фортуны». В 1976 году Скотт Джоплин посмертно получил Пулитцеровскую премию.

Скотт Джоплин с обложки нотного альбома The Cascades. Фото предоставлено Эдвардом Берлином

Региональные стили, включавшие в себя сугубо «простонародные», обиходные элементы и основанные на фолк-музыке в не меньшей степени, чем на рафинированном городском искусстве, появлялись в сообществах вроде новоорлеанского по всей стране: у каждого были свои диалектизмы, свои танцевальные традиции, свой колорит и своя история. Даже многие композиторы с профессиональной европейской выучкой привносили в свои произведения народные темы и ритмы (Гайдн и Бетховен были здесь первопроходцами). Американцы вроде Энтони Филипа Хайнриха (1781—1861), миссис Х. Х. А. Бич (также известной как Эми Бич, 1867—1944), Чарльза Томлинсона Гриффса (1884—1920) и Артура Фаруэлла (1872—1952) все еще были привержены европейским моделям, однако активно экспериментировали и с американской народной музыкой. Бич была, пожалуй, наиболее романтически ориентирована, Гриффс ближе к импрессионизму (об этом ярко свидетельствует его самая известная фортепианная пьеса The White Peacock (1915)), а Хайнрих слыл заправским эксцентриком.

Миссис Х. Х. А. Бич

Уроженец Богемии, Энтони Филип Хайнрих потерял все унаследованное от родителей состояние во время наполеоновских войн, переехал за океан и прошел пешком через Северную Америку, в конце концов осев в небольшой бревенчатой избе в Кентукки. Здесь он принялся сочинять очень своеобразную, все время словно распадающуюся на отдельные эпизоды музыку — среди заголовков его работ встречается, например, «Рассвет музыки в Кентукки, или Прелести гармонии на задворках природы». Этот труд включает в себя известные мелодии вроде Hail, Columbia или Yankee Doodle, размещенные посреди бесконечного, странного потока нот и созвучий; сам композитор считал, что в этом произведении «полно причудливых кувырков и выдумок».