Михаил Пробатов - Я – Беглый

• Название: Я – Беглый
• Автор: Михаил Пробатов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Я — беглый. Родился беглым, среди беглых. И умру в побеге. И беда моя в том, что мне, никогда не узнать, где же свобода, что она представляет собою и что может дать мне, или что у меня отнимет.

Не то, чтоб я в этих отрывочных заметках надеялся подвести какие-то итоги длинной, путаной, бестолковой и вконец неудавшейся жизни, но клочья воспоминаний, словно рваные облака лютым ноябрём, всё чаще стали проноситься над моей головой. Бывшее перепутано с несбывшимся. Многое дорогое позабыто, но в памяти, которая постепенно выходит из строя, будто в компьютере, исчерпавшем свой ресурс, неожиданно оживает воображаемое.

---

— Чего угодно можно было ждать. Чего угодно, понимаете? — проговорила она, а трое согласно покивали головами. — Но этого! Этого… Это ж просто что-то…

Ричард Бартон, прокашлявшись, пояснил:

— Видите ли, господа, помимо всего прочего, проблема ещё усугубляется и тем, что не сумели сохранить конфиденциальность, и вот эти снимки, то есть их копии, находятся сейчас в редакции одной из московских газет. Возможен, значит, шантаж. Вообще, ситуация не вполне под контролем. Допустим, мы делаем аборт, извините, Лариса Степановна, а снимки-то… снимки! Снимки будут опубликованы, — но он был очень бледен, волновался.

— Ага. Опубликованы. Это в смысле, их напечатают в газете? — спросил Юрий Сергеевич.

— Разумеется! И тогда… Вы можете представить себе, что тогда начнётся!

— Но, Лариса Степановна, — взволнованно начал отец Пётр, — странно, что в такой момент вы о каких-то публикациях думаете, а вовсе не о покаянии. Не является ли это прискорбное событие прямым результатом безбожной, духовно и телесно нечистой, беспутной жизни, которую вы на глазах у всего белого света ведёте с молодых лет, я вас помню ещё подростком. И я вас девушкой помню, как мама ваша покойная со слезами вас ко мне приводила и жаловалась на ваше поведение.

— Батюшка, оставьте! Оставьте эти нотации. Ещё мне тут не хватало проповедей. Вы бы лучше, что толковое посоветовали. А то нотации.

— Что ж я посоветую?

Неожиданно Юрий Сергеевич засмеялся. Он так засмеялся, что даже поперхнулся чаем и долго потом сморкался и кашлял.

— Чему вы смеётесь?

— Да что вы прохвостам этим верите? Кто там чего напечатает? Они что, с ума там посходили, такую ерунду печатать? Кто ж поверит? Если уж вы в положении, так ждали бы спокойно ребёночка, а зря себя не волновали. Какие лошади, что вы? — проговорил, наконец, он. — И вы б, госпожа… губернатор, лучше б проверили это всё. Снимки-то липовые, и к бабке не ходи липовые. Вот я, хоть и не учёный человек, и то знаю. От настоящего-то жеребца ничего такого у бабы никогда в животе не заведётся, а уж от этих, он кивнул на охранников, — никого, кроме нормального дитя народиться не может. Вы напрасно беспокоитесь.

Наступило молчание. Ричард Бартон втянул голову в плечи и вовсе побледнел, а отец Пётр хлопнул себя по лбу ладонью и тоже искренне рассмеялся:

— О, Боже, Боже! Вот уж поистине и смех, и грех. И я-то, старый дуралей…

Ещё какое-то время все молчали, а потом женщина, облегчённо вздохнув, белозубо улыбнулась.

— Да! Но я-то, я! Кого наколоть хотели, кого за дурную тёлку держат… Ладно, разберёмся. Лёня, проводи, пожалуйста, этого холуя, и пусть ребята начинают выколачивать из него информацию. Да чтоб не покалечили его мне! Он ещё на суде, возможно, понадобиться.

Учёного иностранца не стало. Лариса Степановна пристально оглядела своих гостей с лёгкой грустной улыбкой.

— Господа! Исключительно по моей вине вы оба оказались загружены совершенно лишней информацией. И эта информация представляет собою опасность прежде всего для вас самих. Что мы будем делать? Мне это так представляется. Батюшка, вы не хотели бы переехать в Александрию?

— Помилуйте! Куда?

— Ну, вы же знаете, что на днях там умер протоирей… Как там его?

— Хризостом. Покойный протоиерей Хризостом был доктором богословия и находился в Александрии с особой, весьма важной миссией политического характера. Я же закончил духовную семинарию. Я ото всего этого весьма далёк и недостаточно образован.

— Да постойте вы, отец Пётр! — сверкая чёрными глазами, воскликнула красавица. — Чем вы хуже этого вашего Хризо…, разве что только вы человек порядочный. И будете на этом месте работать, а не сливки собирать.

— У меня жена больна. Дочь поступает в институт. Смилуйтесь.

— Вы не понимаете, куда я хочу вас послать. Александрия, прекрасный, богатейший православный приход. Средиземное море. Ваша дочка учиться будет в Англии, в Оксфорде. И мы после тщательного обследования решим, где будет лечиться ваша жена — В Штатах или в Израиле. Вы понимаете, батюшка?

— Я могу вам только обещать — я никогда не клянусь — что весь этот слышанный мною здесь постыдный бред сохраню в тайне. За границу же я не поеду. У меня здесь духовные дети. Я родился здесь, и здесь меня похоронят. Вы меня знаете. Я ничего не боюсь и решений своих не меняю.

И Губернатор подумала. Она долго думала. Недобрые и добрые, очень разные мысли отражались в её подвижном лице, в движении бровей, в глубине проницательных глаз.

— Хорошо. Вас сейчас отвезут домой. Только, батюшка, будьте осторожны. Вы будете здесь в постоянной опасности.

Они остались с Юрием Сергеевичем наедине. Губернатор налила по стопке водки и сказала:

— Мы с вами друг друга лучше поймём. Верно?

— Да это уж, и к бабке не ходи.

— Юрий Сергеевич, вы с этого момента являетесь моим доверенным лицом и советником. Естественно вам придётся переехать в Борск. В Москве у вас тоже будет квартира и, разумеется, материальное обеспечение, соответствующее вашему положению.

— Так я у тебя советник? — сказал старик. — Завтра выплачивай литейщикам зарплату за полгода.

— Вы правы, но вы меня не поняли, — он засмеялась. — Вы советник, но решения принимаю я. Неужто вы думаете, что я не связана обязательствами, нарушить которые не могу? Мы ещё много раз будем говорить с вами о делах Юрий Сергеевич. Вы узнаете многое такое, о чём и не догадывались. Всё сложнее, чем вы думали. И для того, чтобы сделать пользу, часто приходится много раз принести вред. Да разве это для вас новость? Ведь это простая житейская истина!

— У меня такой истины с роду не было. Псы вы. Какая там с вами работа. Пусть меня домой отвезут.

И тогда Юрия Сергеевича Ранцева, действительно, отвезли, только не домой, а гораздо дальше. Я с ним вижусь иногда, когда удаётся побывать на острове Гарасао. Он всегда сидит за столиком небольшого кафе с чашкой кофе, к которому привык, и смотрит на лазурный океан, на горизонт, на голубую бухту. Иногда улыбается, взглянув на коричневых девушек с белыми цветами в смоляных волосах, которые играют в волейбол на золотом пляже.

Но вы не думайте, что его убили по дороге в Свято-Каменск. Он жив, здоров. Просто он теперь живёт на Гарасао.

Но вы и учтите, что это сказка, а в сказке всякое случается.

* * *

Когда в Израиле я сотрудничал с газетой «Новости Недели», была там, в редакции одна женщина, которая очень мне нравилась. Не то что — не помню, а и не знал никогда, как её зовут. И не знаю, что она там, собственно, делала. Во всяком случае, она не была литературным работником, что-то техническое.

Это всё очень узнаваемо, и если она ЖЖ и не читает, так ей об этой моей записи расскажут. Она была очень молода, после армии, лет двадцати. Жила в стране давно, видно с раннего детства, судя по выговору. Но, поскольку ничего скверного у меня даже в мыслях не было и нет, вряд ли у неё могут быть неприятности по этому поводу.

Да, в мыслях не было. Но, признаюсь, хоть я и не склонен вовсе к молоденьким девицам, а во снах иногда бывало такое, о чём я совершенно никакой необходимости не вижу и желания не испытываю никому рассказывать даже под самым надёжным замком. Я не знаю, была ли она замужем. Но если её мужу это не понравится, пусть в Москву приезжает. Здесь он даст мне по морде и сдачи не получит — обещаю. А как приеду в Израиль, это станет невозможно, его там могут посадить за это — за пощёчину и то можно срок получить. Она не была красива, но как-то очень по-женски притягательна. Когда она, как многие женщины, лёгким дуновением полных губ относила постоянно падающую на глаза прядь каштановых волос, а потом, бывало, глянет своими по-детски ещё строгими, огромными, в чёрных мохнатых ресницах, светло-серыми глазами — скиньте мне двадцать лет, у меня бы сердце разорвалось.

В редакции курили обычно на лестнице, там было полно народу и очень шумно, и я там постоянно околачивался. Она то приходила, закуривала, после нескольких затяжек бросала сигарету в урну и уходила куда-то. И вот однажды она мне говорит, совершенно неожиданно:

— Михаэль, — это у неё невольно уже выговаривалось так, — если вы имеете пять минут, можно было бы поговорить на крыше. Там тихо. У меня есть что-нибудь сказать вам, — ну точно, она не литературным была работником. Язык здорово забылся.

Я, было, пошёл наверх, а она говорит:

— Я могу принести туда кофе. Кама цукар?

— Штайм (две). Тода раба. (спасибо). На минуточку.

Мне всё это было неудобно, потому что обратили внимание. Улыбки. Она же, строго сдвинув брови и не глядя ни на кого, принесла кофе, и мы с ней поднялись на крышу, откуда, наверное, открывался бы красивый вид на город, если б не загорожено рекламными щитами. Жара там была такая, что у меня мозги стали плавиться. И вот мы с этой женщиной или девушкой сначала молча стали гулять по захламленной крыше огромного дома, где вместе с редакцией помещалось ещё два десятка учреждений (мне так показалось).